Грубая реальность и краткий экскурс в мир духа. Чувствую себя попавшим домой.
Утро было пасмурным: свинцово-тяжелые тучи нависали чуть ли не над самым окном. Под стать погоде примостилось и паскудное настроение: работа не клеилась, а сроки поджимали. С начала дня я всего только расчертил рамки на ватманах рабочих чертежей и украсил штампы фамилиями разработчика и проверяющих лиц. На днях Жанна подарила мне коробочку импортных кнопок с симпатичными пластмассовыми головками. Для работы они не годились: головки мешали линейкам кульмана свободно двигаться по чертежной доске. Но я воткнул несколько штук в верхнюю кромку и теперь они радовали глаз яркими цветами… Сборочный чертеж установки был закончен вчера вечером; намечалась обычная рутина – вычерчивание деталей. Обложившись машиностроительными справочниками, я безуспешно пытался настроить себя на рабочий лад. Хотелось спать: вытащив из пачки сигарету, я вышел в коридор. У окна дымили двое: Николай Жингель и Толик. Пристроившись поближе к пепельнице и навострив уши, я вслушался в разговор. Речь шла о способах снижения вибраций, передаваемых на фундаменты металлорежущих станков. В качестве альтернативы классическому граниту Коляня предлагал пакет из алюминиевых пластин, проложенных толстой полиэтиленовой пленкой, уста-новленный на недорогой сварной конструкции. Глаза лихорадочно блестели на пепельно-смуглом, плохо выбритом лице, как два рубина на потемневшем пергаменте; левая рука энергично полосовала воздух в такт произносимым фразам. Анатолий неторопливо, со вкусом, затягивался и слушал вполуха: предмет разговора не очень занимал его. Постояв немного рядом, я вспомнил, что читал о похожей идее в одном техническом журнале, только вместо алюминия там использовался какой-то магниевый сплав. Вносить свои коррективы в бе-седу не хотелось: помаявшись немного, я вернулся в отдел и засел за деталировку: похоже, заразился энтузиазмом Николая. Хандра понемногу рассеивалась и вскоре работа увлекла меня по-настоящему… К обеду пара чертежей в толстых линиях уже была готова.
***
Вкрадчиво-протяжный, с едва заметной хрипотцой голос за спиной прозвучал до того неожиданно, что я едва не подпрыгнул в кресле.
-- Там, где бегут валы,
Где играет с волной волна..
Ну, конечно же -- Жанна собственной персоной. Она стояла, покачиваясь на носках из стороны в сторону и наслаждалась произведенным эффектом. Чертежи валов вряд ли нуждались в поэтических комментариях, но сам комментатор был, несомненно, очарователен.
…. Это откуда? – настороженно спросил я, мысленно чертыхнувшись. На Жанне была темно-синяя болоньевая курточка с опушкой из искусственного меха: она явно зашла к нам, чтобы вытащить меня на перекур.
-- Брэдбери, -- сообщила она, когда мы подходили к лестничному маршу, ведущему на крышу.
-- А какая вещь, не помню, правда.
Там, где бегут валы,
Где играет с волной волна.
Где криком чаек полны
Утро и вечер дня..
Она продекламировала это с чувством, неожиданно сильным. Я поразился такой взволнованности. Подобная непосредственность для меня лично всегда была неприемлемой. Случались, конечно, и стихи, но это бывало редко и я никогда и никому их не показывал, считая это неприличным..
…На крыше было холодно… Сонливость как рукой сняло: сигаретный дым, смешиваясь с паром от дыхания, зависал в неподвижном воздухе причудливым облаком. Настоящего снега оставалось ждать недолго; на сей счет сомнений не оставалось. Уж это, наверно, всякий чувствует кожей: ощущаешь некоторые бесприютность и тоску перед лицом надвигающейся зимы… Впрочем, примешивалась к этому доля праздничного настроения: такая девица, как Жанна, кому угодно добавит огня. С тех пор, как она затащила меня к себе, прошло уже две недели, но я помнил тот день во всех деталях. Одна лишь мысль о нем превращала скучные будни в радугу… Не раз меня звали в гости, но пока что не было времени: Карен загрузил работой так, что думать о чем-то другом попросту недоставало сил.
… То, что никто в нашем КБ, кроме меня, не знал о замужестве Жанны, мне теперь вовсе не казалось странным: как она объяснила, Рауль был очень скрытен и не любил, когда его личность обсуждали даже с сугубо дружеских позиций. Мотивы такого поведения были неясны, однако, вполне удовлетворившись сказанным, я не делал попыток знать большее. Коллеги привыкли, что мы часто проводим время вместе и уже не удивлялись нашей дружбе. Впрочем, как я узнал в ближайшем будущем, был один человек, которому наши отношения не очень-то нравились…
Мы курили молча и я, как всегда, чувствовал себя удивительно свободно в обществе этой женщины. За двадцать четыре года существования мне ни разу не доводилось встречать такого своеобразного человека, как Жанна: непостижимым образом она напоминала мне мою матушку, хотя ни внешне, ни какими-либо чертами характера на нее не походила. Непередаваемая мягкость в общении сочеталась в ней с какой-то внутренней силой, которой нельзя было подобрать названия: рядом с ней у меня никогда не возникало суетных и мелочных мыслей...
Солнце висело в небе туманным красноватым диском; в памяти всплыл почему-то кусок из Бёрнса:
Меня в горах застигла тьма,
Ноябрьский ветер, колкий снег.
Закрылись наглухо дома,
И я не мог найти ночлег.
Жанна озадаченно смотрела на меня.
-- Здорово, -- выговорила, наконец, она.
-- Сам написал? -- голубые глаза переменили цвет и радужка отливала теперь бирюзово-стальным.
-- И молчал, бессовестный!
.. Я поперхнулся от неожиданности.
– Нет, конечно!...
-- Это шотландец, Роберт Бёрнс, а перевод Маршака, кажется.. Романтик, писал в семнадцатом веке. Ну, знаешь, кланы воинственных горцев, килты , трилистник , вересковые пустоши и все такое.. Градский както даже песню сочинил на его стихи.
Ну вот, -- Жанна обиженно надула губки, -- стоит только подружиться с мужчиной, как он тут же начинает тыкать тебя носом в незнание классиков, -- тут она не выдержала и прыснула. Я с интересом смотрел на нее.
– Нет, про то, что они носили юбки, я знаю, -- она аккуратно вытерла слезинки, выступившие в уголках глаз. – Просто представила тебя в шотландском наряде: с ума сойти. Майкл Скотт. Или Майкл Стюарт.
