1.
Ситуация постмодерна в нашей культуре совпадает с модой на фэнтези: игры, фильмы, книги. Постмодернизм представляется мне особым отношением к тексту и особым образом зачитывание культуры как текста. Здесь важны два текста: философский и литературно-художественный. Второй страдает от критики больше, потому как в философии текст не есть некое воображение или память, философия идёт к истине прямым и сложным путём.
Художественный текст в своих образах и драматургии содержит внутреннюю энергию слова. Это походит на то, как в мире физическим преобладает та ступень бытия, которая меньше: мы говорим об «ядерной энергии» слова и образа. Постмодерн допускает разные трактовки и комментарии, а затем получается комментарий к комментарию, это то дурная бесконечность. «Сентенции» Петра Ломбардского долгое время очень много комментировались в католической традиции. Сейчас мы больше комментируем Канта и Маркса. Творения Аристотеля долго были учебной литературной. Зато какими глубокими оказались именно художественные тексты: Пруст, Кафка, Достоевский, Шекспир. Их комментаторы хороши известны. Каждый текст богат на разные прочтения.
И вот вопрос: а имеет ли право искусство художественной литературы вмешиваться в реальность мира и в психолого-социальную действительность. Искусство должно «цеплять», без всякого сомнения. Однако, эстетика (философия искусства по Гегелю) играет здесь первую скрипку. Искусство делает чувства людей лучше и тоньше, оно вскрывает смыслы мироздания, завораживает. Но подкупает умение создать образ, сотворить нечто в реальности. Писатели, драматурги и поэты чувствуют как психологи, видят беды общества как социологи и историки. Но главное угодить эстетически, а не реалистически.
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, —
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...
Слово — энергия, по прокомментированное слово — уже бомба. Если мы реалисты, если мы пишем о том что если, то мы обманываем себя и читателя. Потому как реальность разлагается на пласты её восприятия человеком. Научное трактование чего-либо сталкивается с аксиологическим. И это только пример. Писатель — пророк, но нарочитое пророчество — пошло. Скорее писателем руководит природа, а не социум. Социальный заказ редко соседствует с эстетической внятностью. Манифесты и программы пишутся социальными философами, а не писателями-художниками (хотя одно другому не мешает). Но и философу, и художнику нужна некая Божья искра. И это есть благодать из четверостишия Тютчева. Философ ищет истину-правду, художник вершит по законам красоты и нрава. Только поэту открывается то, что обозначается словом «гражданин». Поэт болеет более всех за своё Отечество, болеет комплексно: от культуры и истории до национальной психологии и красы природы. Всё это существует в душе художника нераздельно. Литератора не учит жить, но она сообщает об опасных уклонах в жизни общества и Личности. Трагедия и комедия, катарсис, то, когда за душу берёт, — вот, что нужно. Философский катарсис — это более редко.
Причём же здесь фэнтези? Каждому каждая книга что-то даёт. И даёт разное. Писатель ограничивает себя, если сам закалывает одну трактовку. В идейности их бесконечно много. Один читатель (в данном возрасте) — одно прочтение. О хорошей книге можно долго спорить. Текст — повод для дискуссии. Одним словом, художественная книга влияет на реальность, раскрывает смыслы, не используя сложные термины, и образ несёт больше информации и знания, чем логичное понятие. Фэнтези отказывается от реальности: 1) через создание своего мира, 2) не претендуя на глубину мысли (не умничает), 3) тем, что ведёт с нами игру, мы играем в иную реальность.
Урбанизированная культура требует движения «назад — к природе». Городской
человек создал себе джунгли, от которых сам находится в постоянном стрессе: чем крупнее город, тем сильнее стрессы. Кто-то уходит в спорт, в разные гимнастические практики. Театр города — это своего рода Железный Занавес, который убивает магию натуры (Природы). У древних были боги природы. Современный человек сделал из природы лишь окружающую среду, своё обстоятельство. От этого и все экологические проблемы, в том числе экология души человека (нравственность, благочестие, народность, ум). Бердяев писал о скором приходе нового Пана. И этот Пан — жанр фэнтези.
