а/ мастер "крутого" диалога с жизнью.
Жизнь и творчество великого писателя Антона Павловича Чехова(1860-1905) и сегодня, в наш несоизмеримо «другой» век, актуально. Наверно потому, что сам человек с его достоинствами и пороками так и не изменился во времени. Чехов родился писателем… Заглянув в первый том его полного собрания сочинений и возвратившись тем самым к раннему – пишущему студенту Чехову, хочется отметить чрезвычайный лаконизм его фельетонов и рассказов, за которыми проглядывали какая-то особенная проницательная наблюдательность и острый ум. Такое впечатление, что появляясь при самых различных обстоятельствах – на городской улице, в деревне; в дороге - на конке, экипаже или вагоне поезда; в присутственных местах - на балу, в цирке, бане, полицейском участке, зале суда… он описывал самые различные случаи проявления "человеческого" и вставлял в свои этюды живые диалоги из жизни.
Но это не пустые фельетоны или пародии и они отнюдь и вовсе не безобидны. Чехов постоянно как бы снимает «маски», которые вынуждены носить люди, с сокрушающим сарказмом обнажая их настоящие лица – мысли и поступки. В умении делать это, на мой взгляд, «умно и больно» - его нельзя было сопоставить ни с кем из пишущих. Не надевая тоги судьи или пророка, он как бы ставит объективный диагноз. Так, благодаря своему недюжинному литературному дару, «крутой» фельетонист Антоша Чахонте стремительно превращался, несмотря на нещадную критику в свой адрес, в зрелого и непревзойдённого мастера прозы. А по части короткого рассказа, он являлся самым популярным и первым из издаваемых в России. Я не открою новой истины, если повторю, что дело в типизации, когда через жизнь людей проглядывала разнопёрая картина российских нравов уходящей пореформенной России. В 1888 году А.П.Чехов получил Пушкинскую премию.
В какой-то степени вряд ли правильно представлять Чехова только прекраснодушным, воспитанным и милым человеком. Да, он был действительно красивым, обаятельным острословом, а его неизменная лёгкая ироничность только располагала к себе - и великих мира сего, и простых смертных. Его искренне любили и поддерживали Лев Толстой и Максим Горький. Причём, с последним кроме внимания и любви к "маленькому человечку", Чехова "чисто идейно" ничего не связывало. В своём очерке памяти А.П.Чехова, Дмитрий Мережковский напишет: «Чехова разрывали на части всевозможные политические и литературные лагери: делали его позитивистом, социалистом, марксистом, народником, декадентом и даже мистиком; но последняя попытка неудачнее всех остальных. Ежели у Чехова и была жажда религии, то жажда эта осталась навсегда неутоленною; а что касается до подлинных религиозных переживаний его, то можно сказать о нем то же, что он говорил об одном из своих героев: „Небольшой кусочек религиозного чувства теплился в груди его наравне с другими нянюшкиными сказками“. Или то, что он сам о себе говорит: „Я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего“. И в этом, впрочем, как и во всем остальном, Чехов – истинный представитель религиозного сознания русской интеллигенции» (Д. Мережковский. О Чехове. 1905).
б/ Крым Чехова и Московский художественный театр.
Жизнь и творчество Антона Павловича Чехова неразрывно связаны с Крымом. Известно, что классик родился в малороссийском Таганроге, что на юге России и совсем недалеко от Крыма. Во время учебы в таганрогской гимназии он серьезно увлекся театром, издавал юмористические журналы, писал рассказы и сценки. Здесь будущий врач и литератор и оканчивал гимназию, а в молодости, а затем поступив в Москве на медицинский факультет Московского университета и став уже успешным литератором, посещал полуостров. А последние шесть лет не только лечится в Крыму, но и постепенно перебирается туда и с 1889 года живёт в Ялте в собственном доме.
В Крыму Чехов писал некоторые свои рассказы, например,"Дама с собачкой", и последние пьесы, заняв особое место в русской художественной театральной традиции. Дача под Гурзуфом - второе место жизнетворчества писателя - станет не только местом отдыха, здесь Чехов работал над новой пьесой "Три сестры". Роль Маши предназначалась Ольге Леонардовне Книппер. Отношения Книппер и Чехова продолжались недолго, около пяти лет, супружество и того меньше, три года. Но эти годы общения с великим писателем стали главными в жизни Ольги Леонардовны. После смерти Антона Павловича она по его завещанию станет владелицей дачи в Гурзуфе. Почти каждое лето, долгие годы, до середины 50-х годов, она будет приезжать сюда.
