Кафе Инферно. Мистика

               
                Satisfy the Royal lust is a
                Task of state importance!

                - И эти звери в людских личинах,
                пожирающие всех вокруг,
                называют славян - варварами?


1.
 В октябре того памятного года, без торжественной барабанной дроби, Фёдор Айсвей, был выставлен на улицу из студенческого общежития, с формулировкой: «...за хроническое неблюдение внутреннего режима».

С жалким скарбом, состоящим из двух десятков книг аллегорически-философского содержания, без направления, цели, вдохновения и денег, он пересек границы университетского городка.

И обозрел он улицы городские, но не суматоху весёлую их, не скольжения безмерное транспорта, а безрадостный метущий отблеск, болотных луж глинистой воды.

Он воспользовался автобусом, не приметив его нумерации и сошел, через несколько остановок. Немного прошелся и наткнулся на незнакомый сквер. Вход оформляла трехгранная стелла и барельеф черного гранита с фигурами, хаотично поддерживающими друг друга и звёздно-серпастые стяги. Федька с уважением потрогал рельефные фигурки, не сомневаясь ни на секунду, в глубочайшем замысле творца сего монумента...

Прошел под узкой гранитной аркой и расположился на сырой скамейке, с единственной лишь целью - отдохнуть и явственно обнулить вероятность ночлега, каковая, всё ещё равнялась - ноль в периоде.

Ему было дико грустно, одиноко и холодно. Осознав-таки, что шансов на ночлег нет, он успокоился и стал прочувствовать свое состояние знакомыми категориями. В эти моменты, обыкновенно, приходило ощущение парения над мрачным городом.

Холодный туман, словно дым, низко стелился над землёй, переползал реки, с застывшей неподвижной ледяной водой, в непрозрачный темноте которой чувствовалось накопление льда.
И ветер являлся вдруг, разгонял туман, отделял последние листья с одиноких деревьев и швырял их в воду, и топил их.

По периметру сквера, в заледенелых, зыбких кустах акаций, с отчаянным стуком и хрустом, скакали безнадёжно замёрзшие, голодные воробьи...

Федя оценил их грустную ситуацию, но в его карманах не было, даже хлебных крошек. А так хотелось, по барски, оторвать сыпучую корку от буханки и раскрошить перед кустами...
-Существует ли выход? - вслух подумал Фёдор: - из пределов одиночества, отсутствия жилья и финансовых средств?...Надо было не на "физмат", а на "финуч" поступать!...

В этот миг в сквере произошла, будто смена декораций и прибавилось освещение. В замешательстве он попытался определить источник эманаций. Кроме молодой женщины, на соседней лавочке, никого не было. Неужели это она? Её внезапное появление озарило его, и он ясно различил истечение ауры вокруг её силуэта, в виде серо-желтого сияния. Нечто невероятное должно случиться с ней, возможно сейчас, но хорошее или дурное? Он не знал! Но поражённый и смущенный догадался, что ей необходима помощь!

Ему казалось - в какой-то из жизней, он хорошо знал её, даже очень близко и это придало уверенности. Нервно начал он двигаться, оправляя несвежую одежду и пряча книги под скамейку, вскакивал и сразу же садился. Решительно поднялся, но обежав лавку, вновь опустился на неё. Врожденная скромность и робость, в обществе девушек, были его бичом…

Женщина удивленно разглядывала его. Её, видимо, насторожило, столь, нервное соседство, и она склонна была предположить в Фёдоре: молодого алкоголика, либо старого наркомана, либо маниакально озабоченного ловеласа...

Она быстро поднялась и стала удаляться к воротам сквера.
-Её нужно предупредить! – отчаянно думает он, хватая свою поклажу и устремляясь за девушкой.

Светлое пальто неизвестной удаляется невероятно быстро, вниз по улице так, что Федор не поспевает со своей ношей. Но он не решался приблизиться к ней, ибо не знал еще, как здравосудно пояснить смысл, столь странного, своего поведения и опасения, относительно неё.
А она удалялась от центра города, всё дальше и дальше, по грязным темным улочкам, изредка бросая назад, быстрые опасливые взгляды. Фёдору, отчего-то, это кроссирование напомнило, подобие преследования Пискаревым Дианы из дома терпимости. Он рассмеялся…

 Удивленный он понял, что находится на какой-то окраине, в лабиринте грязных лачуг. Женщина исчезла внезапно. Он пребывал в недоумении, не зная этих мест, был голоден и страшно устал от погони за фантомом - неизвестной. А может, это даже, не неизвестная, а ... Суккуб, и он опять рассмеялся.

Невероятно глупая, непростительная, неврастеническая привычка видеть всё в мрачных мистических тонах. Еще ляпни про "Магна Матер Диви,  Красную тинктуру, или Потестас Магнум Универсум".

Федя подошел к низкому угрюмому зданию, которое перекрывало улицу поперёк. Левый нижний угол здания был подсвечен бледно - синим, неоновым светом. Это был старинный двухэтажный особняк, с извращенной ветвистой колоннадой и развесистой капителью. Низкая дверь, а над ней острые неоновые буквы, под «готику» гласили:
 «Кафе Инферно»!
Федя подивился мудреному названию окраинного кафе... Чего только эти предприниматели не придумают для рекламы. Потянул узкую дверь, с прибитой в центре, позеленевшим медным гвоздем, пластифицированной облезлой козлиной  башкой , и втиснулся в помещение, внутренность которого, мало сказать, была странной - невероятной!

Низкий мрачный потолок, массивные колонны с затейливыми капителями, копировали наружные, точь-в-точь. Стены выложены из небеленого пористого известняка, в которые вделаны бочонки с медными тусклыми обручами и краниками. На одной из стен, зловеще сверкала гирлянда из всевозможных образцов холодного оружия. Мечи и сабли проходили понизу -  клинок к рукояти.  Шпаги и палаши исходили от них под острыми углами вверх и вниз. Под ними на полу, хаотичной кучей, были свалены тяжёлые алебарды, арбалеты с небольшими лебедками для натяжения тетивы, булавы, кажется, даже аркебузы. В центре, на стене, несколько выше, находилась некая эмблема - гексаграмма из двуручных мечей, законцованная желтыми пластиковыми черепами. Всё это освещалось коптящими на колонах факелами. Ни одной электролампы!

