Соломинка любви
«Дорогая, сядь же рядом, поглядим в глаза друг другу...»
С. Есенин
Поезд медленно, словно нехотя, подъезжал к платформе. Он был дома. Наконец-то. За окном мелькали лица встречающих. На стекле стали одна за другой появляться мелкие царапинки – начинался первый дождь на родине. Поезд окончательно остановился, и он увидел Катю, нетерпеливо всматривающуюся в окна вагонов. Чуть поодаль от нее, словно они здесь были ни причем стояли Галя и Наседкин. Люди спешно покидали поезд, а он стоял в тамбуре, словно не решаясь выйти, словно раздумывая, не поехать ли дальше. Он сам не знал, почему медлил, ведь он по-настоящему соскучился по этим людям. По родине. Возможно, дело было в том, что сейчас ему не хотелось никого видеть. Не хотелось разговаривать. Вот если б можно было избежать этих приветствий, возгласов, оценивающих взглядов, вопросов, на которые не хочется отвечать.
В тамбур вошла Айседора, сразу увидела Катю, и крикнула «Он здесь!» и подняла вверх его руку. Катя с разбега вскочила в тамбур, и повисла на нем.
– Ну, что же ты! Стоишь и молчишь! Нехороший! А я бегаю, зову его! – тараторила она. Айседора улыбалась ласково и глуповато.
Решили ехать на трамвае. Денег не было. Еле наскребли на билет. Галя только улыбнулась ему, не сказав ни слова. Наседкин пожал руку. Откуда-то появилась неловкость. Только Катя была оживленной, радостной и, будто не веря, что это он, поминутно брала его за руки, повторяя: «Приехал! Приехал!».
«Пожалуй, она единственная, кто и в самом деле рад мне. Кто соскучился бескорыстно. Галя томится ревностью. Наседкин – комплексом будущего родственника. “Вот, я привезла этого ребенка домой. И больше у нас нет ничего общего с ним”, – сказала Айседора, еще на вокзале. У них и в самом деле не осталось ничего общего. Да полно! Было ли? Что может быть общего у немолодой танцовщицы на закате карьеры и одинокого поэта? Их объединяла невесть откуда вспыхнувшая страсть. Обычная, физическая страсть. Но костер догорел. Осталась зола. Ему было, за что благодарить ее. Но ее любовь, с истерической ревностью, болезненной собственнической капризностью, со сменой образа от «заботливой матери» до гневной обиженной любовницы, порядком истрепали его нервы. Он знал, что, беря его с собой заграницу, она не столько спасает его от чего-то ей не очень понятного, но опасного, сколько делает последнюю попытку вернуть свою былую славу. Там, в Америке и Европе танцовщица Дункан давно не интересует благополучную публику. И она приехала в голодную, раздираемую противоречивой политикой Россию, забив себе голову революционным бредом и идеей открыть школу танцев для девочек. Бедная, наивная, добрая Айседора! Из всей неразберихи ей достался поэт с растерзанной душой. Мы не знали языков друг друга, и это общение мимикой и жестами походило на злую пародию театра глухонемых. Если бы мы по-настоящему любили, непременно выучили бы языки друг друга. А для страсти нужен совсем иной язык. И его-то мы с ней отлично знали. И вот, с ощущением пустоты я вернулся. За спиной – разочарования. От Европы, от Америки, в которых я вдоволь нахлебался бездуховного воздуха, насмотрелся на мещанство и на всю жизнь наслушался фокстрота. Я не написал ни строчки. Мне вообще было не до стихов. Родина, какой я стал смешной!».