А тогда... Большой и неожиданной радостью для него был приезд в Крым в апреле 1900 года Художественного театра. До этого Антон Павлович был знаком с театром лишь по некоторым репетициям, на которых он присутствовал, да еще по спектаклю «Чайка», который был показан специально для него, в чужом помещении, когда Чехов, после окончания театрального сезона, приехал на короткое время в Москву. Теперь же театр привез для гастролей в Севастополе и Ялте целый репертуар, в котором был и «Дядя Ваня».
Это были, пожалуй, самые чудесные вехи в крымской жизни Чехова. К нему, больному, тоскующему на малознакомом острове, приехал театр, так высоко оценивший и поднявший его пьесы - «Чайку» и «Дядю Ваню». «Это была весна нашего театра,- вспоминал К. С. Станиславский, - самый благоуханный и радостный период его молодой жизни... Мы сказали себе: «Антон Павлович не может приехать к нам, так как он болен, поэтому мы едем к нему, так как мы здоровы. Если Магомет не идёт к горе, гора идет к Магомету...». Этой же весной Антон Павлович связал свою жизнь с О. Л. Книппер.
А ведь и началось всё с МХТа. Несмотря на провал первой постановки пьесы «Чайки», потерпевшей публичное поругание в Александрийском театре, он и его пьесы станут путеводной звездой для театра современного, у истоков которого стоял сам. Чехов согласится предоставить молодой, неизвестной труппе свою пьесу, еще не зная, что это не только определит судьбу театра, но и его собственную судьбу. Здесь на репетициях, еще до открытия театра, Чехов и познакомится со своей будущей женой Ольгой Леонардовной, а их переписке мы обязаны большей частью указаний Чехова к своим пьесам.
«Три сестры» и «Вишневый сад» Чехов напишет уже специально для МХТ, ориентируя, а иногда даже корректируя их, в соответствии с возможностями труппы. Автор был связан с театром и организационно. Чехов вступил в число пайщиков МХТ. В репертуар МХТ вошли основные пьесы Чехова: «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад», наконец, «Иванов», сыгранный уже после смерти автора. Реформа сцены, осуществленная режиссурой МХТ — Немировичем-Данченко, рано осознавшим драматургическую новизну чеховских пьес, в значительной степени обязана своим успехом именно этим спектаклям. Термины, которые вошли в театральный обиход с этими спектаклями, — «пауза», «настроение», «второй план», «актерский ансамбль» - новое. Актриса и его жена О.Л. Книппер станет неизменной исполнительницей в его пьесах, создав собирательный образ «чеховской женщины».
Современников постановки театра поражали невиданной правдивостью, российская публика узнавала себя в героях. Зрители треплевской пьесы, непринужденно расположившиеся спиной к театральному залу, вечерняя полутьма в доме трех сестер, потрескивание поленьев в печи, пенье сверчка, одинокая свеча, звуки пожара, пониженные неактерские голоса, провинциальная невзрачность генеральского дома, забытый детский стульчик в имении Раневской — все вместе создавало столь властное ощущение протекающей жизни, что зрителям казалось, будто сняли «четвертую стену» и они оказались «в гостях у сестер Прозоровых» (так называлась одна из рецензий) или в запущенном имении Раневской. Сценография В. Симова отличалась тем же интимным знанием материальной среды, что и наметки Станиславского в его режиссерских экземплярах. Еще более радикально обновили требования чеховской драмы актерскую игру. Но быт не был самоцелью: внутренняя жизнь персонажей не принадлежала быту.
Человек на разломе эпох — вот главная линия его драматургии.