-Фу! Какая мрачная стилизация под средневековье! -
Но здесь было некое, еще более, странное явление. В центре помещения, в полу зияла круглая дыра, метра три в диаметре. В ней гудело, и стонало, что-то надрывно, и мерцал отблеск огня, в глубине. Никаких ограждений, перил и прочих средств безопасности, вокруг неё не было!
 Федя, весьма приблизительно, встав на цыпочки, определил, что глубина этого колодца: «…значительно превосходит глубину колодца Демокрита». Источник странного мерцания был где-то внизу, возможно на глубине нескольких километров.
-Готичненько...-подумалось Федьке.
 
Десяток грубых столов обожженного и полированного дуба располагались по спирали в, опасной близости, вокруг отверстия. Двое посетителей уже пребывали за вторым, от отверстия, столиком. И был ещё один, в дальнем - нишей - углу, слабо освещенном, коптящей сальной свечой. О внешности этого посетителя судить было весьма затруднительно. Весь он был скрыт под черным, с капюшоном плащом. Но изредка, проблёскивал из-под накидки и завесы смоляных косм, тяжким всплеском глаз. И этот взгляд можно было сравнить, разве что, со зловещим блеском стального клинка, вдруг освобождаемого от тесных ножен нетерпеливым невеждой.

Двое, что были неподалеку, походили на мальтийских кавалеров (хотя Фёдор, откровенно путал Госпитальеров с Тамплиерами), в предзакатный период развала ордена и финансовых передряг, но до того, как им занялся Император Павел Петрович и стал Великим Магистром Ордена...

Шляпы с широчайшими полями, золочеными бляхами и цветными страусиными перьями, шикарно валялись на столе. Края их, кавалеры мочили проливающимся вином, кое поглощали в большом количестве, из высоких кубков черного серебра. Были облачены они в чёрные камзолы с белыми симметричными крестами, под которыми проглядывали белые сорочки с кружевными лопастями воротничков, в черные кожаные штаны и высокие сапоги с металлическими, по носкам и голеням, вставками. Тяжелые черные плащи, с такими же крестами, и яркой  изнанкой, были брошены на спинки высоких узких стульев, чёрного же дерева. Правыми руками кавалеры держали кубки, а левыми, грациозно опирались на эфесы с витыми гардами, вертикально водружённых, палашей.
 Оружие, такой великолепной отделки, Фёдор видел, разве только, на фото из Оружейной Палаты Кремля.

Ошарашенный, подавленный, растоптанный этим костюмированным сном, Федя присел на каменных порожках.

Но тут появился некий объёмистый человек в шерстяной безрукавке, полотняных засаленных широких штанах, с плоским плешивым лбом и теменем, на коем прилип жидкий куделёк волос. Человечек был, к тому же, и обладателем мутного взгляда, и выпученных рачий глаз. Нос его был - настоящая перезрелая, обвислая слива, казалось пронюхивающая, ваши карманы насквозь.

-Прошу,- сказал он, напористо взяв руку Фёдора, и потащил к столу. Опасливо сторонясь отверстия в полу, тот последовал за шерстяным колобом, и опустился под массивной рукой на стул, задвинув под стол пачку с книгами.

Странный хозяин кафешки боязливо посторонился книг, но продолжал ковырять огромным тесаком, с рукоятью из копыта вепря, в зубах:
-Чего изволите, сударь? - грубо спросил он и добавил с ухмылкой: -мессир...
-Ну и?... Как всегда? Так, что ли? -
Рассеяно Фёдор кивнул и вспомнил, что "кафе" в старину, называли - "корчма"... А хозяин, стало быть - "корчмарь", который, ничего толком не объяснив, просто удалился и пропал, в не подсвеченном факелами,  углу.

Теперь он различил слова беседы, которую вели кавалеры за соседним столом. Один из них, с обширной шевелюрой заходящей рок-звезды, патетически, будто отрабатывая текст киношной роли, произнес:
-Нордикус, нам не одолеть эту свору бродяг! Мессир не заботится о безопасности своих вассалов...
-Не спешите с выводами, Годвульф! Ведь он, всё-таки, пришёл! - перебил его другой, со страшными шрамами на благородном лице. Здесь имелся кивок в направлении Фёдора.
-Не обо мне ли речь? - усомнился он.
-Это ешё более осложняет ситуацию!
 В противном случае ещё были, какие-то, надежды на успешное окончание предприятия. Хотя связь я нашёл, и смог бы поддерживать её так долго, сколько бы  т о т  был там, но он здесь, и круг замкнулся. Имеет место - тенденциозность пространственно-временного порока. Несовместимость пребывания объектов в одном континууме, системная объемная свёртываемость реальности…

Тон беседы был витиеватым, а смысл тёмным. Фёдор, решал - не вступить ли в полемику со странными незнакомцами, но тут угрюмый гражданин в безрукавке, свалил кушанья на его стол. Перемещая большой поднос, он не расставался со своим ножом, а наподобие пиратов Стивенсона, держал его в зубах.

Кушанья явились удивительные. Их было немного: толстые кровяные колбаски, удавом свернулись на фарфоровом блюде, бок жареного поросёнка, час назад бегавшего по двору, а теперь залитого чесночным соусом, средняя щука с трюфелями. Была узкогорлая оплетенная соломой бутыль, с каким-то подозрительным пойлом и знакомый кубок чернёного серебра.

Корчмарь, ловко разместив еду на поле стола, проскрежетал:
-Будь проклят Генрих Восьмой! Пославший подыхать, с сэром Уоллом под КалЕ, всех славных рыцарей! Ходят оборванцы и чернокнижники. От корчмы доходов нет...
И бурча под нос, что-то такое же, невообразимо – несуразное, на ходу скобля тесаком жирные пятна на столах, скрылся в полумраке.

Фёдор продолжал вслушиваться, бессознательно, в беседу незнакомцев. Языки их уже заплетались и бубнили они бессмыслицы, возможно даже на латыни.
-Magna et Ignoto Deo!-бормотал кавалер  Нордикус, удивленно бултыхая пойло на дне кубка.
-Amata nobis quantum amabitur nulla!!!- Резко гаркнул патлатый "ритор" Годвульф. Хотя не поручусь за точность фразы.

