Котик не была бы Котиком, если бы не капризничала. И возраст здесь ни при чём. Она обожала шварцвальдовский вишнёвый торт, однако из принципа могла оставить половину кусочка на тарелке, объявив, что в этот раз он решительно нехорош. Вот и сейчас, с наигранным раздражением вертя десертную вилочку в изящных пальчиках, она что-то напевала о каких-то фальшивых нотках в пропитке, которые сделали доедание торта совершенно невозможным. Я же слушал Котика вполуха, потому что свой кусок я уничтожил быстрее, чем Котик вонзила вилочку в свой, и откровенно дожидался момента, когда можно будет, не роняя перед Котиком своего достоинства, доесть её порцию.
Котик решительно сделала последний глоток капучино и встала, чтобы направиться в дамскую комнату, что означало, что я могу а) вызвать такси, б) расплачиваться с официантом и в) расправиться, наконец, с вожделенными остатками её торта. Особенно привлекала меня, стыдно сказать, синтетическая вишенка, гордо реявшая над разрушенным бастионом десерта.
Вставая, Котик как-то неловко отодвинула тяжёлый стул, и я заметил, что она опять сутулится. Прежде, горделиво расправляя плечи, чтобы вскинуть вверх чуть островатый носик, она летела вперёд, рассекая пространство идеальными формами своего тела. Сейчас же в движениях Котика стала наблюдаться определённая тяжесть. Она и сама это понимала, но стеснялась об этом даже заговаривать, и оттого сутулилась, опуская при походке по-прежнему идеально уложенную головку, считая, что горделиво нести вперёд ей более нечего. Я видел это, понимал, что новое состояние своего тела Котик не приняла и не примет никогда, что великая разница между «тогда» и «сейчас» приносит ей невообразимые страдания, но решительно не мог подобрать правильных слов, дабы её приободрить.
Стараясь сохранять ту удивительную летящую походку, за которую я её и полюбил много лет назад, Котик прошествовала в дамскую комнату. Справедливо решив, что и такси, и счёт подождут, я взял измазанную кремом котикову вилочку и прицелился в объект своего вожделения – в вишенку… как вдруг меня охватило странное чувство… будто за мной кто-то пристально наблюдает, и не просто наблюдает, а читает мои мысли, причём настолько точно, что мне стало неловко, будто я раскрыл не только себя, н и выдал страшную тайну Котика…
Напротив меня за стойкой бара сидела женщина лет сорока… не больше и пристально меня рассматривала, будто я являлся диковинкой из кунсткамеры. Женщина была ухожена, цвет кожи выдавал умелое и умеренное пользование солярием, косметики на лице заметно не было, что означало, что косметика, которую она использует, дорогая, да и изящество серёжек в ушах говорило об их изрядной цене. И я с досадой подумал о том, что никогда не мог себе позволить купить такие серёжки Котику. На меня давно так не смотрели молодые женщины, ну да, чёрт возьми, которые сегодня мне кажутся молодыми… Всё относительно. Я в уме омолодил себя лет на …цать и подумал, что в то время заинтересовался бы этой особой лишь как опытной партнёршей по обучению изыскам плотской любви. И она, словно причитав мои не совсем пристойные мысли, переложила ногу на ногу, как Шэрон Стоун в том знаменитом триллере, только я не увидел ничего в этом похабного… в том смысле, что вообще ничего не увидел, потому что чёрная юбка женщины хоть и была коротка, но всё же имела изрядную длину, такую, что ни я, ни кто-либо другой из посетителей кафе, не смог заподозрить в ней женщину лёгкого поведения. Я, не отрываясь, смотрел на неё, но не потому, что хотел, а потому что мне казалось, что она выучила меня наизусть, что она знает мою жизнь вдоль и поперёк, включая тридцать пять лет брака с Котиком, и что вот она теперь зовёт меня к чему-то иному, к чему-то чего я не понимаю, что меня влечёт, и на что я никогда не смогу решиться.
И тут женщина прыснула в кулак, указав наманикюренным пальцем в мою сторону. Я скосил взгляд и понял, что уже несколько минут сижу с поднятой рукой с крепко-накрепко зажатой вилкой, на которой красуется алая вишенка. Вид у меня был, должно быть, нелепый. Женщина допила коктейль из бокала перевёрнутой пирамидальной формы и достала оттуда двумя пальцами вишенку. Точно такую, как и моя. Она взяла её губами и зажмурилась, пытаясь показать мне, как хороша эта ягода. Потом встала и, покачивая бёдрами, направилась к кассе, чтобы расплатиться. А я решил съесть свою ягоду и заняться остатками десерта, потому что хорошо понимал, что иным ярким встречам в жизни хорошо бы завершаться лишь вишенкой. Обыкновенной вишенкой на торте.