После операции по удалению аппендицита я оказалась в сильно наводнённой народом палате и, конечно, на тот момент самая юная. Выпроводив расстроенную матушку, немедля провалилась в сон. Вот просто провалилась и всё. Не помню ни сновидений, ни звуков, одна непроницаемая чернота, как одна секунда и в то же время, как вечность. И вдруг громкий треск над головой. Резко, ещё не проснувшись сажусь в неудобной кровати. А больно-то как! Мне же операцию сделали, у меня дырка в животе и нитки торчат! Мамочки мои! Глаза стекленеют от ужаса, что сейчас должны из меня немедленно размотаться бесконечной лентой остатки кишок, вывалиться печень и желудок.
Возле изголовья в таком же состоянии старушка. Маленькая седая бабушка в накинутом белом халате с разорванной пополам только что постиранной в раковине тряпочкой. Мне становится стыдно за то что перепугала её, ей тоже, за то что разбудила меня. Со страшной опаской я укладываюсь кое-как в своё ложе.
В моём изголовье ещё ряд кроватей. И там лежит ещё одна маленькая беленькая старушка, абсолютно похожая с той, что рвала тряпку у меня над ухом. Оказывается, они близняшки. В палате над ними подсмеиваются. Особенно моя соседка слева - развязная тётка с длинными каштановыми волосами, работник торговли, даже магазин её неподалёку от родительского дома. Они и её умудрились перепугать.
Бабушку привезли после операции, всё по поводу того же самого аппендицита, она уснула. Ну и вообще в палате было спокойное время, поэтому тётка с каштановыми волосами тоже задремала. Просыпается, а старушка-то сидит на кровати! Выражения её, употребляемые при пересказе казуса, не буду передавать, сами можете догадаться. В общем, наделали сестрёнки переполоху!
Народ бодро шёл на выписку. Уехала молодая женщина, которой удаляли послеоперационную грыжу (при этом лежала она в прошлый раз на той же самой кровати). Все смеялись, что наверняка снова попадёт на операцию, потому что на следующий же день после удаления, она залезла на подоконник и дёргала разбухшие мартовские рамы, чтобы открыть форточку.
Ушла и торговый работник с каштановыми волосами, и другие. Остались в палате беленькая старушка, Таня с внематочной и я.
Тане сорок лет. Она практически не встаёт, большая кровопотеря. Почему-то я сразу начала ей тыкать, за что она обозвала меня соплёй, но при попытке деликатно перейти на вы, сама же вернула всё назад. Ну ты, так ты, это, наверное влияние бывшего мужа сказалось. Для него авторитетов не было.
Пытаем вдвоём старушку, чтобы рассказала что-нибудь интересное из жизни. Молчит. В выходной её навещает высокая дородная женщина, на мой-то взгляд тоже старушка. После окончания визита выясняется, что это старушкина дочка.
- Как дочка? - не верит Таня, приподнимается на подушке и пристально смотрит на свою соседку. Танины рыжие кудри красиво рассыпаются по подушке.
- А вот так.
Бабушке семьдесят три года, дочке шестьдесят один.
Голод в Поволжье бушевал не только в тридцать третьем, в двадцатые тоже было непросто. Вот и решила старушкина мать, что надо хоть одной дочери сохранить жизнь. Для этого надо выдать её замуж в зажиточную семью. Новобрачным было - ей одиннадцать, ему четырнадцать. Той семье не хватало рабочих рук, не всё ж батраков кормить. Сосватали. Всё пытали свахи насчёт девичества, вошла ли в возраст невеста.
Ну какой может быть брак между детьми? Юный муж периодически поколачивал супругу, родители его за это не ругали, они же её в семью приняли, кормят-поят. Через год дочка родилась. У двенадцатилетней девчонки. Роды были тяжёлые и других детей больше не было. Браки раньше крепкими были. Вот так, без любви и ласки прожили всю жизнь. Муж умер лет в пятьдесят. Хорошим словом наша соседка вспомнить его не могла, видимо, совсем ничего хорошего в семейной жизни не видела. Но дочку любила. И та её тоже.
Столько лет прошло с тех пор, а история старушки-соседки до сих пор не выходит у меня из головы. Кстати, как вы поняли, вторая сестричка тоже выжила.