«…стань частью чего-то большого» — прочитал на проехавшей мимо фуре со слегка поизношенной фотографией веселого дядьки средних лет, задорно несущего куда-то ценный груз в аккуратной коробке — то ли DHL, то ли DPD, то ли UPS — не успел разглядеть: фура исчезла за поворотом, и остался висеть жаркий восточногерманский воздух и течь поток дышащих им прохожих. Этот слоган, несмотря на его избитость, по-прежнему любят использовать пиарщики в рекламе фитнес-клубов, отчаянно не похожих на конкурентов, или эйчары в объявлениях о беспомощно перспективных позициях типа «курьер в крупную транспортную компанию».
Вообще, если задуматься, это звучит довольно стремно: стань / частью / чего-то / большого. Частью чего-то огромного, необъятного. Чего-то, о чьих истинных размерах, природе и происхождении — не говоря уже о предназначении — ты даже не догадываешься, и, если честно, не очень-то хочешь об этом думать. А, став его частью, раз и навсегда перестанешь думать вовсе, потому что ты же будешь его продолжением, то есть, им, то есть, тем самым, огромным, серым и грозным, который (которая? которое?) висел над тобой морозным вечером двадцать девятого февраля, когда ты, шатаясь, шел по выскальзывавшему из-под парадных туфель тротуару, блуждая в условиях плохой видимости, нелетной погоды, чуток притупившихся чувств и малец замедленных рефлексов, держась взглядом за единственный знакомый ориентир, все еще указывавший дорогу к дому — силуэт монумента “Рабочий и колхозница”. Он летел в снежной буре на фоне расплывчатых желтых и зеленых огней — то ли чьих-то окон, то ли моргающих светофоров на пустых перекрестках, — а ты шатко пережидал и диагонально пересекал, то приближаясь, то удаляясь от дома, одинокий пешеход, одинокий нарушитель, барахтающийся среднестатистический россиянин, чуть больше среднего выпивший на празднике в честь 23 февраля и 8 марта, превращенных народным сознанием из идеологически важных дат в племенные торжества мужского и женского начал, и позже усредненных эффективным менеджментом в один общий день как бы условного, но на самом деле вполне реального среднего пола, где поднимают пластиковые стаканчики, что-то произносят почти крича и желают долгих лет и цвести и защищать и всегда оставаться такими же красивыми, какие вы сегодня, наши любимые даммммм—
и эта красота почему-то против твоей воли расплывается в отвратительные рожи, красные хохочущие губы и толстые копающиеся в пачке сигарет пальцы, которых ты боишься еще с младших классов, которые беспрерывно стучат, печатают и подписывают, давят на живот, щупают и перелистывают, жестом сопровождают фразу «Следующий!», щелкают мышкой и указывают на дверь, они раскрываются и закрываются — рты, сумки, двери туалета, двери офиса, двери вагона и двери маршрутки, большие серые скользкие двери пустоты, перед которыми как бы вчера, а за которыми словно бы уже завтра, еще не сформировавшееся, и потому все черное, понимаешь, это не объяснить, совсем черное, как ничто, но, unlike ничто, не пустое, а, наоборот, плотное, слишком плотное, слишком большое, требующее слишком много придаточных предложений — не говоря уже о сумасшедших падежных окончаниях, — в центре которого на несуществующую долю секунды вдруг вспыхивает исчезающе малая точка, и в ней ты видишь все сразу и во всех сочетаниях: день, ночь, любовь, собачку, побережье, яхту, шлюх, тюрьму, петлю, заточку, ширму, врача, жену, дочку, тишину — ты пытаешься удержать его, что есть мочи, но оно выходит из-под твоего контроля, и ты понимаешь, что невозможно остановить, но можно замедлить, можно задержать дыхание и восторженно наблюдать, как перед тобой расширяется огненный шар, неизбежно поглощающий все живое, неживое, все сущее и еще не случившееся — всех, безвозвратно, совсем и навсегда, стремительно приближаясь к тебе, превращая тебя в поток элементарных частиц и выключая твое мерцающее сознание, по мере того, как ты становишься частью / чего-то / большого.