Пили они непозволительно много, по нынешним временам, и вообще возмутительно, что тут подают в разлив, да еще с утра…

Посетитель из ниши, поднялся и направился к Фёдору. Бесцеремонно, уселся напротив. Оказалось, что он имел острую мефистофельскую бородку, лукавый взгляд, сальную жилетку на голом сухопаром теле. Кого-то напоминал: Хоттабыча, или Маленького Мука, но тоже на пенсии. На нём были мятые штаны, заскорузлые тапки с гнутыми вверх, побитыми носками. Забавный персонаж! Если бы, не нескрываемая злоба, вывернутых огузком, бледных губ...

 По-воровски, он вытянул из запазухи книгу (Федя узнал - это был его Булгаков «Мастер и Маргарита», которую невероятными усилиями добыл в библиотеке), и под столом протянул Фёдору.

-Кавалер!- высокопарно начало он и замолчал, осматривая свой великолепный костюм, стряхнул, жеманно, невидимые пылинки. Вдруг быстро затараторил Фёдору на ухо:
-Я преклоняюсь перед вашей ученостью. В свете труды ваши чтимы, но не носите так открыто манускрипты! Этот фолиант я обнаружил в публичном саду мадам Де-Сентре, когда вы, так поспешно, последовали за миссис Болейн... Тёмные силы, кивок бородки в сторону соседей, желают держать массы в неведении. Всего-то, три года назад, как явились в свет эмиссары Ордена Игнатия Лойолы, а уже имеют и здесь своих адептов, даже близких короне. По сути, они продолжатели и радетели дела Великого Мастера Томаса Де Торквемады, которого некоторые, по неразумению, называют "Мясником". Поверьте, это - величайшее заблужление! Святой Томас проделал беспримерную работу по уничтоже..., кхе-кхе,... по просвещению Человечества.
Месяц назад, папа Павел III, создал «канцелярию римской инквизиции», чтобы покорённые...эээ-просвещённые нами народы, не смогли бы избежать... благоденствия!

Так что, не носите так открыто ваши манускрипты, а особенно опасен последний, ибо в нём имеются недопустимые измышления о деятельности и мыслях Прокуратора Иудеи - Понтия Пилата... И обо мне - не очень конкретно…  Поверьте - Мы сейчас сильны, как никогда.  Только благодаря всеобъемлющей поддержки Вселенской Католической Церкви, мы смогли укрепиться в этом, глупейшем из Миров!

Фёдор попытался разобраться в фантосмагорическом словесном флуде,   и прервал излияния средневекового интеллектуала:
-Стопэ, бибигон. Так ты Иезуит, или Инквизитор?... Оффтопишь. Поюзай на Вики. И про шмот зашкварный поясни!...
Собеседник нетерпеливо поднял руку и коснулся пальцем его губ. Чувство гадкое - будто, замороженным студнем мазнули. Федька не успел убрать лицо и не мог  говорить, словно уста его запечатали!
 
-И вот, что еще: Анна и Катарина... немыслимым образом покинули Тауэр, и пытаются скрыться от неизбежного, в иных пространственных сферах. И это удаётся им, лишь оттого, что в вашем сознании имеют странную поддержку. Но время упруго-несжимаемо, как стальной клинок, и скоро оно вернется в статику. А Ваши понятия, относительно Мироустройства, очень расплывчаты и приблизительны.
У Вас вперемешку: что сущности, что, в сущности...
(-Чё гонишь, дядя!-попытался вежливо, остановить словоблудие незнакомца обесзвученный Фёдор.)
-Кто есть друг, а кто враг? Ведь Дружба - это строй последовательных предательств. Ненависть же, потенциально стимулирующее благо, постоянно генерирующее стимул выживания...

Что я вам рассказываю усохшие истины дуализации вещей?! Поищите в произведениях Иосифа Флавия, Плиния Старшего, и вы узнаете, что об этом упоминают в своих рукописях кумранские сектанты, за два века до рождения Спасителя. -
При последнем слове, некая иронии, промелькнула в его интонации.
-Выпейте, впрочем, этого анжуйского. Это конечно не amontillado, хотя некоторые свойства присутствуют... Но пробуйте, и вы оцените правоту моих слов...

Наслышан о вашем бедственном положение… Если позволите, то укажу вам один особнячок, в коем вы смогли бы квартировать. Хозяйка - сама степенность.

Анжуйское произвело нехорошее действие, хотя Федя, даже не притрагивался к кубку. Низкие своды поплыли. Фёдор застыл на стуле, не в состоянии шевелиться. Обладатель бородки, заметив эти перемены, схватил из-под стола "Булгакова", открыл его, где-то, посередине, положил перед Федором, и в его руках оказался тот самый тесак корчмаря. Он ухватил левую руку и где-то уколол. Боли Фёдор не почувствовал, лишь кровь, тягуче-замедленно, закапала на белые листы.
-Эх! Библиотекарша, меня съест! - догадался Фёдор: - единственный экземпляр!

Тут засуетились соседи. Повскакивали, откидывая плащи и устраивая палаши в рыжих кожаных перевязях. Они, с явным неудовольствием, узрели деяние бородатого. Крепко схватили визави Фёдора так, что тот уронил нож, содрали с него тряпьё. Под тряпьём оказались бутафорские королевские латы, и корона из фольги. На груди был налеплен, из рыжих стикеров, крест, на спине имелась, наклеенная синей изолентой римская сефирота VIII. На уродливом бедре, прорубленная сквозь шоссы, – зияла гниющая язва. От неё исходил смрад.

Кавалеры раскачали шутовского королька и, (о - ужас!) забросили в этот жуткий колодец!
Его визг, затихая, удалялся, булькал около полминуты.
-Всё-таки, инквизиторы,-замедленно решил Федя, но тут же передумал: -нет, те были монахами и носили сутаны...

 Кавалеры, пользуясь бессилием Фёдора, заодно забросили туда же, бесцеремонно вытащив из-под стола, его книги. «Мастер и Маргарита» окровавленная, поспешила за связкой. Они степенно удалились, цепляя и опрокидывая ножнами длинных палашей, попадающиеся по пути, стулья.