.. Хихикнув, она направилась ко входу на пятый этаж. Покорно вздохнув, я поплелся следом, в теплую обжитость нашей комнатушки.
***
.. Обеденный перерыв закончился; победно закручивая кончики усов, Карен шествовал к себе. Понурый Коляня убирал в стенной шкаф таймер и шахматную доску. Майя Леонидовна строго взглянула на меня, поджав губы и неодобрительно покачивая головой. Я ухмыльнулся про себя: она наивно полагала, что заблудших мальчиков можно воспитывать и после достижения ими совершеннолетнего возраста. Такие постыдные явления, как курево и, тем более, курящие девушки отнюдь не входили в круг вещей, позволительных незрелым подросткам. Дай ей волю, она с удовольствием взяла бы под опеку всех мужчин нашего бюро, за исключением, пожалуй, дражайшего Карена Саркисовича ( его, по-хоже, она побаивалась). Не знаю, как другие, но я, без сомнения, был очень испорченным мальчишкой; виновато спрятав глаза, я прошмыгнул к своему кульману и сделал вид, что с головой погружаюсь в работу. Валы мои родились и пора было приступать к другим деталям.
***
• Приближался конец рабочего дня; как всегда в это время, приподнятое настроение давало о себе знать. Майя Леонидовна с Мариной Штольц шушукались о чем-то за чайным столом: ноздри щекотали вкусные запахи, и я, не выдержав, достал сигарету. У дверей меня остановил голос Марины:
-- Эй, несчастный, ты куда? Хватит курить, иди к нам. Тут Майя Леонидовна печенье принесла. …Поколебавшись мгновение, я направился обратно. Марина, очень полная, но тем не менее, очень обаятельная женщина лет тридцати семи, нравилась мне, и в причины такого тяготения я даже не пытался вдаваться… Похоже, для нее это не было тайной: она относилась к моему вниманию сочувствен-но, выдерживая, однако, подобающую дистанцию. Как-то раз я видел ее с детьми, очаровательными девочками-близняшками. С мужем у них отношения не ладились, чего она и не пыталась скрывать. Впрочем, меня это интересовало мало, поскольку такая вещь, как семейная жизнь, была для меня чем-то отдаленно-чуждым. Скудные познания в этой области давали мне повод думать, что ничего хорошего в браке найти нельзя… Тайное платоническое поклонение в духе героев Вальтера Скотта – вот, по-жалуй, все, чем я руководствовался в своих мыслях о слабой половине человечества…
Вкусные рогалики, -- я смотрел на нашу «классную» даму с уважением, -- здорово у вас получается, Майя Леонидовна. Прям, как у моей мамы.
.. Женщины переглянулись и Марина неожиданно сказала:
-- Женить тебя пора, молодой человек. Вполне созрел. И я даже знаю, на ком. .. Налив мне чай из заварника, она не спеша, наполнила чашку кипятком из большой кофеварки, которая использовалась у нас вместо чайника.
Краска, залившая моё лицо, по насыщенности цвета, вероятно, не уступала бордовым клеткам на марининой юбке. Я судорожно сглотнул, едва не захлебнувшись чаем и героически вцепился в сиденье. Майя Леонидовна смотрела на меня ласково и улыбалась.
--Ну что ты светишься? Пей чай.
…Она придвинула поближе вазочку с печеньем.
– Работа не убежит никуда. Опять сегодня допоздна? -- Эксплуататор несчастный, -- она недовольно покосилась на дверь начальника.
… Марина не торопясь, пила чай и думала о чем-то своем, поглядывая то на меня, то на циферблат золотых часиков на левом запястье.
-- Пойду в архив, -- она поднялась с жалобно скрипнувшего стула. Я поблагодарил за чай и все-таки пошел курить. Застав на крыше Жанну, я не удивился.
-- О чем это вы там сплетничали?
Голубые глаза смотрели на меня выжидательно.
-- Мы?
Вопрос застал меня врасплох и я опять почувствовал, что щеки начинают наливаться предательским румянцем.
-- Я видела, не отпирайся, -- она затянулась нервно и добавила:
-- Слушай, пошли к нам, а? Рауль вчера закончил большой заказ, хотим устроить праздник. Он обидится, если не придешь. Нехороший! Обещал зайти и пропал совсем. Он спрашивал, как твой индеец поживает. Покажешь?
… Слегка опешив от такого натиска, я машинально кивнул. Было бы лучше отказаться, конечно: работы невпроворот. Но было уже поздно… Короче говоря, я загорелся и мысленно уже видел себя в гостях. То ли сумрачная торжественность дня так повлияла на настроение, то ли еще что-то, но вдруг как-то все переменилось вокруг; отчетливо вспомнилось праздничное чувство, испытанное в тот октябрьский день, когда Жанна впервые вела меня к себе домой…
***
Снег наконец, пошел: похоже, он поджидал только нас, чтобы насладиться общением без помех. Похолодало и прохожих не было совсем. Пустынная улица приняла нас в свои объятья: рои крутящихся снежинок усердно старались залезть мне за шиворот. Драповая куртка с отворотами из японской искусственной кожи, сшитая еще в студенчестве, и давно вышедшая из моды, продувалась немилосердно. Жанна подняла капюшон и зябко поежилась. Сегодня она была в расклешенных джинсах и кроссовках; мы шли быстро, упруго-размашистым шагом. Говорить не хотелось: стоило открыть рот, как колючий ветер мгновенно перехватывал дыхание. Только пройдя километровый пустырь, который пересекала улица, мы попали, наконец, в относительное затишье. Потоки воздуха закручивались где-то вверху, не доставая нижних этажей. Стали попадаться редкие прохожие и мы, не сговариваясь, замедлили шаг. Темнело быстро и я не сразу заметил, как две тени отделились от стены одного из домов. Жанна тихонько охнула.
Юношеский голос прогнусавил врастяжку:
-- Эй, зёма! Курить есть?
Мы поравнялись и я смог рассмотреть лицо: узкая, как у хорька, мордочка, щедро усыпанная красноватыми прыщами, явно не располагала к философским откровениям. Беспокойно перебегающий с места на место взгляд тоже не сулил ничего хорошего. Приземистая тень поодаль с поднятым воротником и оттопыренными ушами как будто демонстрировала полную безучастность к окружающему. У меня упало сердце… Трясущимися руками я залез во внутренний карман куртки, хотя знал, что пачка была пуста.
Кончились, -- я с сожалением развел руками.
-- Только вот последнюю скурил.
-- Так - таки нету? -- процедил хорек, недоверчиво ощерившись.
-- А нут-ка, посмотри полутше. Поинтересуйся, прошу вас. Заметь, по- хорошему пока, -- он с хлипаньем втянул воздух через зубы.
