День не перешедший 4

Валерий Иванович Лебедев
или Очередной день, которому не суждено закончиться

В порядке продолжения, смотри День первый, второй, третий...
Коллеги разошлись по углам, проще говоря, каждый при своем мнении, никто не хотел уступать, не будем врагами, только противниками, и тут? Открывается дверь, входит хозяин гостиной, с ним старик. Для тех, кто в гостиной, Учитель. Начинается второй раунд спора, возможно, не столь горячий, как первый. Скорее, я об общем тоне, саркастический, даже язвительный, в чем-то.

1.
Необходимую интонацию вносит Учитель, на то и носитель знания, иногда мудрости,
сколько он слышал слов, и каких слов, среди них слова признания. А как насчет призвания, усмехается. Сколько он видел слез, а сколько пролил сам, в свое время, сейчас время не его, явно. Невидимые миру слезы, так и носит в душе. А где еще можно носить невидимые никому слезы. Долго? Неопределенно долго. Потому и язвит, посмеивается, дерзит, к счастью, только взглядом. Вход, вошел, что он застал в этой большой гостиной, атмосферу. Одни говорят о человеке, какой есть, каким может стать. Другие о том, что стоит над человеком, и это то, что мешает человеку быть самим собой, грубо говоря, уродует его. Если не тело, душу. Неужели есть специалисты по части душ, хватает, мир хватается, а что еще может мир, схватить или бросить. Сам Учитель, схваченный или брошенный, понятно, в данной ситуации он предпочитает отмалчиваться. Придется говорить? Переводит разговор на другую тему, в самом деле, сколько можно говорить, общими словами,
о человеке, о войне, о капитале.
Учитель, что говорит он?
Вернее было бы сказать, что должен он говорить. Мало заботит, точнее, совершенно не заботит должное, ему важнее слушать самого себя. А чем он рискует, на худых плечах болтается подобие пиджака, велик. Почему болтается, походка прыгающая, в его возрасте предпочитают шаркать. Мало заботит и это. И только в глазах, опять глаза! Сверкали уже молодые своими маловыразительными глазками, его очередь? Между тем разговоры оборвались, надо поздороваться, пожать старую руку, проявить почтение. Учитель начинает, коль вынуждают, с чего? С кого, с социалиста, прикинувшимся журналистом, повод есть, конечно, это воинственные соседи, ныне открыто грозящие войной. Вот эти соседи, на взгляд Учителя, полная загадка. Сугубо мирный народ, но тяга к войне в крови, как понимать? Люди крайностей, так и живут, добавляет, тем и живут. Их жизнь означает ту или иную крайность. Либо мир, либо война. Какая крайность в ходу? Социалист пытается ухватиться за поданную идейку. Сторонники мира, у них, самые активные, не сидят сложа руки. Машут что ли, ими, но это шутка, не более, со стороны старого врача. Вместо слова врач, было использовано другое слово, несколько грубоватое, но это к слову. Их сторонники, наши сторонники, возьмутся за руки, военные с обеих сторону успокоятся. Сожмут челюсти, возьмут себя в руки, браться за руки, особенно если это чужие руки, все одно не могут. И тут же шаг в сторону. Есть капиталы, кредиты, монополии, давно вышедшие за пределы своих стран, разве не фактор нового мира. Монопольный мир, кредитный мир, останавливается,
дергает себя за бороду, у собеседника бороды нет, взгляд ищет, за что бы дернуть.
Как всегда, дерзость ограничивается взглядом. Надо же как-то скрывать природную застенчивость. Кто бы спорил, но тогда придется признать, люди всегда будут что-то скрывать, им всегда будет, что скрывать друг от друга. Найдется, найдут, не пора ли приступать к поискам.