Через секунду, на улице раздалась стрельба, крики, звон клинков. Потом утихло всё. Дверь открылась, появился кавалер с шевелюрой рок-звезды, Годвульф. Он перемещал своего коллегу за ноги, то есть волочил его.

Величавый Нордикус был безразличен к такому неудобству. Весь его камзол являл кровавое месиво. Был протащен мимо стола Фёдора, и так же отправлен в колодец. Уходя, кавалер сдержанно поклонился и вдруг приблизил вплотную свое лицо и открыл рот: как бездна отворилась красная пасть, на месте языка ворочался изуродованный обрубок...

2.
Вот уже несколько дней, как я проживал на весьма неплохой квартире. Не понимаю каким образом, и чьей протекции обязан, но только утром услышал стук, и увидел, что лежу здесь, в этой комнате, на кушетке.

 В дверь вдвинулась угрюмая старуха и прокаркала:
-Жилец, на учение идите! А коли пить опять станете, от квартиры откажу!
Я поспешил одеться, естественно, пытаясь осмыслить свое появление здесь. Но не пришёл к лучшему выводу, что оказался на квартире, будучи крайне пьяным, после «Кафе».

 Попытался на бумаге описать происшедшие. Однако вышло глупо и неправдоподобно. Всё изорвал в клочки и выбросил.
Начал вести "днивниг", наподобие Леона Плошовского, но в отличии от его сумрачного - восторженный.

Записал я следующее.
«В октябре сего года, я был выдворен из университесткого общежития и вынужден был выискивать квартиру. После некоторых изысканий, вскоре, таковая обозначилась, с хозяйкой доброй и нрава весёлого, и платой посредственно - умеренной.

Чудный, двухэтажный дом-особняк в коем я жил, располагался на безлюдной окраине. Здесь, я не обнаружил не только вай-фая, а элементарного туалета. В поисках последнего, обошел весь периметр, и только наткнулся на, ушедшую в землю, дверцу с замшелым зеленоватым гвоздем на месте ручки. Что-то, весьма смутно, напомнила мне эта вещица, какой-то знакомый сюжет из моего давешнего сна...

Подъезды дома были темны, вонючи и заплеваны, и сам он вид имел неприличный. Я зачеркнул последнее предложение, так как оно не соответствовало начальному восторгу.

Я имел светлую комнату через коридор с хозяйской. В обязанности мне были вменены многие хозяйственные работы…  Подумал и "многие" исправил на «немногие», и дописал «...кои не весьма тяготили меня».

Раз в три месяца я получал почтой родительские субсидии. Приходил перевод на сумму в 2500 рублей. Комната моя наполнялась институтскими приятелями и бутылками. Хозяйка, а звали ее - Регина Изборовна Дуйщётка (отчество Изборовна - вязло на языке, поэтому, используя полновесную форму, говорили-Изоборовна), не усматривала в наших редких Drinking bout зачатки бытового алкоголизма. Однако не решусь отрицать, что зачастую комната моя становилась эпицентром злостного пьянства и очагом массового поражения алкоголем».

Всё это - являлось напыщенной болтовней. На самом же деле - хозяйка терпеть не могла моих друзей, бОльшая часть которых обреталась и столОволалась, где и как придётся, и общались на "олпанецком" наречии. Хотя были, весьма положительными студентами и высокообразованными личностями, так как учились в универе (преподы, по старинке,  всё еще говорили "в инстЕ", но абитура уже путала с "инстарграмом") на "Факе Прикладной Арихметики". Эдак называли свой факультет.

Особенно не угодил ей мой приятель, по общему житию и питию - Энор Засохшев, ибо, после некоторой дозы, имел обыкновение, наподобие Никифора Ляпис-Трубецкого, горлопанить конъюнктурные импровизации на тему «Стенька Разин».(-Атавизьм!-сказал бы известный персонаж М.А.Булгакова:-Почему не Лазарев и даже, не Билан?-)
Например, был божественный вариант:
-Стенька в рай, не заплывал!
 Или изуверский: 
-Разин бил башкою всех!
Был и любовный штамм:
-Разин вермут (в патриотическом варианте - «виски») не любил!

Не чуждался Энор и высокого штиля. Слышал я, как преподавателю высшей математики, на вопрос:"отчего студент Засохшев не составил прямоугольную матрицу линейных уравнений", он великолепно парировал:
-Тича! Шизи по теме... Хапай зач - фкати банан! Го!
Хотя, именно "Матан" и "Вычмат", были любимыми предметами "студяги" Засохшева Энормана Курцовича.

Он конечно не поэт, так что простим ему сленг и плагиат, (чем частенько грешат и более маститые авторы), и что, иногда не укладывался в размер и рифму, но чаще всего, он укладывался где придется,- у какой-нибудь сомнительный вдовы, с физиёй поднадзорной самогонщицы, или в отделении Вокзальной милиции. Там, хотя бы, топили зимой изрядно! А он, во все времена, ходил в джинсах и кожаной турецкой куртке «бешеный варан» из "секонд-хенда".

Да, он не был поэтом, скорее он был прозаиком нашего студ-быта. Причём, всегда оставался равнодушен к среде и средствам обитания. Характер имело не скверный, но даже, скорее добродушный. Хозяйке моей,ранним воскресным утром (а в субботу вечером добраться до общаги, по известным причинам, и употреблении "ваксы с гидракалбасой", уже не было сил), он говорил приветливо:
-Заборовна! Где хавчик? Этот кирпидон - эггишня? - он недоверчиво ковырял вилкой в чугунной сковороде вчерашную холодную яичницу, которую зло кинула на стол Регина Изоборовна:
-Эггишня для ИГИЛ, от Яги... Соррян! Я реквестил пельмешИ!
 
Так вот, проведение Drinking bout, на квартире Изоборовны, было пресечено еще в самой начальной стадии.
И вообще, вести дневник напыщенный и елейный, как-то, было не в моих правилах, и я адресовал его мусорному ведру.

3.
Прошло некоторое время, во всё истечении которого, ничто достойное не происходило.