Жанна возмущенно всплеснула руками.
-- Ну говорят же вам, кончились. И у меня нету. Мальчики, нам некогда.
-- Не встревай, сучонка, -- зло бросил «мальчик» постарше, -- не твое дело. Сплюнув, он переместился ближе. В нос ударила волна перегара. Жанна умолкла и ухватилась за мой локоть. Я лихорадочно прикидывал, как по-ступить: на помощь звать? Или продолжать пере-говоры? Черт знает, что у них на уме. Мысли мелькали с реактивной скоростью и я спросил осторожно:
-- Пацаны, может, денег надо? Могу дать, если хотите.
Похоже, я оказался не на высоте и результат не замедлил сказаться.
-- Ты кому подачку суёшь, сявка? -- прошипел старший с тихой яростью, -- босоту нашел? Или как?
На дальнейшие размышления времени не осталось: короткий удар в лицо -- и я тут же ощутил себя сидящим на земле. Истошный вопль Жанны, вероятно, раздался еще до того, в нижней челюсти вспыхнула жгучая боль. Раньше, чем я успел подняться, эти двое вдруг развернулись и бросились бежать. Все произошло так быстро, что я не успел испугаться по-настоящему. Жанна вцепилась в меня, всхлипывая и пытаясь поднять. Неловко упираясь левой рукой в щебнистый грунт новостройки, другой я мягко отстранил её и вскочил на ноги.
-- Ч- черт, -- меня трясло. -- как же я не заметил?
-- Что не заметил? – Жанна всхлипывала, судорожно сжав кулачки, -- что ты должен был заметить?
-- Сволочи! -- капюшон свалился, открыв волосы.
Она попыталась отряхнуть меня руками сзади. Заглянув в лицо, ахнула:
-- Пошли скорей, у тебя распухло все. И кровь.
… Я поморщился. Губы саднило, ощущение было не из приятных. Последний раз я серьезно дрался еще в школе: тогда мне, зеленому пятикласснику, хорошо досталось от девятиклассника, Толи Уварова. Предмет конфликта забылся, но один из фрагментов стычки память сохранила очень четко. На мой робкий удар в лицо школьного главаря я получил ответный прямой в переносицу. Конечно, тот не рас-считал и, когда меня откачивали, здорово струхнул. До этого случая я боялся бить в лицо: мешала интеллигентность, которую в мальчишечьей среде ненавидели. Среда была изуверски жестокой; в этом царстве силы таких хлюпиков, как я, стремились унизить всеми доступными путями. Впрочем, после той драки меня признали за своего и больше не трогали: как же, осмелился поднять руку на грозу всей школы… С Анатолием мы потом подружились: в обиду он меня не давал и даже обучил некоторым безобразно жестоким приемам уличной драки, которые мне так и не довелось применить..
Воспоминания встали перед глазами так ярко, что я выключился из реальности и не сразу услышал голос своей спутницы.
-- Миш, пошли! Совсем оглох? Что с тобой? .. Беспокойно-вопросительный взгляд Жанны в сочетании с растрепавшимися, черными, как смоль, волосами, придавал происходящему немалый элемент драматизма и я невольно улыбнулся. Тут, однако, резкая боль в районе нижней губы заставила меня осознать пагубность этой затеи.
-- Смеется еще, сумасшедший!.. Пошли, – Жанна решительно схватила меня за рукав.
***
… Лампочка над входом в подъезд не горела и дверь была плотно прикрыта. На ощупь взобравшись по лестнице, мы остановились на площадке третьего этажа. Здесь было не очень светло: замызганная шестидесятисвечовая колба свисала на проводе прямо из стены, касаясь ее и краска в этом месте выгорела в белесовато- зеленое пятно, резко контрастировавшее с грязным оливковым фоном.
-- В этом году квартиру обещают, -- вздохнула Жанна, проследив направление моего взгляда. Резкий щелчок ключа в замке прозвучал в безмолвии лестничной клетки почти пистолетным выстрелом. Зайдя внутрь, я ощутил волну запахов, свойственных старому жилью и запомнившуюся мне еще по прошлому визиту. Первая справа дверь распахнулась; небритая физиономия, выглянувшая оттуда, вопросительно огляделась, и, заметив нас, осклабилась в дружественной ухмылке. Жанна в тем-пе протащила меня мимо и бесцеремонно впихнула в комнату.
-- Нечего сказать, хорошая компания, -- она явно намекала на мое бойцовское украшение, -- это наша радость, Михалыч. Если уж вцепится, не отпустит.
Ну, конечно, с такой физиономией всякий алкаш безоговорочно признал бы меня своим. Я снова по-пытался рассмеяться и, спохватившись, умолк. …. …Рауль сидел за мольбертом в той же позе, в которой я застал его две недели назад, когда был здесь в первый раз. Приветственный жест руки, держащей кисть, и – голос:
-- Проходи - проходи.
– Он кивнул мне и уткнулся на мгновение в подрамник с натянутым на него холстом, будто стараясь запомнить все, что там было. Потом поднялся, не спеша вытер пальцы полотенцем, валявшимся на подоконнике, и осторожно взял мою ладонь двумя руками. Бездонные омуты глаз блестели в полумраке.
-- Мда-а… -- он задумчиво покачал головой, -- кто-то привлек сегодня немножко тьмы.
..Зайдя сбоку, посмотрел и вздохнул.
-- Ну ничего, сейчас Джоан тебя подремонтирует. Да и я в стороне не останусь, -- показал он глазами на письменный стол, стоящий у южного окна. Теперь он был накрыт белоснежной скатертью: горка апельсинов пламенела маленьким солнышком в вазе с красиво гравированным рисунком. Рюмки с гранеными боками искрились в свете настольной лампы, стоящей на самой верхней полке этажерки с книгами; она же служила и рабочим источником света живописца, на мольберте которого был закреплен сейчас холст с осенним пейзажем: на фоне уныло-блеклого неба желтой с красным охрой были нарочито-небрежно, густыми, как крем из кондитерского шприца, мазками выписаны дубовые листья. Черные в свете заходящего солнца силуэты деревьев отражались в спокойном ручье на дне оврага, засыпанного опавшей листвой. Я замер, восхищенный: определенно, такого я еще нигде не встречал. До сих пор мне доводилось видеть картины, написанные такими грубыми мазками, что ухватить образ удавалось, только отойдя на несколько шагов назад. Здесь же все детали были выписаны очень тщательно, без малейшего намека на поспешность и упрощенчество. Пожалуй, некоторое представление о манере письма могли бы дать полотна старой голландской школы. В живописи я разбирался совсем плохо, но ведь даже дилетант вполне способен оценить количество труда, вложенного в картину. Кажется, Пуссен удачно выразился в том смысле, что « работа должна побеждать материю» ?.. Здесь же все было безупречно -- и работа, и цвет, и явно и четко осязаемая объемность ландшафта: хотелось войти в него и дышать запахами осеннего леса.. Черт возьми! Это так не походило на виденную мной до сих пор уныло-плоскую мазню ! Я был очарован и пленен личностью Рауля раз и навсегда. Так чувствует себя ребенок, научившийся, наконец, читать и заглянувший в сказочную страну, недоступную взрослому восприятию: волшебная ее прелесть разительно контрастирует со скукой пыльного внешнего мира...