Фэнтези стремится описать природу, и именно это жанр делает вполне реалистически. Леса, степи, горы, водоёмы вновь обретают сакральный характер. Природа снова волшебна. Читая фэнтези, можно отдохнуть от мира людей, окунуться в мир природы, который он не видел и не знал. Толкиен не скупится на описание природы: горы, леса, реки. Ролевые игры по Толкиену дают его читателям и почитателям вернуться ненадолго в мир иной — мир природы. И это не побег от реальности, а движение к утерянному миру.
По Ленину мы изучаем законы природы, чтобы быть над нею «господами». Но тем паче мы закабаляет сами себя (реклама, маркетинг, психоанализ и другая психология, политологические уловки, создание социальных мифов). Другое дело, когда мы являемся частью природы, но при этом нельзя быть скотами, не в этом наша природа. Наша природа — быть людьми. Мы — мыслящие тростиночки, а не машины.
Свидетельствует ли мода на фэнтези о какой-то роковой беде в культуре? Нет, уверен, что фэнтези — это ответ на вызов постмодерна, 1) который всё сводит на текст, 2) текст понимает многозначно, 3) видит связь всех текстов со всеми текстами. В фэнтези 1) создаётся новая реальность, заведомо фиктивная, т. е. не поддающаяся деструкции с каких-то чуждых ей позиций (фэнтези имманентно себе по смыслу); фэнтези не оспорит ни физик, ни историк, ни психолог, ни социолог; 2) фэнтези однозначно, волшебство есть волшебство, а не метафора (для психоанализа, например); фэнтези 3) создаёт уникальный мир, а не хватает из реальности; воображение пророчествует, как память не забывает. Космогония и космология суть не «ересь в науке», а менее скучная альтернатива. Никто всерьёз не верит в миры фэнтези, но по какому праву мы должны верить «науке»? Мы верим науке, когда это нужно; когда, например, запускам ракету в космос. Вымысел не может быть до конца вымыт из мировоззрения наукой и мировой религией.
Фэнтези, которое создается и воспринимается как религия, неправомерно в отношении к реальности. Секта требует строгой веры и твердого подчинения. Фэнтези не может этого требовать. Фэнтези — это авторская сказка. В сказку никто серьёзно не верит. В миф верят все. ФЭНТЕЗИ НЕ СОЗДАЁТ СОЦИАЛЬНЫХ МИФОВ. Фанатизм в фэнтези не более далёк от мира людей, чем классика. «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, например, давно балансирует на гранях мифа, вымысла и реальности, вызывая эстетические, литературоведческие и религиозные споры. О фэнтези не спорят, спорят лишь на знание текста. Фанатизм в фэнтези есть тот же фанатизм, что и у почитателей великих мира (писателей от философии, поэзии, религии). Ролевые игры, конечно, свидетельствуют о доле фанатизма, но это не страшнее настоящего бреда и фундаментализма. Настольные и компьютерные игры по фэентези помогают отвлечься от «скучного мира», рутины, объективации, сциентизма, психологической диктатуры и господства политических мифов. Лучшая форма фэнтези — это игра; нидерландский философ Й. Хёйзинга сводил всю культуру к игре. Игра в игре — повод задуматься о том, чтО будет более правдиво.
2.
Свобода и ответственность фэнтези.
Фэнтези и игры по мотивам фэнтези, виртуальные и настольные, опираются на национальные мифы, на народные сказки и на авторские сказки. Востребованная фантазия казалось бы безгранична, и хорошее фэнтези — индивидуально, но за век существования уже накопились некие каноны: 1) перечень выдуманных народов и рас, 2) противостояние Зла и Добра, не требующее внутренних оснований, 3) роль магии и судьбы, 4) борьба империи и периферии, 4) использование мотивов мифов и религий, 5) непредсказуемость, 6) своя «карта мира» и его законы, 7) апелляция в миру Средневековья и соотношение (не всегда) с настоящим.