Как-то в один из дней, этого никакошного времени года, но смею уверить, что это была зима, и зима прескверная. Утомительное бесснежие знобило округи. Безнаказанно лютовали яростный ветры. Стылые от стужи, с бронированными, обжигающей жестью, бортами, с заросшими инеем стеклами, едва передвигались по, стальной серости асфальтовых полотнищ, заиндевевшие троллейбусы. Хрустя скользили штанги, оголенными руками измочаленных контактов, скребли по проводам, и неожиданно срываясь, выбивали, ослепительно голубые молнии.

Испуганные, безжалостный погодой, деревья жались к домам, под ударами ветров тщились, ломкими ветвями, проникнуть через мутные оконные стекла, в тепло домов.

В троллейбусах и автобусах тряслись скрюченные люди, проклиная заботы свои, ввиду коих, им пришлось покинуть нагретые диваны. Будто под тяжкими ударами судьбы, согбенные перемещались они от дома к дому, от подъезда к подъезду, выгнув горбы ветрам.

А мне же, чУдно нравились такие погоды. Видел я, как морозы и ветры выдувают из загрубевших душ мелочностную назойливость бытия и гнали по асфальту, как затоптанные окурки, шелуху обид и, бессмысленных терзаний, и иже с ними назойливое одиночество.  И оставалась в призрачной перспективе льдисто - лазоревая неизвестность...

В эдакий радостный день, присутствие в моих карманах денежных знаков, как чеканных, так ассигнированных, вызвало у меня чрезвычайное сомнение. Инспекция карманов - подтвердила это.

-Гнусно! - сказал я себе: - без пропитания вот уже третий день. И хозяйка, как назло, отсутствовала четвертый день, так что холодильник являл - Оптину Пустынь.

Пряча чревоугодную плоть свою в ветхом осеннем пальтишке, я нёс приятелю свою дубленку. Из всего моего хлама, это была наиболее ценная вещь, хотя и ее не воспринимал всерьёз, так как по детской наивности своей, всего превыше и дороже считал свою писанину, не востребованно складируемую в пыли паутинных углов. Мистифицированное графоманство - доходов не давало, увы...

Утрату дубленки я воспринял философски, как желудочную панацею. На обратном пути загрузился концентратами и редким дореволюционным изданием Г.П. Данилевского «Святочные вечера», на котором значилось, что это том 19, 8 издание репринтное 1901 года, с портретом автора. Однако портрета автора не обнаружил. Но почерпнул, что произведен сей фолиант в типографии А.Ф. Маркса, Измайловский проспект, номер 29. Где это такое и Маркс какой-то у них неправильный, непривычный - А.Ф.? Кстати и Гоголя там с "Вечерами..." так же не было.

Выкручивая от холода загадочные па ногами, я проталкивал дорогу за спину, приближая, таким образом парадные лестницы своего дворца. Подле одной из них я оказался около двадцати трех часов в вечеру.

Из подвала его несло смрадом. В начале прошлого века, во времена империалистической войны, дом видимо, был подвергнут газовой атаке фосгеном, хлорпикрином, а также хлорцианом, на предмет вытеснение тараканов и жильцов. На дегазацию, ЖЭУ до сих пор не раскошелилась. Стремительно преодолев подъезд, я ворвался в свои комнаты, чихая и кашляя, затворяя все запоры, дабы не допустить проникновения зараженного воздуха в помещение.

Получив консервированных продуктов, желудок мой сообщил благодушие прочим частям и органам моего тела. На «злосчастной укушетке» я принялся любовно переваривать Данилевского. Поначалу утомляли «фита и ять», но вскорости адаптировался, и дело сдвинулось. Рассказы были короткие, непритязательные и ненавязчивые, и стилистично незнакомые. Дышали упоенной Верой в то, о чём дивно повествовали.

Однако, чем более стрелки выравнивались к двеннадцати, тем настырнее забилось сердце тоской одиночества в огромных комнатах и не хорошем доме. А должен упредить читателя, указав, что воображение имею, живое и даже болезненное, и как уже говорил, к мистике крайне склончевое, и потому продолжал чтение книги с нарастающей дрожью.

В это время тучи захватили, терзали, мучали Луну, разодрали и поглотили, как стая озверевших оборотней, оставили чёрное ничто, в грязно-сером небе. И в тот час же, в одну злобную дребезжащую ноту, завыли окрестные собаки. И замолчали вдруг, и тишина зазвенела комарами у лампы под потолком, хотя откуда комары зимой!? Зашуршали тараканы в холодильнике и на кухне, и заверещали крысы под скрипучими половицами.

В этот момент за дверью, в коридоре разразился злобный истерический смех. Я располагался спиной к двери и спина вся вдруг закоченела. Я весь сжался, все рецепторы испуганно насторожились, затрепетали. Втянув голову, по цыплячьи, в плечи я замер, не в силах пошевелиться. Зловещий смех оборвался, и вновь восстановилась тишина, предшествовавшая этому несколько секунд назад.

И уже стало мне казаться, будто всё почудилось, но логика, внезапно дохнувшего в незащищенное горло, колючего кошмара, сопротивлялась, демонстрируя каждой клеточке мозга и тела вялость воли.

Так просидел в оцепенении несколько минут. До меня дошло, что из коридора никто смеяться не мог, скорее с лестницы или площадки. Медленно, как во сне, ожидая удара, завороженный поднялся я, и как мог, беззвучно ступая по визгливым половицам, отворил дверь. Коридор сжимала жуткая тьма. Один лишь бледный лучик проистекал из замочной скважины внешней двери. На двери Регины Изоборовны, в этом свете смутно проблескивал основательный амбарный замок японского производства.

Тут показался мне шорох за дверью, ведущей на лестницу, и какая-то тень оборвала замочно-скважинное свечение. Когда свет возник вновь, я склонился к вонючему сквозняку, идущему из ключевины. Меня отбросило от неё - в долю секунды предстало мне лицо в грязных спутанных волосах, в язвах, с проваленным носом, сабельно - изрублеными морщинами губ. «Это» - мутным водянистым откровением, в упор глянуло на меня, в самое подсознательное животное моего страха. Я стоял, как зомби, скорее жив, и только хаосом эха закоулков мозговых извилин слышал, как зашелестели за дверью шаги, удаляясь. Потом долетело гнусавое бормотание и я, не сознавая своих действий, отодрал задвижку и выбрался на лестницу, не замечая ни позднего времени, ни удушливой вони.