--Тоже хочу так! -- восклицание вырвалось непроизвольно, и Рауль сдержанно улыбнулся.
-- Ну конечно, ты будешь писать картины. Все мы когда-нибудь будем писать картины…
... Он вздохнул легонько, сгорбился и немного по- птичьи поднял голову. Взгляд был мечтательно устремлен куда-то вверх и вдаль; несколько надменная безмятежность, сквозившая в его облике, была настолько нездешней, что я снова, как и в первую встречу, почувствовал странную обособленность, оторванность от окружающего. Заботы и повседневные дела представились незначительными и пустыми: захотелось немедленно засесть за резьбу. Вспомнив свое обещание, я залез в сумку и вытащил индейца, который был уже вполне готов: оставалось только немного отполировать некоторые места. Рауль тем временем достал из холодильника красивую бутылку с содержимым темного цвета.
-- Портвейн. «Боржес де Порто», -- он застенчиво улыбнулся.
-- Друзья привозят из Москвы … А то наша водка.. Сивуха, дуреешь от нее...
-- Ух, ты, -- он увидел деревянную голову и глаза его загорелись:
-- Слушай… здорово! -- схватив индейца, он жад-но рассматривал его, поглаживая указательным пальцем нос и губы, -- так это ты сам сделал? Тут он спохватился и и смешливо сморщившись, ухватил себя пальцами за нос. –
Господи, что это я? Ну, конечно… Ты знаешь, давно мечтаю заняться скульптурой, да все времени не хватает. А тут такое, аж дух захватывает. У тебя талант, мой друг, ты знаешь?
…. Похоже, сегодня все задались целью смущать меня: сначала воспламенились уши, потом шея. Рауль, сделав вид, что ничего не замечает, с невозмутимой миной поставил индейца на стол; легонько хлопнув меня по плечу, направился к дверям.
-- Осваивайся. Будь как дома.
…Качнув пару раз головой наподобие китайского болванчика и придирчиво осмотрев меня, он направился к двери. Вдруг остановился у порога и добавил:
-- Надеюсь взять у тебя несколько уроков резьбы. …Он подмигнул заговорщически и широко улыбнулся:
-- Не пожалеешь о потраченном времени. Кстати, вот книги, подбери себе пока что-нибудь, если желание есть… Пойду помогу Джоан, -- имя он снова произнес мягко, как говорят британцы: Чоанн.
Сразу же за тем, как вышел Рауль, появилась Жанна с маленьким тазиком и бинтом. Посмотрев на меня, она вздохнула. --
Затащила я тебя.. Не сердишься? -- осторожно касаясь тампоном распухшей губы, она принялась смывать подсохшую кровь. Было больно, но тепло и уют, царившие в этом доме, расслабляли… Ласковые женские руки будили во мне какое-то неведомое чувство: вероятно, в этот момент я смахивал на одичавшего кота, забредшего в чей-то двор и подобранного сердобольной хозяйкой. Поймав себя на этой мысли, я улыбнулся; жжение на губе, однако, опять напомнило о нецелесообразности подобных движений. Дьявол! На секунду стыд и воспоминания о происшедшем обожгли так, что потемнело в глазах: тянущее чувство в солнечном сплетении выплеснулось в ощутимую боль, как будто кто-то неумолимый наворачивал кишки на бамбуковую палку жадно-ласкающими и не позволяющими избежать мучительного издевательства движениями. Я застонал и Жанна тревожно взглянула на меня :
-- Мигель, хороший мой, ну потерпи.. Все уже кончилось, сейчас сядем за стол. Ну перестань, плюнь на них. Ты же знаешь, мы любим тебя.
…. Последняя фраза подействовала на меня неожиданно: я готов был расплакаться. События сегодняшнего дня заплелись в тугой клубок: и слова Марины о женитьбе, и четверостишие Брэдбери, рефреном звучащее в мозгу, и зуботычина, случившаяся не так давно.. Происшествия недавних часов набросились на меня, будто стая голодных псов и я пожаловался:
-- Жан, мне плохо. Спать хочу, сил нет. Слабость какая-то, -- мысли путались жутким образом и я чувствовал себя настолько незащищенным, что слезы вылезли из потаенных убежищ. Черт возьми! Я готов был провалиться сквозь землю; щеки пылали и запоздалое чувство беспомощности, которое мы всегда испытываем, сталкиваясь с грубой и бесстыдной силой, заявило о себе так, что справиться с ним я уже не мог… Добрый ангел смотрел на меня с недоумением: лицо Жанны расплывалось в неразличимый взглядом комок.
***
Пробуждение было малоприятным. С трудом разлепив веки, я не сразу понял, где нахожусь. Негромкий шелест голосов всплыл в сознании первым: потом пришло чувствование негромкого и комфортно щекочущего восприятие уюта: оно прерывалось периодичными волнами состояния, сходного с похмельем. Странно! Несмотря на это, я чувствовал себя настолько обновленным, что даже остаточные волны ужаса не могли поколебать во мне состояние безмятежного покоя и защищенности от всего, что случилось сегодняшним вечером: эти события были уже частью моего прошлого, тем более безличного, что оно (это прошлое ), не имело уже ровным счетом никакого значения здесь, в этом уютном островке гармонии. Не хотелось сразу открывать глаза и я замер, дожидаясь момента окончательного пробуждения. Мало-помалу проявились остальные звуки внешнего мира и я различил негромкое звяканье вилок, перемежаемое шарканьем ног о ковер и отчетливо раз-личимыми на слух касаниями ногтей о хрусталь рюмок. Говорили о каком-то Огаркине: фамилия упоминалась с оттенком явного неодобрения. Вслушавшись, я понял, что этот самый Огаркин был заказчиком картины, которую Рауль закончил на днях.
-- Коммерсанты сраные, -- Рауль добродушно посмеивался.
-- Думают, могут купить душу художника. Этот…
-- Тут он замялся, подбирая слово, -- … деятель вообразил себя Рябушинским, не меньше. Знаешь, что он мне сказал?