По законам мирозздния, прошлое не исчезает беследно, но означает новое. Это впервые в корне меняло сценические каноны. Драмы Чехова постепенно вошли и в репертуар мирового театра. Молодой Леонид Андреев писал о пьесе "Три сестры": "Тоска о жизни — вот то мощное настроение, которое с начала до конца проникает пьесу и слезами ее героинь ноет гимн этой самой жизни. Жить хочется, до истомы, до боли жить хочется — вот основная трагическая мелодия „Трех сестер“. Если античность создала трагедию рока, если драма нового времени — от Шекспира до Островского — персонифицировала конфликт в столкновении характеров, то партнером и оппонентом чеховских людей становится сама жизнь. И если спросить, почему три сестры не уехали в Москву, а Раневская не спасла имение, то в самом общем виде надо будет ответить: такова жизнь. Ситуации, разрешимые на житейском уровне, становятся неразрешимы исторически и лично. Герои больше не хотят того, чего они хотят. Характеры детерминированы разломом эпох, где новое еще короче старого“.
Молодой театр, для которого Чехов был современником, очень остро ощущал особую роль жизни, её протекания в чеховской драме. Это она тяготила Треплева, теснила сестер, отнимала почву у Раневской, заставляя ее балансировать над пустотой, между смехом и слезами. Позднейшая молва о „бытовизме“ МХТ во многом зависела от того, что рецензировалась премьера. В 1908 г. Немирович-Данченко писал критику Н. Эфросу: „Посмотрите „Вишневый сад“, и Вы совершенно не узнаете в этой кружевной, грациозной картине той тяжелой, грузной драмы, какою „Сад“ был в первый год. Но если бы театр хотел дать то же впечатление сразу, он должен был бы отказаться от целого потока подробностей быта и психологии, которые тогда лезли в глаза своей подчеркнутостью и преувеличениями, а теперь мелькают, как брызги, отчетливо, но легко“. Чеховские спектакли в МХТ создавались надолго и отличались завидной прочностью. Самым коротким оказался век''Чайки» — она прошла 63 раза и не была возобновлена в прежнем рисунке. Не то чтобы театр не хотел — попытки делались, но спектакль восстановить можно, а чудо — нет. «Чайка» осталась легендой МХТ и его эмблемой. «Дядя Ваня» и «Три сестры» шли годами, менялись составы, но основной рисунок оставался. Обе пьесы игрались на гастролях, в том числе заграничных — чеховский репертуар стал основой широкой славы театра.
в/ посмертная слава чеховских пьес.
Какова же дальнейшая судьба пьес Чехова? Самым долгоживущим оказался «Вишневый сад», который дался театру труднее всего, породив не решенные до конца споры с автором. Время революции и «великой утопии» не могло быть благоприятно для пьесы Чехова. Маяковский писал о «чеховско-станиславском смердении» (1920) и о «проплеванности и гнили с нытьем» чеховского языка (1925). Восстанавливая «Вишневый сад» в 1928 г., в театре испытывали сомнения. «То, что можно было сделать в смысле некоторого освежения пьесы, сделано, — писал Ю. Соболев, — в особенности это сказалось на темпах I акта […], в котором слышится гораздо больше смеха, чем это было раньше… Кое-что уменьшено в смысле создания элегического настроения и в последнем акте».
Успешными явились 30-40-е годы. В отличие от «Вишневого сада» «Три сестры» (1940) были не возобновлением, а новой постановкой Немировича-Данченко, осуществленной уже после смерти Станиславского. Объявленный во всеуслышание лейтмотив — «тоска по лучшей жизни» — был обращен не в будущее, а в прошлое. На самом деле это была тоска по несбыточному — по молодости театра, но встречам с Чеховым, по прежним спектаклям. В «Трех сестрах» режиссер воссоздал собирательный образ чеховского спектакля МХТ, просветленный и гармонизированный временем. «Три сестры» станут вершиной театра 30-х годов. И, одновременно, сама чеховская эпоха отойдет в область преданий. Сценография В. Дмитриева была воспоминанием, но не повторением. Но дом станет просторнее, светлая березовая аллея — место расставаний и утрат — делала их томительнее. MXAT пытался еще некоторое время поддерживать пьесу, дабы представлять традицию дома и на зарубежных гастролях, но представляли, по выражению одного театраловеда, только ее скорлупу. И всё же кантиленность спектакля, слитность актерского ансамбля останутся неповторимы на сцене.
В шестидесятые годы.... К 60-летию МХАТ В. Я. Станицын поставил «Вишневый сад», а в 1960 г. вместе с И. М. Раевским — «Чайку». Более самостоятельной была «Чайка» Б. Н. Ливанова (1968). Она предвещала грядущий конфликт с традицией, но и только.