На улице, в свете редких фонарей, различил тень, мелькнувшую за угол дома. Я поспешил туда, но там никого не оказалось. Из темноты рванула мне на грудь огромная черная овчарка... Реальность в сознании померкла. Некоторое время я не чувствовал внешнего мира совершенно. Сюжеты иного мира, как больные зверьки, вырвались из клеток, уничтожая своих нормальных собратьев по виду...

Придя в себя, я обнаружил, что ничего вокруг нет, и всё заинспирировано зловещим ночным бархатом. Непроходящее чувство театральщины! «Весь мир театр…». Я махнул рукой и бутафорская Преисподняя выпятилась кровавым выворотом кулисной подкладки.

Поднялся с земли, отряхнулся и различил ЕЁ! Животный ужас исказил ее глаза и выплескивался через край. Как оказалось, здесь Она, что делает на грязной окраине русского заштатного городишки.

 4.
Несколько раз я пытался взять ее за руку, но она отбивалась так отчаянно, словно принимался ее душить.

 Однако мне удалось завладеть рукой и это успокоило её. Я нервно решал:
-Что делать? Поздно, окраина. Пригласить к себе, но нет! Проходить через смрад подъезда - это невозможно! Подвергнуть её нежное обоняние такому жестокому испытанию! Я потянул в другую сторону, и мы двинулись от дома.

Одинокие фонари сверлили ночь желтыми спицами, раздражали сонные глаза. Странность, необъяснимость происходящего угнетали, и воодушевляли меня.

Я восторженно молчал. Ни слова не говорила и она.
Дерганый ветер шатался, как глотнувший дешевой парфюмерии, больной бомж, завывал, свистел, ухал как Леший.

Дикость, темно, одиноко, безлюдно – она обреченно молчала,
- Аня,- позвал я её, но тишина, из испуганно сжатых, губ…

 В непреодолимой тишине
дробились и гасли звуки наших шагов. Опостылевшая опустошенность брела за нами, монотонно, на шаг грохая, будто прокаженный веригами, и тут же дребезг цепей стихал, проглоченный хлябью улиточных тупиков и гнилых лачуг.

Она молчала!
Мои шаги пугали меня. Я боялся её молчания, и остановился, пытаясь поймать ее взгляд, и лязг цепей оборвался. И только один беспутный ветер скакал по дворам брошенных домов. И тогда я различил её глаза! Они не видели меня! Они смотрели в меня, сквозь меня - во Вселенную, вглубь веков. Зыбкое существо моё распалась, сорвалось и понеслось со страшной скоростью во Вселенную, в бесконечность, в ничто в никуда.

Какие-то искрящиеся и вращающиеся спирали, завихрясь пролетали мимо ледяными осколками астероидов, разваливались и обрушивались колючими лучами в спиральные протуберанцы огромного лилового солнца, неведомым образом отражённого впереди, на ледяной вечной вселенской пыли.
Но лиловое солнце вязло в чёрной  массе, крики услышал я и звон мечей, скрип не смазанной гильотины и тупой удар топора о плаху. Фиолетовые чернильные брызги запачкали объектив, на звуковую дорожку влезают, громоздятся бессмысленные грязные слова:
-Мне, волей божьей, дано казнить! ...

5.
Я ощутил себя на койке, в своей чахлой комнатке. Просто задремал, читая…

 Кто-то лежал рядом со мной, мерно вдыхая кислое коридорный амбре.
-Аня, это вы? Эни...
-Нет, я Катарина, Катя!
Впервые, я услышал звук её голоса, - это был шёпот березовых ветвей, шелест, сплетающихся зеленых рукавов бескрайних ковыльных степей...

 Я испуганно тронул черную гадюку, переползающую белую подушку! Это были её волосы! Почувствовал на затылке тепло ее руки, потом на моей шее. Губы впились в губы, языки переплелись, лязгнули зубы о зубы. Напор одного чудовищного желания. Заметались из подсознания в сон, зыбкие нереалии. Ночь, мрак, бредовый жар…

Вдруг тронулась дверь комнаты, и шлепая босыми ногами, против лунного света, поделила кривой тенью пополам окно, Регина Изоборовна. Федя узнал хозяйку по сопению и всклоченным волосам.

- Всё,- подумал он:
- скажет продажных девок водишь, жилец, и гудбай квартирка!
Но её же не было дома!

-Sir, please look, - услышала он:- It's not quite alive!
Смех, визгом дыбычного блока, прорвался через бормотание и ястребиный клекот в горле Регины.
Он повернулся, вытягивая руку, и натолкнулся на что-то ледяное. От неосторожного движения, от фигуры у стены, отвалилась фарфоровая голова и покатилась на пол, пачкая черным дёгтем подушку...

6.
В цветных окнах второго этажа, в мерцании светильников, отражались, мелькающие факела, суетящейся стражи. Чопорные силуэты двигались замедленно, в нудно-утомительном менуэте.
 
Стража оттеснила его в толпу зевак. Из-за высоких дверей показались герцоги, лорды и прочая знать приближённая, со своими запарчованными пышнотелесыми супругами. Он будто узнавал некоторые лица…

 Многие пажи были, странно похожи на его одногрупников-падонкафф. Вот показалась очередная пара из дворца.
-Мария Арагонская! - называет женщину толпа. И рядом с нею, (не может быть!) степенно вышагивая, идёт Энорман КУрцович. Весь крахмальный и важный. Где замызганные джинсы, вечная вытертая кожаная куртка и закатанная толстовка?
 
Странный Энор был - трезвый и торжественный. Суровый взгляд, из-под колечек напудренного парика, правая рука(Засохшев - левша) уверенно удерживает эфес длинного палаша. За спиной на ленте - лютня. И про «Стеньку» - ни слова. Да и спроси у него про "Разина", ему послышится - «rising», чего хуже стражу крикнет.

Он замахал ему руками.
-Даров, баклан! Пока ты на тусе вату катаешь, я траблы разгребаю!... ГерлА зачотная! На булкотрясе отжал?... Чё, тормоз, в лом на бро зырить? Хлеборезку разявь!...