Ставка на массы, говоря привычным слогом, на народные движения.
Крайности, если они в ходу там, у соседей? Не стоит ли и нам взяться за крайности. Например? Любое правительство есть крайность, хотя и на самом верху, решит начать войну, начнет. Нужна другая крайность, это масса. От крайности — до крайности. Подымется масса, движимая чувством меры, правительство откажется от войны. Кто-нибудь видел массу, охваченную чувством меры, только стон стоит. Ответа не ждет, продолжает. Подымется масса, и правительство тут же раздаст каски, ружья, и бросится воевать. Кто-нибудь видел боевое движение масс, чуть ли не на каждом углу, только гул стоит.
Стонать или кричать.
Старый врач в том возрасте, когда много думают и мало делают.
Тогда убежденный социалист, в том возрасте, когда мало думают и много делают, хотя бы пытаются. Что я позволил себе? Конечно, исказить образ, ведь речь не о социалисте вообще, но о вполне конкретном человеке, стороннике социалистической идеи. Он много делал, я о персонаже, но и думал не меньше. Возможно, потому старый врач так настойчиво отодвигал его, уводил от прочей кампании, увел, и принялся беседовать, задаваться вопросами, иногда интересоваться ответами. Два человека говорят, не слишком долго, Автор не позволяет, они не одни, ровно столько, чтобы затронуть главное. О чем их неторопливый разговор? Что представляет собой их быстро меняющийся разговор, вот что интересно.
Это, если кратко, игра на крайностях.
Коль так, надо обозначить подобные крайности, хотя бы указать. Что и делает прежде всего старый врач. Отправной пункт уже задан, ситуация в стране, на континенте, в мире. Весь мир сейчас смотрит на них, речь, понятно, не о людях в большой гостиной, о пяти странах старого континента. Требуется? Линия размежевания, нужно встать по одну сторону, тогда противник окажется на другой стороне. Старый врач словно испытывает себя, они, о соседях, для меня загадка. Самый мирный народ на континенте. Но в крови, значит передается по наследству, тяга к войне, как это может сочетаться. Поправляется, уживаться.

2.
Две крайности заданы, а разве возможны крайности вне пары, крайность сама по себе.
На одном краю мир, мирная жизнь — напротив, война, походы. Молодой социалист пытается возражать, все-таки почтение к имени не пустые слова, сторонники мира по ту сторону, одни из самых активных, не сидят сложа руки, борются. Намекает, неужели возможна мирная инициатива? Армия там сильна, военные уважаемы, как сильный противник, особенно за пределами державы. В самой же стране, стоит выйти за пределы военного круга, откровенная нелюбовь к этой мощной армии. Именно сила военных, вызывающая уважение, ведет к неприятию этой военной силы.
Втянут, расхлебывай потом. Видимо, не случайно, появилась другая сила, организация для защиты мира в мире, такой международный мир, о котором стоит побеспокоиться. Значит, и у них  есть беспокойные люди, есть, не слабые. Нужен пример, есть. Некий социалист накропал брошюру, где резко осуждал тягу к войне, был брошен в тюрьму. И после всего, избирается в парламент, где такое возможно. Обходит? Но ведь сначала был брошен, потом избран. Крайности внутри державы, на одном краю мир, на другом война. Где место человека, оно известно, в окопах, в седле, на войне. Тогда место войны в мире, уже свыше сорока лет войны протекают на окраинах, в отсталых странах. 
Старый врач внимателен, кажется, не пропустил ни одного слова.
И вдруг, без всякого перехода, а как же международный капитал. Верно, переход и не требуется, он лишь развивает занятную тему крайностей, продолжает игру на крайностях, увлекся должно быть. Так что там? Не грех повториться, сам капитал, плюс банки, далее кредиты, далее тресты, расползаются по всему миру. Очень скоро капитал станет решающим фактором мира. Уточняет, всеобщего мира. Капитал, проклинаемый повсюду? станет фактором мира, неужели такое возможно. Социалист наготове, капитал, торговые войны, переходящие в войны за мировое господство. Разве не в этом конечная цель Капитала, иначе зачем ему быть капиталом. На этот раз? Крайности обнаруживаются в самом капитале, раздвоение? Важнее другое, нужна крайность, которая бы встала против капитала в целом, бросила ему вызов, для чего требуется сила. И такая сила есть, народные массы, или просто, масса. Влияние этих масс уже таково, что может остановить любое правительство. Понятно, остановить правительство, значит, остановить войну.
Как только массы двух стран поднимутся, вопрос будет решен.
Не сказано? Эти массы могут подняться друг против друга, но разве может социалист, тем более такой упертый, допустить подобный исход, даже мысленно.