Вычленение жанра фэнтези проходило медленнее, чем, скажем, жанр послевоенной прозы (события Второй Мировой войны), но канон уже сложился и окреп. Фильмы и живопись в жанре фэнтези шли рука об руку с литературой. Фэнтези стало субкультурой со своими языками, одеждой и манерой поведения. Свои игрушки. Скажут, что фэнтези вводит в свой придуманный мир и не отпускает, что у людей «едет крыша на почве фэнтези». Мне знакомы случаи, что крыша ехала и от сказок братьев Гримм, от осознания ужасов Великой Отечественной войны, от вовлечения в секту «Свидетелей Иеговы». Можно сойти с ума от физики Ньютона или Эйнштейна. Точнее это будет лишь поверхность болезни. Кто-то искушаем наукой, кто-то скушаем сказкой. Наука и сказка приносят пользу: первая — экономике и хозяйству (облегчение быта), хорошая сказка же волнует дух и нравится эстетически. Опасно, когда наука берёт мировоззренческие функции сказки и мифа (узкое мировоззрение, хоть и не без профессионализма; спесь специальности), а сказка воспоминается как быль (обман и мифы политической истории).
Много-полярный мир есть диалог культур, диалог текстов, в том числе священных книг. Но культура всегда содержит в себе большой пласт, который сложно полностью изучить и туземным носителям культуры. Знакомство идёт по поверхности. Так, например, господин Пелевин в романе «Empire V» называет участников секты вампиров именами богов разных народов и эпох. Это уже торговля идолами, а их священные имена теперь ровным счётом ничего не значат и являются «добавленной стоимостью» бестселлера. Так пастафарианство издевается над протестантизмом, а саентология — над наукой и религией, взятых вместе. Да, фэнтези использует разные мифологии, часто делает это поверхностно, сочетает несочетаемость. (Есть направление национальных фэнтези.) Но фэнтези в условиях гносеологической диктатуры науки и в рамках художества поднимает персонажей мифов народов мира не для того, чтобы поиздеваться, а чтобы понять мышление древнего человека, его быт и верования, поучиться древней мудрости и отваге, образу жизни. Фэнтези — это луч света в тёмном царстве сциентизма; наука погасила свет ищущего человека и пытается заменить свет карманным фонариком. Наука ненароком сделала мир скучным, фэнтези здесь стала отдушиной.
И всё же есть у фэнтези и свои «грехи». Когда молодой человек проходит перепись населения и ставит в графе «национальность» слово «эльф», то это означает кризис индикации. Как бы не старался, например, Толкиен, но эльфом себя считать гораздо легче, чем русским. Эльф должен знать три книги, знать всю авторскую фантазию на тему космогонии, космологии и истории придуманного мира, знать «эльфийский язык» что, по мнению Вашего покорного слуги, загружает память. + Умение фехтовать и стрелять из лука, что само по себе не плохо.
Русским быть сложнее: надо любить Родину — Россию, — надо знать историю России, знать русский язык, знать русскую поэзию и прозу, знать великую музыку, тетр, балет и живопись, архитектуру и кино; любить природу, знать географию, знать обычаи и традиции, кухню, менталитет, быть русским в душе, по образу мысли и жизни, защищать Россию на всех направлениях. (Хотя в последнее время мы сталкиваемся и с политическим фэнтези: фэнтези истории, культуры и провинциального патриотизма придуманного государства — так называемая «Украина»). Здесь в том плюс фэнтези в том, что «эльфы», «гномы», «орки» и т. п. — все эти личины находятся вне политики, отрицают недружелюбие политических субъектов. Фэнтези всё-таки объединяет нации и народности.
3.
Фэнтези не врёт, оно — воображает, а воображение — важная психическая функция. За автором мы проходим чудесные миры. Это странно, но мы видим те образы, которые никогда ранее нигде не встречали. Фэнтези может быть наполнено мистикой, а мистика завораживает здесь без ущерба. Детективы для тех, кто хочет подумать, фэнтези для тех, кто почет почувствовать. Такая узкая направленность снижает всю ценность этих жанров, эти жанры вторичны. Но великое произведение фэнтези — оно же будет и общелитературным достижением — открывает миры, населяет их, приглашает в гости и предлагает эстетическую радость соприкосновения с иным пластом бытия.