Воинская часть, собственно говоря, находилась не совсем чтобы в Романцево, а где-то в пяти километрах от него, но в непосредственной близости к «границам» города когда-то, ещё в пятидесятых годах прошлого уже столетия, здесь был выстроен ряд трёхэтажных домов для семей командного состава с отдельной, самостоятельной инфраструктурой – несколько военторговских магазинчиков, кафе-столовая, медпункт, спорт-площадка с неплохим футбольным полем. В результате получился этакий квартальчик… гарнизон…. Ну, гарнизон и гарнизон… Словечко как возникло с чьей-то лёгкой руки, так и прилипло намертво, вобрав в себя и саму воинскую часть, которая не слишком-то уж и походила на регулярную армию… Нет, сменяемость состава военнослужащих производилось строго и чётко, два раза в год: весной и осенью, но сама служба у ребят проходила очень спокойно, даже как-то излишне по-домашнему, впрочем, без каких-либо эксцессов и распущенной вседозволенности, вспоминая которую после дембеля все они неизменно улыбались, в один голос заявляя: повезло!
До известного времени, именуемого в народе «смутным», гарнизоном командовал полковник Виктор Николаевич Бошинцев, который, прозорливо сориентировавшись, в середине девяностых ушёл в отставку и стал во главе местного леспромхоза, который к этому моменту почти дышал на ладан, как говорится…
Виктор Николаевич появился в Романцево ещё бывши молодым летёхой. Обладая красивой внешностью, общительным характером, он сразу же попал в поле зрения местного дамского общества. Бессчётное количество так называемых романов и кратковременных интрижек… Но, к чести Витюши или нет, он ни одной из своих «дам сердца» или просто поклонниц ничего не обещал, и даже более того – ни одна из них не смогла бы предъявить ему ни одного внебрачного ребёнка, т.е. секс без последствий и взаимных обязательств являлся непременным условием, как бы цинично это не звучало. Но и тем не менее, в общей массе населения Бошинцев пользовался скорее отрицательной репутацией, чем положительной. Было бы ложью утверждать, что среди местных мужиков или парней не было ему подобных «ходоков», но те были и оставались пусть и всячески порицаемыми, но Своими, а этот пришлый, чужак… И сколько бы он не прожил здесь, в этом смысле всё лично для него так и останется без изменений – провинция консервативна, за что вряд ли можно поставить ей отрицательную оценку, совсем наоборот! Это своего рода подстраховка, если хотите… Плюс ко всему, Витюша был, что называется, «столичной штучкой», да ещё и имел каких-то ну о-о-чень высокопоставленных покровителей, а иначе с чего бы вдруг он так быстро вскарабкался по служебной лестнице? До него здесь, в Романцево, никто и до майоров дослужиться не смог, а этот прямо семимильными шагами шагакал, даже перескакивая через звание! Н-е-е-е… Как хотите, а тут дело не бело… Ведь вот опять же взять его аферу с леспромхозом… А, что, скажете, не афера, что ли? Такой резко кардинальный разворот из вояк в предприниматели! А? Нешто учили его в военном-то училище всем этим премудростям – поставкам, контрактам, экономике да бухгалтерии? Да, ничего подобного! Строем учили его там ходить, да солдатиков в колонну по четыре строить, а тут мало что произвести, так ещё и ухитриться продать нужно, да так, чтобы и себе не в убыток, а совсем даже наоборот – вот в чём штука-то!
Однако у него всё получилось! Вновь заработала лесопилка, открылся новый цех по производству пусть не мебели, но каких-то резных шкафчиков, полочек, наборов для кухни, узорчатых беседок и бань, которые пользовались бешенным спросом не только здесь, дома, но и на многочисленных ярмарках и распродажах, в которых леспромхоз очень скоро стал принимать участие и даже завоевал себе некое «имя», вполне конкурентоспособное и популярное среди подобных предприятий!
Но вот как-то не много было среди романцевцев тех, которые искренне бы могли порадоваться его успехам… За четверть века, что им были здесь прожиты, он так и не приобрёл (а, может, и не хотел) не только настоящих друзей, но и даже просто приятелей, кроме, пожалуй, своего зама Ивана, Ивана Константиновича Шатунова, последовавшего за ним и на гражданку, оставшись в той же самой роли – заместителя и в леспромхозе. Трудно сказать, почему всё так сложилось при его-то общительном характере, но вот что есть, то есть. Оставаясь всё время на виду, Бошинцев неизменно раздражал общественное мнение и не только отрицательными какими-то поступками, но даже положительными или же нейтральными. Старожилы просто не доверяли ему, не верили – и всё! А потому и не удивились, заметив, что его брак с Ленушкой Матвеевой затрещав в одночасье, а потом взял да и лопнул по всем швам, как, собственно, и предсказывалось изначально среди круга знакомых с этой девушкой с момента её рождения.
Лена Матвеева, дочь и внучка очень уважаемых здесь охотников-промысловиков, после окончания мединститута вернулась домой, и почти сразу же стала главным врачом в местной городской больнице, хотя как талантливый хирург получала более перспективные предложения даже от столичных клиник и медицинских центров. Её, конечно же, остерегали от знакомства с тогда ещё капитаном Бошинцевым, но от судьбы не уйдёшь, в подвал не спрячешься – встреча в конце концов состоялась, но поженились они лишь спустя год или полтора. Слёту завоевать её у Витюши не получалось, а отступать на этом «фонте» он как -то не привык... А тут - кто кого… Коса на камень… Характер да к норову… Года три жили, можно сказать, даже счастливо. Родилась дочь, которую по настоянию отца назвали неслыханным доселе здесь именем: Иветта. В честь матушки своей, как объяснял он потом, хотя до этого говорил всем, что сирота и вырос в детском доме… Да, всего три годочка и потерпел Витюша, а потом… понеслась душа в рай… Чёрного кобеля не отмоешь до бела… Не унялся он и с уходом в отставку… Хотя к этому моменту от бывшей семьи осталось одно название без оформления развода – Лена жила с дочерью, как и прежде, в гарнизоне в их трёхкомнатной квартире, а он в квартале «новых русских», что в конце девяностых стремительно «вырос» прямо за городской чертой, неподалёку от гарнизона, на месте реликтовой пихтовой рощи, которую они без жалости и зазрения совести пустили под топоры, да пилы…