Игра продолжается, мяч, если таковой есть, подразумевается, снова на стороне старого врача.
Он не уклоняется, подхватывает. Движение масс, в привычном виде, народные движения, представить несложно, насмотрелись еще в прошлом веке. Вопрос, вернее, проблема. Легко представить боевое народное движение, полные улицы, флаги в каждое окно, размах, и крики, крики. Но вот представить народное движение, ведомое чувством меры, да еще склонное к рассудительности. При некотором усилии можно, но какое движение ближе к реальности. Вернее, какая реальность нам ближе.
Кажется, нужна история, скажем так, прикосновение к живой истории.
Несложно, есть живой носитель еще той живой истории, выскажется. Но прежде ряд эмоций со стороны этого носителя, понятно, в его роли выступает старый врач, больше некому. Ряд эмоций, он есть этот ряд, к счастью, недолгий, Автор тут буквально скрупулезен, видимо, дорожит деталями. Старик начинает говорить, первые слова, жует губы, гнусавит, старик все-таки, задает тон? Следует обмен, пока еще расхожими мнениями, началу быть простым. Нашли верный тон, тут старый врач делает гримасу. Скажем, поморщился, задержал этот сморщенный вид на несколько секунд, их достаточно, чтобы оппонент заметил. Обмен продолжается, идет что-то похожее на выношенные мысли. И наконец, улыбается, старик вдруг улыбнулся. Если советский сценарист прав, вернее, было бы сказать драматург, но пусть он останется для меня Сценаристом, заставить улыбаться трудно, гораздо труднее, чем заставить засмеяться. Смех — Улыбка, неужели и здесь крайности. Улыбка всегда связана с мыслью, продолжать мысль Сценариста не буду. Кажется, старый врач сам себя заставил улыбаться, как он это сделал? Рассказал себе забавную историю, между делом. Что? Не мешало ему вести диалог. И вот, по ходу диалога, требуется клочок живой истории. Старый врач не возражает, достает, из головы.
Мог ли он достать панораму?
В его распоряжении только голова, там образы, скачут.
В самом деле, не листать же учебник, долго искать нужную страницу, после чего тыкать в нужное место, здесь сказано! Живая история, память, конечно. У кого такая память, опять старый врач в очередной раз меняет тему, не привыкать ему, теперь его собеседникам. Отец — офицер, времен прошлой Империи, на передовой постоянно, прошел все кампании, приобщил сына к истории. Понятно, к военной истории, что примечательно, на лице след улыбки, во всех конфликтах отсутствует необходимость. Прояви люди волю к миру, и войны нет. Скажи войне нет, почему же никто не говорит. Социалист изображает что-то похожее, на протест? О чем речь, на мимолетное возражение, по инерции. Старый врач продолжает, решающие значение имело чувство страха. Подразумевает, имело, имеет, будет иметь. Недоверие. Страх. Обычный человеческий страх, перед этим?.. 
вознесенный на уровень государства, способен сотворить, что?
3.
Его слова, его глаза, он весь, кавычки опущу, в словах? вряд ли, скорее в глазах.
Та же дерзость, только во взгляде, в словах и следа не остается от той дерзости, что сквозит во взгляде. О чем он хотел спросить, а может ли интеллект обратиться против своего носителя, против интеллектуала. Звучит абсурдно? Не более, чем обращение жизни против своего носителя, почему интеллектуал будет исключением из долгого списка. Список? На то и цивилизация, чтобы составлять реестры.
Жизнь против носителя.
Вера против верующего.
Партия против партийца.
Мысль против мыслящего.
Кто следующий.
А если перевернуть? раньше бы сказали, нужным тоном, перевертыш.
Скажем, партийцы пошли против партии. Социалисты против Интернационала. В голове старого врача должно быть складывалась именно такая картинка, что-то подобное такой картинки. Не вчитывался, пробежал. Не всматривался, глянул мельком. Куда интереснее, и тревожнее, образы внешнего мира. Там? Верно, к нему крадется страх, ищет причины, а что искать, на виду. Все державы боятся друг друга, но более всего — своей слабости, показать? Силу, неужели сила спасет.