Нет, Засохшев нагло не желал узнавать студенческого "товарисча".
-Пусть ещё только попросит денег взаймы, под "стипу", педик напудренный, задрот,- подумал Фёдор, а вслух выдал наболевшее:
-Кому служишь, падонак? В "Ми-сыкс", или в "ЦИА" вписался? Коллаборационист!...

Энор прошёл совсем близко - копья солдат разделяли их. Спина и лицо Энора были учтиво склонены в сторону дамы, с неизменным поворотом головы, но Федор различил слова:
-Теодор, беги! Болейн, Ховард - монастырь!-
Вдруг, Засохшев улыбнулся одними губами: - Заборовне, Good day!

Федя понял всё. Как запрограммированный, пробрался через толпу. Узкими кривомощеными улочками, устремился к закодированной цели.

Он бежал легко, не задыхаясь, уверенно уворачиваясь от бешено несущихся навстречу карет, и перепрыгивал сонные крестьянские повозки. Потом уже, в кромешной темноте скакал, как орловский рысак, через закрытые уличные цепи, уклонялся от широких отточенных алебардных месяцев стражи.

 Через два часа он грохал булыжником в железные ворота монастыря. Старушечий скрипучий голосишка посоветовал ему: убираться ко всем чертям от Святой Обители!
В жестокой перебранке с привратницей Теодор встретил утро. Однако аббатиса всё же явилась. О, Боже! Как же она похожа на Дуйщетку!
Его наконец-то пропустили в монастырь.

 Решетка монастырских ворот опустилась на последний дюйм и вспорола грязь ржавыми зубцами, когда из перелеска, в двухстах ярдах на запад от монастыря, появились два галопирующих рыцаря, шевалье, идальго, или черт их знает, как там их звали. Всё зависело от названия страны, где Теодор - он же Фёдор, обязанный недоброй случайности, оказался неведомым образом.

На головах рыцарей болтались какие-то полукруглые жестянки с железными блюдцами. Каски что-ли, но конструкции неизвестной. Она, то есть эта конструкция, не предусматривала защиты ушей, носа, лица. Эти части головы топорщились во все стороны света, как семафоры, ограничители габарита, указатели направлений, и были весьма непрактичны в бою, так как противник не преминёт их подровнять. Хотя возможно, широкое блюдце защитит от верхних ударов, но не от боковых. За рыцарями в железных ушанках, тяжело пыхтя, грохая стальными доспехами, в такт кованым сапогам, поспешали три десятка солдат.

Рыцари, в недоумении остановились, в двух десятках шагов от опущенной решетки, удивлённо пожимая бронированными пластинчатыми плечами, друг другу указуя кивками, обутых в жестянки, голов, на ворота.
По-видимому, такая ситуация не была предусмотрена.

-Именем нашего короля, Генриха Восьмого, откройте и выдайте нам эту недостойную женщину! ... Анну Болейн,- заорал один.
- Заодно, Катарину Ховард. Заранее,- поправил другой, и они рассмеялись, звеня стальными запчастями…
- в противном случае мы атакуем монастырь, но тогда будет плохо всем!

-Убирайтесь к дьяволу от Господней Обители! - завизжала аббатиса.
Теодору стало казалось, что Дуйщетке было не по чину знание других выражений...
Как истый боец, она держала на плече двуручный меч, будто был он не тяжелее креста на её вздутом животе:
-О ваша гнусных проделках будет знать Папа Павел Третий! И он отлучит всех от святой католической церкви, а заодно и вашего похотливого, лживого короля Генриха! Гореть ему в геене огненной, за всё зло, которое принёс он в мир!

-Мы разнесем твою богадельню, глупая жирная ведьма! - зарычал рыцарь и сверкнул мечом в свете факелов.

-Ха-ха-ха, - зло отвечала мать-Регина: - «славный рыцарь» будет воевать с женщинами!? Впрочем, как всегда... Вы, отчего-то, не на Паде-Кале?…

Теодор осознавал безысходность положения: два десятка старых дев прижались к стене, по сути и ненависти к мужчинам, жестокие и непримиримые, и уничтожали тех, уже одними злобными взглядами, сквозь бойницы. Эти будут драться до последнего.

Но не три десятка послушниц во внутреннем дворике, во все преданные глаза, поедающие "сотоны суть в обличии мужеском". На этих надежды нет! Плюс один нищий, и два старых крестьянина, заночевавшие на внешнем дворе, монастырский садовник и он Теодор Айсвей.

Слишком неравны силы! Один из кавалеров спЕшился и отдал какое-то распоряжение солдатам. Семь или восемь, отделились их от строя, грохнул залп аркебуз, нарочито направленный выше. Полетел битый камень, послушницы завизжали и бросились врассыпную, прячась под стены внутреннего двора, подальше от ворот.
Рыцари давились дьявольским смехом.

-Открывай, старая калоша! - кричал один. На это защитники, по знаку аббатисы, ответили дружным залпом из одной аркебузы, одного пистоля и одного арбалета. Этот мощный залп дал отличный результат. Молодой солдат, тяжело сраженный в палец ноги, упал. Как оказалось, впоследствии, он поскользнулся, наступив на раздавленную телегой крысу.

Рыцари взбесились, залаяли шакалами. Солдаты принялись беспорядочно палить. Дым, грохот. Теодор увидал, как молодая монахиня, выскочив из ворот внутреннего дворика, побежала к двухэтажной постройке в глубине сада. И вдруг упала. Песок дорожки покраснел, но подтягиваясь на руках, она продолжала ползти.

Солдаты бросились на приступ. Как жаль, что монастырские стены такие низкие! Но благодарение Богу! Монахини, всё же успели подготовиться. На голову наглецов полетели камни, кипяток и тысячи проклятий старых дев. Солдаты поспешно отошли. Двоих солдат, рыцари куда-то услали.

Их не было с четверть часа.
Вот уже из леска показались с небольшим бочонком на самодельных носилках из двух жердей. Несли они его, как-то избыточно, осторожно. Не дойдя двадцати ярдов до ворот, они столкнули его. Тот, подпрыгивая, покатился под горку и остановился, натолкнувшись на решетку ворот. Рыцарь долго целился и сам выстрелил по бочонку из аркебузы.