…Что? -- голос Жанны был усталым. Я открыл глаза и потянулся. От дивана, на котором я лежал, пахло душицей и еще чем-то очень вкусным. Рауль, сидевший у окна лицом ко мне, улыбнулся и закончил фразу:
-- Да, говорит, -- это же так просто – берешь кисть и мажешь… Так и подмывало спросить – а чем мазать-то?
…Тут он заметил, что я проснулся и замолчал.
Жанна смотрела на меня оценивающе.
– Отдохнувший и красивый. И наверняка голодный.
.. Я улыбнулся и встал. Непринужденность, царившая здесь, не давала лазейки скованности: подойдя к двери, я забрался в знакомые шлепанцы и отправился в ванную.
***
-- Ну-с, давайте , -- Рауль поднял рюмку и посмотрел на вино в просвет. Два испанца за одним столом –это сногсшибательно. Благородный огонь следует заливать благородным напитком. А кстати, почему тебя называют Мигелем? Пиренейская кровь в родове? – он выжидающе крутил рюмку в пальцах, не до конца отмытых от краски.
-- Я вот считаю себя русским до мозга костей… А имя – в честь деда. Он воевал в интербригаде в Испании, влюбился там в русскую девушку, санинструктора: ну, потом, конечно, все шло естественным порядком..
…Я молчал, собираясь с мыслями. Прозвище «Мигель» прилепилось ко мне в институте благодаря пристрастию к похождениям Дон-Кихота Ламанчского: рисунки на эту тему мне удавались. Благородный идальго, вероятно, был близок мне по духу: воевать с ветряными мельницами, как часто говаривала матушка, было моим излюбленным занятием..
-- Да вот, тяготел в свое время ко всему испанскому. Даже язык пытался учить, правда, хватило на пару фраз и все.. А вообще русское мне ближе, исторические книги люблю, про домонгольскую эпоху.
Я осторожно попробовал вино. Густая маслянистая жидкость даже отдаленно не напоминала то чернильное пойло, которое мы с заводскими ребятами покупали в заводском магазине. Пить португальский портвейн залпом было бы непристойным: он сам хотел, чтобы его смаковали мелкими глоточками… Скатерть из какого-то гладкого и блестящего синтетического материала отливала в полумраке странными блестками, будто мелкая рябь на зеркале пруда: я дотянулся до тарелки с кружочками колбасы и наколол один вилкой . Губу здорово саднило и только левый уголок рта был сравнительно целым. Терпкое вино обжигало, но я вскоре перестал обращать на это внимание… Рауль тем временем красочно описывал свой предпоследний визит к Огаркину. Как я понял, тот был председателем какой- то заготконторы по сбыту крысиных хвостов или собачьих шкур. А может быть, рогов и копыт: это проскочило мимо меня. Таких кооперативов много развелось в последнее время… Сей нувориш заказал Раулю портрет дочери маслом и всячески старался сбить цену. Торг закончился к обоюдному удовлетворению.
-- Даже не ожидал, что он столько отвалит.
…. Рауль причмокнул губами, разливая портвейн по рюмкам.
-- Рассчитывал на половину в лучшем случае…
-- Вот тебе задачка, Мигель. Никогда не думал, что искусство может продаваться, а?
-- Вот этого твоего индейца можно продать, ну скажем… – тут, заметив, что слова его не встречают во-одушевления, зажмурился и рассмеялся.
-- Давайте о чем-нибудь другом, -- он озабоченно наморщил лоб. Жанна сказала, что ты ей читал Бернса. Ты хорошо его знаешь?
-- Да нет, -- растерялся я , -- просто у него стихи красивые. А что?
-- Да ничего такого, -- Рауль улыбнулся.
-- Я тоже люблю поэзию. Ахматову, например. Странные стихи, немного сумасшедшие. Хотя бы вот…
Это -- песня последней встречи;
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем.
***
Он задумался, подняв рюмку и сосредоточенно наклоняя ее из стороны в сторону . Окончательность, сквозившая в незамысловатых строчках, оглушила меня. Ускользающий смысл был не так важен, как настроение. Ахматову я никогда не читал, хоть и слышал о ней… Снежинки, сухо постукивая, сыпали в стекло, и как будто старомодным ленинградским духом повеяло внезапно … Вообще все здесь было не таким, как там, в городе, притихшем сейчас за стенами этой комнаты: работа казалась мне сейчас бессмысленной, а сослуживцы, за исключением, конечно, Жанны, недалекими и ограниченными людьми. Снова я почувствовал, что попал домой после долгого странствия…
-- Идиот, -- прошептал голос внутри, -- это сумасшедшие. И ты туда же…
Восклицание было отчетливо-быстрым и почти неуловимым. Я вздрогнул. Рауль разливал вино, бросая на меня короткие взгляды. Мне стало не по себе. Подумалось, что этот человек был не таким простым, каким хотел казаться. Внешняя веселость мало сочеталась с холодным и внимательным взглядом, натыкаясь на который, вы начинали чувствовать себя неуютно. Через секунду, однако, наплыв прошел и мне снова стало легко; от сильного порыва ветра задребезжало стекло и горсть снежинок ударила в стекло, как рыба, разинувшая рот в попытке пробить стекло аквариума и сожрать меня. Поежившись, я прислушался к своим ощущениям: в животе разлилось блаженное тепло... Приняв из рук хозяина граненую рюмку, я с наслаждением прикоснулся к ней губами. Холодный хрусталь пропускал вино тонкой струйкой; впитывая вкус портвейна, я прислонился спиной к стене и жевал колбасу, слушая Рауля. Он рассказывал, как они с товарищем ездили на этюды. Дело было в конце октября и холст, закрепленный сейчас в мольберте, был как раз плодом той поездки.
-- Представляешь, Мигель… Рауль заметно волновался и немного заикался в начале каждой фразы.
-- У него колоссальные способности, вполне может держать кисть, но вот осеннее небо так и не удается. Ему расписаться бы, как следует, тогда ни один черт бы не остановил.
.. Жанна положила мне на тарелку четыре аппетитно дымящиеся картофелины и куриную ножку.
--Костя Строков, -- шепнула она.
-- Хороший живописец, но иногда очень не уверен в себе. Они с ним постоянно ругаются по этому поводу.
.. Рауль остановился и, взглянув на жену, рассмеялся.
