В поле хризантем нет насекомых.
Иногда я приезжаю в это поле, чтобы собрать цветы, но почему-то их теряю, и, когда просыпаюсь на следующий день, от них остаются только влажные лепестки, прилипшие к рукам. Только (из них сочится белый гной) красные.
Поле похоже на застывшие в лёд кубики молока - это не однообразное статичное море, всё приходит в движение по-своему, именно как льдинки на зелёной волне. Когда пытаешься описать это, получается скучно и приторно, потому что такие вещи огромны, а значит однообразны. Однако, стоит только заступить в эти моря, и на меня нападают настроения Бродского - "и пустоте стало страшно за самое себя".
Не тесно, когда мест нет?
Впрочем, потом наступает мазохистическое чувство блаженства.
Всё прекрасно.
Я вижу белое небо, как мёртвые закатившиеся глаза, и начинаю рвать цветы. В руках почему-то холодный жар - по венам бежит что-то горячее, а кожа охлаждается, наверное, потому что кровь заменяется героином и еле ползёт к сердцу. Там тоже холодно.
Контраст белого и мёртвого.
Там кто-то есть.
Я не чувствую цветы, потому что у них нет запаха. Потому что рядом с ними не будет кружиться что-то ярче белого пространства. Никто не заговорит с ними громче сопротивления лепестка лепестку. Никто не коснётся их грубее того странного существа с раздутым черепом, небом этого места в глазах, свернувшимся мерзкой каплей слизи носом и белыми дёснами над мясистым, как личинка медведки, языком.
Оно ползает по полю и рвёт цветы.
Когда-то оно было далеко, но сейчас можно почувствовать, как воздух колеблется от движений.
Его траурная сущность смотрит мне в глаза.