Оглушительно грохнуло, решетка проломилась и упала. Сквозь заваленные алебардами, ворота ворвались солдаты, окружив, прижали защитников к стене. Все побросали оружие. Их повели к постройке в глубине сада. Показав на раненую монахиню, один из рыцарей, даже не приказал, мягко попросил:
-Теодор, подними! - Федя поднял её на руки, но голова девушки безвольно запрокинулась. Он узнал - это была Она…
 Зло подталкиваемые, древками алебард, они поползли к внутреннему дворику.

7.
И зрил он, будто многократно повторенный, когда-то виденный, отрывок страшного фильма, с ракурсом из другого измерения. Из постройки внутреннего двора, выскочили два знакомых (по «кафе») кавалера и яростно бились несколько секунд.

Они красиво и эффектно рубились, свалив на землю шестерых противников, но солдаты, успевшие перезарядить пистолеты, дважды выстрелили в кавалера со шрамом на лице. Второй подхватил раненого, и скачками унес его в дом, но вскоре вернулся. Залп, перезаряженных аркебуз, отбросил его на землю. Он еще был жив - лежал, плевался кровью, злобными ругательствами и отстреленным куском языка, когда несколько клинков успокоили беднягу.

 Потом…, но нет, я не уверен, что это было потом, а не до! Так как, помню события лишь до некоторого момента...

В уже знакомом кафе – корчме, солдаты подталкивали меня к жуткому отверстию в полу. Я отчаянно сопротивлялся и укусил кого-то за нос. А в этот момент, гражданин корчмарь, в шерстяной безрукавке, поправляя в глазницах вываливающиеся глаза, подбирался сбоку, с неизменным тесаком, и видимо, с желанием пнуть меня своим варварским кухОнным орудием.
Я подумал: -"аццкий дятилЪ", может в тО свое посещение, я не оплатил ему по счёту?

Со словами:-она тебя догонит! - пытается столнуть меня в Пропасть, но ему не удается, извернушись (занятия, в седьмом-одиннадцатом классах, боевым самбо, вспомнились вдруг, и сами собой отработали), я сбиваю его ударом локтя, подправляю траекторию ногой, и он отправляется в весёленькое (ниипацца!) путешествие по аццкой турубе...
Но вдруг зарево понеслось навстречу, и дикий смех обогнал меня:
-Gloriam satanas! Owner it is our victory!

И узрел я иное видение: молодая богиня, дважды, кладет голову на плаху палача. Звучат, повторяющимся эхом, слова: «За супружескую измену королю нашему…»
Кровавый кетчуп заливает белый экран кинематографа. Я выхожу из прокуренного кинозала, шлепаю по грязному снегу, еду в ржавой маршрутной "Газели". За окнами снег угнетает пространство, душа помятая и не стиранная.

-Что же это было?

Регина Изборовна пропала, особняк опечатали на санацию и дезактивацию. Меня вновь водворили в институтское общежитие. На этот раз подселили в подвале тира, за отражателем. Предупредили: до крайнего нарушения!

Энор пропал. В деканате сказали, что Энорман, с семьёй, неожиданно (с его слов)" выехал на ПыМыЖы, но оставил мну запЫску".
"Превед, КамратЪ. Йа уистчайу в Саторону Еталийу с фемилёй.
Када пошла жара и  валилово, Заборовна ушибланах  двух джедаЁв с острыми желёзками. УжосЪ. Тибю она спасла, а фсех "иных" зохавал Ктулху. Долго лолил, кады взнал! Бугага.
Но вастче, было нисмишно.
Не забывай, добавляй в мемориз.
Йо бразёр - Энорман Курцович Нондрайнг".

Странно. Мы и не ведали, что у него, где-то, была семья и настоящая фамилия!
Считали его детдомовским. Он сам рассказывал, что фамилию ему выдала детдомовская медсестра, когда ему было меньше года, теребя пупочную грыжу, из-за которой он плакал по ночам:
-Засохнет, как на собаке!- и обильно промазала зеленкой. И действительно - засохло и прошло.
Непонятным оставались, явно, не детдомовские имя и отчество, на эсперанто и немецком...

Незнакомка исчезла, будто и не существовала никогда…

 Она на мгновение появилась в том октябре и осветила моей грустной души мрачные казематы, заполненные кошмарами мистики, и скудными атрибутами зарождающегося бытового бездушия.

Я скромно философствую, лёжа за кулисами пулеуловителя, на куцей лежанке.
Мысли пестро гуляют под доверчивый посвист баллистически-неустойчивых пуль, веселенькую свежую болтовню, и заботливый шорох серьёзно-защитных, и синих френчей со смещенной совестью, влажно мнущих нежные спусковые скобы.

Так что же это было?
Вопрос - в ответе.
В разгадке - загадка.
Странник выходит на путь неопределённости, гонимый неопределенностью и находит ...

Я вышел на случайной остановке и не нашёл ничего.
Всё раздражало меня.
- Неужели этого не было? ... Да нет же, было!
На меня вдруг повеяло, одновременно, весною, детством и чем-то далеким, забытым, важным, и вдруг, я увидел над остекленевшим асфальтом сияющую радугу, перекинутую между домов, сверкающей электродугой.

-Это было!!!

Но через всё это, на горизонте, за оврагами и болотами я, словно в стереотрубу, увидел Стену. Она простиралась во всю длину линии горизонта и была глуха, и кирпично-красна.
 Явилось сомнение: верно ли иду? И Стена эта, не из антиутопии Стругацких? Та, что литературненько рассекала Прошедшее Ненастоящее и Несостоявшееся Будущее...

Со временем я достиг Стены.
Она оказалась бутафорской - из картона. Без усилий пробил в ней брешь и глянул сквозь неё. И узрел за ней - горы гнилого мусора и ржавого металлолома, дерущихся пьяниц у пивного ларька, и одного, даже, при галстуке и портфеле, с фуфыриком «Whithe horse», в умильную обнимку, барахтающегося в жидкой грязи и безуспешно пытающегося встать, вблизи перевернутого экипажа без колёс. На экипаже, прикипела ржавчиной, жестяная рукописная табличка "Ford Eco Sport".

Та сторона была такой же, как и эта, не хуже, но и не лучше.
Но зачем же Стена, и что разделяла она?

Копытов Г.Л.

25.06.18.