-- Прости… забыл… Познакомлю вас как-нибудь. Интереснейшая личность: похож на Распутина… Борода почти его! Такой же бесшабашный, но душа золотая.. Впрочем, все мы золотые… как бы только докопаться до золота-то…
-- …Задумавшись на мгновение, он слитным дви-жением схватил бутылку и разлил портвейн по рюмкам. Странно: несмотря на то, что выпито было немного, у меня изрядно шумело в голове. Впечатления прошедшего вечера превратились в туманные воспоминания: в теперешнем круге уюта и любви мне было хорошо! Тонкий аромат вина смешивался с аппетитными запахами еды: я сообразил, что со времени обеда прошла целая вечность. В животе урчало и я чуть не застонал, беря в руки вилку. Рауль понимающе взглянул на меня:
-- Ну, давайте.
И, аккуратно прикоснувшись своей рюмкой к нашим, добавил:
-- За то, чтобы Мигель почаще заходил в гости.
Подмигнув мне, он подцепил вилкой кусочек соленого огурца и аппетитно захрустел. Жанна сидела лицом к окну, между мной и Раулем; я едва мог различить неподвижные черты бледного лица, тонувшего в полумраке и от этого напоминающего маску сфинкса. Она выглядела усталой и раздосадованной: давали о себе знать впечатления минувшего вечера... Я, не стесняясь, смотрел на нее: происходящее завораживало и временами я готов был поклясться, что сплю: ощущение нереальности, фантасмагоричности сцены, внутри которой я находился, в какой-то момент вытеснило все остальное. Так я думал и чувствовал тогда: кто-то огромный и загадочный дергал за нити марионеток, сидящих за столом. Ощущение не было обидным – скорее, было так, как будто некто, давно знакомый мне по сновидениям, но ускользающий от узнавания всякий раз, когда я фокусировал на нем свои мысли, посмеивался, глядя на мои неуклюжие попытки контролировать ситуацию. Через минуту все встало на свои места: я обнаружил, что на какое-то время начисто выключился из восприятия. В сознание ворвались слова Рауля:
-- Посмотрите-ка на него, он опять отсутствует. Мигель, часто это с тобой?
Рауль смотрел на меня, улыбаясь, и крутил в руке вилку с нанизанной на нее картофелиной. Жанна чуть раздвинула уголки губ и сфинкс ожил: наваждение исчезло и все снова стало простым и обычным. Я пытался понять, что они чувствуют… Немножко злило то, что я не могу увидеть нечто, известное только им обоим, но потихоньку самоуверенность все-таки возвращалась ко мне.
-- Я вот что думаю, -- Рауль рассеянно смотрел на картофелину, -- твой индеец.. кто он? Ведь ты, когда начинал работу, наверняка знал? Как его зовут? Какого он племени? Не может же быть, чтобы вот так, от фонаря?
… Он наклонился. Карие омуты глаз полыхнули жемчужным блеском: свет лампы, наполовину загороженной мольбертом, был рассеянным и зрачки тонули в полумраке . Мне пришла в голову мысль встать, но ноги слушались плохо… Говорить не хотелось, и я кивнул, блаженно улыбаясь. Теперь я знал… Имя Разящей Стрелы из романа Купера отчетливо всплыло в памяти. Книгами о Кожаном Чулке я зачитывался в школе: «индейская» романтика засела у меня в голове глубоко, как у многих мальчишек моего поколения: помнится, мне не понравилось тогда предвзятое отношение автора к французским индейцам. Видно, поэтому мой краснокожий не был сыном славного племени делаваров
… Я с интересом взглянул на изделие. Рауль улыбался; похоже, он без труда видел мои мысли.
-- Вот так, друг мой, -- Рауль шутливо чмокнул рюмку и покосился на жену.
-- Порой приходишь к неожиданным выводам.. Купер -- во многом идеалист, так я думаю… Причем идеалист злостный, намеренно закрывающий глаза на правду… Они ведь были настоящими детьми природы, эти индейцы. И знали такие вещи, что нам и не представить… А развратили их прекрасные соотечественники Купера: тех, кого не смогли развратить, уничтожили… Это нас так приучили думать, что они были темными и жестокими… До их миропонимания нам, просвещенным и цивилизованным, очень далеко… Тебе не кажется, что мы все просто дураки?. Дураки, почти овладевшие тайной термоядерного синтеза и вплотную подобравшиеся к возможности межзвездных перелетов.. А душа, дух? Вот ты как думаешь, что такое душа? Индейцы – те знали…
…Он уставился на мою переносицу: я почувствовал себя под объективом огромного микроскопа, через который меня рассматривали с холодным и безжалостным любопытством, не оставляя ни малейшего шанса сбежать. В замешательстве я вцепился в рюмку и поднес ее к губам. Такие непривычные категории, как дух и душа, я как-то даже и не пытался осмысливать до сегодняшнего вечера…
Рауль сидел, задумчиво ковыряя вилкой в тарелке и едва заметно улыбался чему-то в себе. Внезапно он встрепенулся и, прикоснувшись пальцами к мерцающей в полутьме скатерти, дробно простучал ногтями какой-то замысловатый ритмический рисунок; потом, довольно хмыкнув, уставился на меня и свесил голову набок.
Я растерялся. Будь я трезв, может быть, и понял бы движение Рауля как нечто незначащее и мимо-летное, но теперь… Восприятие было обострено до предела! К тому же в беспокоящем взгляде я чувствовал нечто, чему нельзя было подобрать названия; как ни пытайся, смысл не уловить… Ритм был знаком. К досаде, я никак не мог вспомнить, что же это такое может быть: сбивала с толку сочувственная усмешка Жанны, внимательно наблюдавшей за мной. Я занервничал. Попытавшись воспроизвести ритм, выстуканный Раулевыми пальцами, я положил правую руку на стол, одновременно потягивая вино из рюмки. Минутой позже раздражение схлынуло. Я произнес неуверенно:
-- «Янки Дудль»?
…Рауль захлопал.
– Вот оно! Да здравствует доллар!…. Заметь, я не очень-то люблю американцев, слишком уж они наивны, жестоки и бездушны в своем свободном раю… А вот возьми времена колоний: любой мужчина мог своими руками построить себе дом… что до женщин, то они вовсе не были неженками, как сейчас…
-- К русским женщинам не относится, -- поспешил он добавить, заметив ухмылку Жанны; и, взяв ее за плечи, попытался привлечь к себе. Та фыркнула и отстранилась.
-- Пойду картошку подогрею, а то так и будете баснями тут питаться…
Рауль продолжал, мельком посмотрев вслед Жанне: Сам черт не разберет, кто там делал погоду в этой войне…
--А? Я оторвал взгляд от двери; смысл фразы не сразу дошел до сознания.
– Почему ты так думаешь?