На чем же останавливаются спорщики, старый и молодой, они вели игру на крайностях.
Значит, остановиться должны на каких-то крайностях, почему не компромисс? Слабость. Старый врач предлагает, страх, вот что движет людьми, стоящими на вершинах стран. Державы, внушающие страх, и сами  охвачены этим же страхом, как такое возможно. Внушать страх, чтобы перенести его на себя. Или страх уже выходит из подчинения, и охватывает всех, независимо от военной силы. Сила страха сильнее силы войны? Или сила войны умножается страхом. Кажется, сойдясь на одной крайности, они заговорились. Надо бы разойтись, каждый желает стоять на своем краю, опираться на свою крайность. Крайность как опора? А на что еще можно опереться, не болтаться же в золотой середине.
Социалист подводит итог, империалисты видят, страх работает на них.
Понятно, кто же откажется от того, что приносит пользу, не дураки же в правительствах. Не обходится без ученых выводов, методология страха, методическое использование. Старый врач, уходит в себя, а куда ему уходить, что-то бормочет свое, совершенно не обращая внимания на слова молодого оппонента. На поверхности самые лучшие чувства, благородство, храбрость. Обрывается, возможно, он хотел продолжить, останавливают, в очередной раз открывается дверь, в очередной раз напомню, в гостиную входит хозяин, с ним человек, ему за сорок. По тем временам, от молодых уже отдалился, знать бы еще, в какую сторону.


Необязательное дополнение

Что проделали интеллектуалы в ходе своего спора, неужели эволюцию, точнее, к чему пришли,
должны же они к чему-то прийти, иначе зачем идти. На самом деле? вышли на исходные позиции, всего-то. С чего начинается человек, с крика, с писка. Интеллектуал? с позиции, стоять, отстоять. На своих позициях все, приятно видеть, каждый на своем, в отношении каждого предмета спора, война, человек, капитал, что уж говорить о современном им обществе, даже его современность, и та подвергается сомнению. Понятно, позиции противоположные, края единого? В таком случае они пришли к обычному раздвоению. Что означает? Не видят единой сущности. По каждому предмету, разные сущности, разное понимание сущности.
Раздвоение войны, благородный спорт — безумие насилия.
Раздвоение капитала, фактор войны — фактор мира.
На этом, понятно, не остановиться, раздвоение продолжится, чья очередь. Как всегда, сторонников мира, справедливый мир — похабный мир, какой выбрать? Далее, социалисты, терять нечего, обретем все — будем договариваться, врастать мирно. Там и до коммунистов недалеко, перманентная революция, она же мировая — отечество трудящихся, все на защиту. Мир отворачивается, за спиной у мира, самый подходящий момент для рывка.

Раздвоение, жизнь в двух измерениях, день вчерашний, день будущий.
А где же роль? Старый врач должен сыграть свою роль, а иначе зачем его выводить. Хорошо работать с пером в руках, где? не столь важно, звучит привычно, но все же, почему перо в руках, не в руке. О чем писать, о правде, о последней правде, нужно лишь подобрать подходящую форму для такой правды. Что-то вроде сияния, над головой с темными волосами. Осчастливить ближних, начиная с дальних, кажется, на этом сходятся все собравшиеся. Вопрос в количестве, осчастливить все человечество собирается только молодой социалист. Он и человечество, и здесь две крайности, как всегда, одного края не бывает, даже если политика и сделает вечный круг долгим. Ходить по кругу, почему-то не хотят люди, может потому, что ходят. 

Если бы я сказал, на худых плечах пиджак, болтается или сидит, неважно.
Или, на крупной голове серая кепка, понятно, болтаться не может. Сказал и сказал, что такого. А если так, на голове темные волосы, что за странная речь. А что должно быть на голове, разве что отсутствие волос. Что должно отсутствовать на старом континенте, орудие, которое принесет дух войны. Или? Дух войны, который и породит подходящее ему орудие.