«Дядя Ваня» же в постановке М. Кедрова (1947) вышел попыткой оптимистического" решения Чехова. «Дядя Ваня» стал по сути моноспектаклем, хотя считался продолжением традиции.
В 70-е гг. чеховская драматургия пережила бум. Чехов перестал быть современным автором — его пьесы, оставшись теми же, стали другими. Из них испарилось нечто, что во времена МХТ было не в тексте и не в подтексте, а рядом с текстом и вокруг него, — воздух. Зато добавилась историческая перспектива. Жизнь уже не выступает в эти годы на сцене в формах самой жизни.
Разлом эпох выражает себя прямо — через разлом быта. Чеховские спектакли этих лет принципиально безбытны. В эту пору на сцене МХАТ появляется «Иванов»(1976) в постановке О. Н. Ефремова. Спектакль представлял собою редкий случай столько же воспоминания о традиции МХТ, сколько и заявленного отталкивания от нее. Сценография Д. Боровского развертывала "декорацию быта" в обратной перспективе: старый барский дом был отодвинут далеко вглубь сцены, охватывая своими колоннами пустую сценическую площадку. Но театр сумел сохранить объективность, экспонировав на голой сцене упадок прекрасных человеческих возможностей в выморочной среде обитания. Это и сыграл И. Смоктуновский. Чеховские герои были вообще духовно близки выдающемуся русскому артисту. Он строил роли чеховских героев на колебаниях светотени. Страдающий, все понимающий и по врожденной деликатности скрывающий свои чувства Гаев («Вишневый сад»). Сдержанный и по-настоящему значительный Серебряков («Дядя Ваня»). Наконец, доктор Дорн — стареющий денди, сочувствующий молодым бунтарям, элегантный умница, знающий цену себе и миру. Именно Дорн придавал в «Чайке» (1980) точный масштаб и смысл происходившим событиям. Запоминалось, как в три прыжка, нарушая все законы физики, он летел на звук выстрела Константина.
Диагноз, поставленный Чеховым на рубеже XX в. оказался долговечнее утопий и попытки их воплощения, прогноза и пророчеств. «Конец великой эпохи» выступил на пороге новой эры повсеместно на поверхность во всей своей наготе, обеспечив пьесам долгую жизнь. Если единственное, что обнадеживало автора «Чайки», была терпеливая работа культуры, то чеховский репертуар МХТ сделал в нее свой вклад. Последняя чеховская премьера перед столетием Художественного театра — «Три сестры» в постановке О. Ефремова.
* * *
Можно ли вообще соотносить имя, ставшего рядом с Толстым Чехова, с Серебряным веком русской культуры, пусть автор и не застал её рассвет? Думаю, самого позднего «крымского» Чехова, отразившего в своих пьесах разлом и уход обветшавшего старого и надежды на другое, более светлое будущее, вполне.
Место Чехова в русской художественной традиции — особое. Начав с юмористики Антоши Чехонте, он никогда не представал ни «учителем жизни», ни «утопистом», ни «пророком». Его «объективность» есть форма диагноза. Его диагноз — разлом эпох.
Человек на разломе эпох — тема, которая пронизала его драматургию, изнутри преобразила сценические каноны и обеспечила драме Чехова почетное место в репертуаре мирового театра. Она не столько завершала собою прошлое, сколько начинала новое. Глубокое общественное и историческое чутье Чехова подвигало его к принятию прогресса во имя справедливости.
Но он не видел социальные силы, на которые можно было бы опереться. С детства он привык отличать правду от пустозвонства и лжи и, за исключением весьма узкого круга, даже не видел вокруг себя людей, которым можно было бы чисто по человечески довериться. Революции, насилие и войны не допускал, как противоречащие религиозному самоосознанию. Его поиски Бога это путь к самоусовершенствованию.
И, вероятно, неслучайно, писатель покинул этот мир в 1904 году, не пройдя через испытания глубочайшими общественными потрясениями и катаклизмами. В нескольких словах я попыталась это сказать на языке поэзии.
Все интеллигенты мира
В Вас, как в фокусе, сошлись.
Лик светлейший, лик кумира...
Отчего ты так грустишь?
"О! Эпоха межстолетья
Непосильна для меня.
Я любил живых соцветья.
Дальше - мертвая Земля".
июль, 2018.
Фото: Чехов читает «Чайку» артистам Московского художественно-общедоступного театра, 1898 год.