Рауль почесал кончик носа. – Ну, не знаю… Ирокезы были влиятельной силой… В случае войны могли выставить несколько тысяч вооруженных воинов – и это в худшие времена. А в лесах один индейский следопыт стоил сотни необстрелянных новобранцев… Он поднялся со стула и подошел к окну.
– Я к тому, что мы толком ничего не знаем об индейцах. А Купер многое подавал предвзято… Каково оно было на самом деле? Вот представь, что в Русской Америке наши так же жестоко относились бы к аборигенам, как испанцы и англичане? А янки? Кто может сказать, откуда они вылупились? А американская конституция? Почему она так демократична? Я озадаченно смотрел на Рауля. Подобные сентенции для меня были внове, поскольку я не привык вникать в то, что стояло за строчками книг… Суть фраз ускользала от меня: думать я был решительно не в состоянии. Но в словах ощущалось нечто притягательное. Так бывает, например, когда запах, знакомый с детства, расшевелит прочно забытые воспоминания… Выплыло ни с того, ни с сего четверостишие Брэдбери: оно теперь явно ассоциировалось с картинками из детства. Мне было семь лет тогда: родители завербовались работать на один из тихоокеанских архипелагов… Тамошний уклад оставлял мало места лицемерию и пустой в своей сути цивилизованности, которую я ощущал в тех же сокурсниках, не имевших даже отдаленного понятия о суровом братстве грубых работяг, которые, приехав за длинным рублем, порой настолько прикипали к бесхитростной жизни Островов, что уже не мыслили своего существования без первобытной красоты этого райского уголка. Красота эта заставила меня навсегда влюбиться в эти места; я был взволнован и спросил:
-- О чем ты говоришь? Коцебу, то вообще ненавидел колошей за их жуткие обычаи. А алеуты? Грязные, вечно рыбой воняют…
-- Коцебу … -- пробурчал недовольно Рауль.
-- Сноб самоуверенный… Только географ с него и вышел-то хороший..
… Помолчав немного, он поправился:
-- Хотя, я неправ, конечно.. колошские обычаи слишком претили его педантичному уму. Всего-то… Цивилизованному европейцу не понять туземных повадок… А про алеутов откуда знаешь?
…Я покраснел: замечание Рауля попало в цель. Но деваться было некуда: я рассказал. Рауль с интересом взглянул на меня и проговорил:
-- Вот те на! Не знал… Так ты у нас путешественник! А как там оказался? Отец военный?
-- Да нет…
… Мысль Рауля была естественной: жёны и дети военных были вынуждены кочевать по необъятному Союзу вместе с мужьями и отцами: так повелось, что в одной части не служили больше трех лет: срок, явно недостаточный, чтобы врасти корнями и породниться с местом. Дети из семей военнослужащих обладали жизненным опытом, почерпнутым не из книг…
Рауль задумался и взял голову тускарора . Полированные поверхности скул мягко светились в полумраке: темное дерево как будто оживало под его пальцами.
У тебя несомненный талант, мой друг, тебе надо много работать. Очень много работать…
…Чуть слышно цокнув языком, он покачал головой и добавил:
-- Путь творца нелегок, но и награда велика, подумай об этом.
Прошло несколько минут, не нарушаемых звуками. Мы сидели, расслабясь, не думая ни о чем… Рауль, похоже, забыл уже о произнесенной фразе; только я решил, что собеседник немного пьян, как он произнес:
-- Странные люди были эти шаманы, они знали такое, что никому из современных психологов и в голову не пришло бы…
…Слова Рауля о шаманах на мгновение насторожили меня. Они явно имели какое-то отношение к теме нашего разговора. Впрочем, через секунду я уже забыл о них, заинтересованный действиями собеседника.
Подойдя к мольберту, Рауль вытащил из - под груды холстов, свернутых в в рулончики, ящик с магнитофонными кассетами. Я ахнул: их было здесь не меньше двух сотен; уложенные ровными рядами, они призывно поблескивали плексигласовыми гранями футляров. Я никогда не был меломаном, музыкальные пристрастия ограничивались небольшим количеством русских ансамблей да общепризнанными звездами эстрады, но названия групп на обложках мне о многом говорили: Nazareth, Kiss, Pink Floyd…
Рауль виновато вздохнул, вытаскивая кассеты из ящика и складывая их в стопочку на банкетку:
-- Все нет времени сделать стеллаж -- приходится хранить в походном варианте. … Вот! – он выудил из ящика касссету в темной красномраморной обложке.
Я принял кассету из его рук и осторожно нажал клавишу старенького «Филипса», стоявшего на подоконнике. На этикетке кассеты от руки был нарисован загадочный значок в виде пары танцующих человечков.
-- Пиктограмма в духе Конан Дойла, -- улыбнулся Рауль, поймав направление взгляда. Московские друзья подарили. Художники, знаешь ли. Немножко чокнутые, как все творческие люди.
…Он вздохнул и, сев за стол, протянул руку к магнитофону. Нажал клавишу воспроизведения: музыка, зазвучавшая из динамиков, была мне незнакома, но ритмический рисунок и удивительно слаженное, чувственное многоголосие не оставляли никаких сомнений в их происхождении: конечно же, негритянский хор, причем весьма внушительный по количеству участников. Это напоминало немного традиционные спиричуэлс , но сложный барабанный ритм, сбитый на последующие доли такта, будил в сознании ни на что не похожие отклики: голоса завораживали, тело непроизвольно качнулось в такт ритму! Наверно, под эту музыку можно было танцевать ночь напролет, не уставая…
…Внезапно к рокоту добавился звук, напоминающий рев охотничьего рога внушительных размеров. Звук был абсолютно нездешним, первобытно-диким. Барабан вошел в упорядоченный ритм и -- вступил голос, не менее странный, чем зовущий крик рога. Хор постепенно затих; голос вошел в комнату, постепенно завладевая вниманием. Точнее сказать, музыка теперь обволакивала нас целиком, это чувствовалось и по безмятежно-отрешенной позе Рауля… Немного жутковатое впечатление: вы как будто присутствовали при рождении нечеловечески ужасного монстра, беззащитного пока еще в своей наготе: но уже угадывалась в нем хищная и беспощадная непримиримость ко всему, что было связано с уютным и безопасным миром людей…
Я содрогнулся . Ассоциации были довольно неприятными, если не сказать -- болезненными. -- Что это? Ируканские боевые марши?
…Стараясь унять озноб, я посмотрел Раулю в глаза. Тот сидел, потягивая вино и беззаботно собрав глаза в щелочки. Мое замешательство его забавляло.
-- Этника, -- кратко пояснил он и щелкнул клавишей, остановив воспроизведение, -- запись хора с последующей аранжировкой в студии. Питер Гэбриэл, думаю... хотя точно не знаю. Впечатляет?
Он улыбнулся Жанне, вошедшей в комнату с кастрюлькой в руках.
-- Все, сел на коня. Миш, не слушай его, он кому хочешь мозги запудрит. Выйдешь отсюда вконец чокнутым. Что Майя Леонидовна скажет?
…. Она хихикнула, по - девчоночьи прикрывшись ладошкой.
Рауль расправил плечи, крякнул, прочищая горло и прогудел, изображая шаляпинский бас:
-- О! Майя! Леонидовна! Что! Скажешь! Ты?! Последняя нота была хорошо модулирована и звучала потрясающе: я восхищенно смотрел на Рауля.
… Через мгновение мы хохотали, как помешанные. Отсмеявшись, Рауль спросил, вытирая слезы, выступившие в уголках глаз:
-- Она и правда такая? Джоан тут про нее немножко рассказывала.
….Я потрогал пальцем губу, которая опять начала кровоточить.
-- Ну… в общем, да. Классная дама отдела автоматизации. Не забалуешься. …
Рауль подался было вперед в приступе смеха, но передумал и, надув щеки, сделал «пух». Наверно, его чувство юмора было отточено многими годами практики. Поднявшись со стула, он подошел к банкетке и вытянул из стопки кассету в серо-зеленой обложке. Подав ее мне, уселся обратно, шумно вздохнув. Было видно, что ему тесно здесь: то ли под действием вина, то ли под влиянием разговора глаза лихорадочно блестели и тревожили разум… Бездонные озера зрачков вы-глядели окном в мир, в котором не было места современной цивилизации с ее наболевшими проблемами и несуразностями… Я вздрогнул. И ощутил толчок внутри: это было похоже на мягкое и осторожное сжатие в области солнечного сплетения. Напряжение нарастало… Отпустило резко. В то же мгновение я «поплыл»: дыхание остановилось; тело вибрировало с очень большой амплитудой и неправдоподобно малой частотой; в ушах заунывно-гнусаво жужжало. Жужжание напоминало пчелиное, но слышалось как-то волнами: это походило на звук, издаваемый двигателем кордовой авиамодели, летящей по кругу… Я был абсолютно спокоен и наблюдал происходящее во мне, не испытывая никаких эмоций. Рауль сидел на стуле, чуть сгорбившись и отрешенно глядя прямо перед собой. Лицо до странности схоже с профилем Разящей Стрелы, стоящего на краю подоконника, рядом с магнитофоном. Через несколько мгновений дрожь стихла: обнаружив у себя в руке какую-то кассету, я открыл деку «Филипса». Немножко подташнивало. Мыслей не было. Но какая-то странная и -- дико отрешенная усталость охватила меня: ей, усталости, названия не имелось, однако я вдруг почувствовал себя постаревшим на добрых полвека…
***
Спокойная вещь…
… Я созерцал профиль Рауля, с дымящейся сигаретой ко рту: сейчас он напоминал мне кого-то очень знакомого, но вспомнить я не мог, как не пытался. Мы сидели на кухне, и курили, слушая «Пинк Флойд». Посмотрев на часы, я обнаружил, что стрелки подошли уже к половине первого ночи. Пора было собираться: но не хотелось думать об одиноком пути в свою берлогу. Рауль, небрежным движением затушив сигарету в пепельнице, взял магнитофон за ручку и побрел по коридору. Оглянувшись на меня через плечо, он чуть приподнял голову вверх и сделал движение, приглашающее следовать за собою.
***
-- Ну-с, на посошок!
…Рауль поднял рюмку. Как это бывает после теплой дружеской вечеринки, расставаться не хотелось: ноябрьский ветер сыпал на вздрагивающие оконные стекла мириады снежинок. Там, в застывшем морозном воздухе, как мне казалось, голубой ледяной лентой протянулось безмолвие, похожее на маленький Млечный Путь, ведущий отсюда к заводскому общежитию. Теперь я вполне готов был нырнуть в этот поток и провести некоторое время на заснеженных улицах, выбивая из замерзшего асфальта гулкую скорость шагов...
… «Филипс», стоящий на подоконнике, пел голосом Бориса Гребенщикова:
…Под небом голубым есть город золотой,
…С прозрачными воротами и яркою звездой…
Я взглянул на Жанну. Усталое и безразличное, лицо ее снова напоминало маску: сфинкс положил голову на руки с переплетенными пальцами и безучастно смотрел в окно; мелькнула мысль о том, что завтра утром все, что случилось сегодняшним вечером, покажется всего лишь сном… Пригубив портвейн из рюмки, я молча наблюдал за хозяевами: на какое-то мгновение мне увиделось, что Жанна чувствовала себя несчастной в этом мире, полном скучных и неинтересных вещей; Рауль, наоборот, излучал спокойствие и доброту, снисходящие до него, этого мира и позволяющие их владельцу чувствовать себя в нем, как рыба в воде… Пожалуй, впервые за всю свою сознательную жизнь я почувствовал укол зависти: мне до смерти захотелось попробовать, какова же она, семейная жизнь. Отношения этой пары казались мне гармоничными: Жанна и Рауль дополняли друг друга самым естественным образом. Внезапно мне подумалось о моей холостяцой жизни с отвращением: но, испугавшись самого себя, я вздрогнул. Куда заведут подобные настроения? Было во всем этом запретное, сладострастно-темное, как будто я подсмотрел нечто стыдное. Опять вспомнились слова Марины о женитьбе: я почувствовал, что краснею самым непотребным образом. Спасал полумрак, царящий в комнате; наконец, затянувшееся молчание нарушил щелчок магнитофона. Кассета кончилась; я решительно поднялся со стула с твердым намерением прощаться. Рауль вздохнул и, неторопливо подойдя к вешалке, снял с дальнего крючка светло-коричневую длинно-полую дубленку и молча накинул мне на плечи. Я смутился: как и большинству моих сверстников, мне никогда не приходилось носить дорогих вещей. Пресекая возможные возражения, Рауль приложил палец к губам. Отойдя на пару шагов, он склонил голову влево и внимательно рассмотрел меня. Потом, поднявшись на цыпочки, движением профессионального фокусника выудил из недр антресолей вязаную темную шапочку.
– Вот. Немного не по сезону одежка , зато не про-стынешь.
***
Ночной воздух был безветренным и морозным. Закурив на ходу, я с наслаждением втянул в себя дым и выпустил его густом и ароматным облаком в пространство. Где-то справа от меня, в темноте неосвещенных переулков, лениво перебрехивались собаки. Безлюдье и тишина. Было девятое ноября 1988 года.
***