Может ли «Я» быть предметом науки психологии? Если «да», то оно должно быть доступно для наблюдения.
«Никак не могу уловить своё «Я» как нечто, существующее помимо восприятий, и никак не могу подметить ничего, кроме какого-либо восприятия». – Пишет Юм, не то с удивлением, не то с удовлетворением…
Мы, в свою очередь, не испытываем ни того, ни другого – поскольку результат наблюдений Юма вполне предсказуем. Хочется только узнать – он намеренно путает ИНТРОСПЕКЦИЮ с САМОРЕФЛЕКСИЕЙ или ненароком?
Говорят, что Юм принадлежал к когнитивистам скептикам. Если толковать цитированное высказывание как выражение скепсиса к возможностям интроспекции, в качестве инструмента познания души, то скепсис этот выглядит надуманным. Кто сказал, что, наблюдая текущие состояния души в порядке их осознания или вербальной рефлексии, можно ощутить или воспринять своё «Я»?
Наверное, школьник, осознавший свою плохую успеваемость в форме самоопределения «Я двоечник!», испытывает в связи с этой самоидентификацией какие-то гнетущие ощущения и переживания. Однако, если, предположим, с помощью «телепатии» передать эти ощущения другому школьнику (например, отличнику), то нельзя обоснованно надеяться, будто из этих ощущений у него родится самосознание: «Я двоечник».
Эта иллюстрация наталкивает на вопрос: существует ли «Я» в отсутствие каких-либо восприятий?
Ответ на него невозможен без специальных исследований. Из общего опыта, однако, известно, что в отсутствие восприятий человек впадает в сон. Неясно, что при этом происходит с его «Я». Но, после пробуждения, «Я» уснувшего оказывается на своём месте. Это значит, что во время летаргического сна его «Я», по меньшей мере, сохраняется, – что доказывает известную автономию «Эго» от восприятий.
Это позволяет нам на время отвлечься от «Я» и обратить внимание на то, что Юм не видит не только «Я», но и ничего другого, кроме восприятий.
В силу того, что Дэвид рассуждает о душе, для него душа – не что иное «как связка или пучок различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении, постоянном движении».
И, поскольку рассуждение его принадлежит гносеологии, цитированное представление о душе показывает нам вовсе не душу, но – лишь возможности того прибора, который он использует для исследования души.
С таким же успехом можно встать на позицию Гельмгольца и заявить, что в так называемой «душе» нельзя увидеть ничего, кроме преобразований первичной солнечной энергии.
При этом Гельмгольц объявляет, что «мы все – дети Солнца».
Спрашивается, откуда он знает это (?). Как можно разглядеть отношения детей и родителей в преобразованиях энергии.
Здесь, опять же, возможен лишь обратный путь – взять отношения родителей и детей и сопоставить актуальностям этих отношений какие-то преобразования энергии.
Для нас важно теперь то, что помимо физика, измеряющего энергии, в данном феномене Гельмгольца существует некто, понимающий, что такое «дети».
Равным образом, в феномене Юма помимо субъекта наблюдения восприятий присутствует некто, понимающий, что значит «Я», и констатирующий либо невоспринимаемость, либо невозможность вычленения «Я» в потоке восприятий.
Таким образом Юм как последовательный эмпирик обнаруживает принципиальную нефизичность, или ненатуральность «Эго».
Герман Гельмгольц своими экспериментами подтверждает заключения Юма. В своих исследованиях цветового зрения он показывает, что зрительные образы – а, значит, и восприятия – формируются посредством особых умных движений глаз, управляемых мозгом, без всякого участия «Я».
Означает ли сказанное, что «Я» бестелесно, и что старик Аристотель ошибался, утверждая неотделимость состояний души от тела?
Пока неясно. Говоря по правде, Стагирит не упоминает «Я» в числе известных ему наблюдаемых состояний души. Однако, многие из этих состояний – такие как гнев, негодование, смирение, познание, мышление – неотделимы не только от тела, но и от «Эго».
Этой связью с «Я» гнев и негодование, например, отличаются от страха и радости как моральные страсти от общеживотных.
Стагирит, однако, не проводит этого различения. Все состояния души идут у него одной строкой. Это подразумевает, что возбуждения и движения тела, сопряженные с этими состояниями, не позволяют уверенно отличить гнев от страха, успокоенность от смирения, торжество от радости.
Означает ли это, что у «Я» вообще нет выделенной телесности и оно как бы осмотически разлито по всему телу? И является ли «Эго», в таком случае, какой-то особой энергией или гумором?
Сравнительные опыты над человеком и животными, не имеющими «Я», этого, видимо, не подтверждают. Даже обезглавленная лягушка в экспериментах немецкого физиолога Эдварда Пфлюгера показывала присутствие ПСИХИКИ.
С момента публикации этих опытов начинается различение «психики» и «сознания».
Должны ли мы сделать из этого вывод, что Аристотель заканчивается там, где начинается ЛИЧНОСТЬ, однозначно связываемая с сознанием?
И да, и нет. А дело в том, что модулярная теория мозга, кажется, нашла в «языковом модуле мозга» место для «Я», подтверждаемое данными экспериментальной психологии.
Этому хочется верить, потому что именно в этом модуле мозга следовало бы ожидать локализации сознания, частью которого является самосознание, или «Я-представление».
Ведь, тот отчет обо всём, и о себе, в частности, который называем «сознанием», составляется нами на языке членораздельной речи, путем проговаривания.
Речь, в свою очередь, принадлежит общению, вне которого она не могла бы ни возникнуть, ни существовать. Таким образом, общение посредством речи есть то со-бытие (совместное бытие), которому, собственно, и принадлежит со-знание (совместное знание). И это со-знание в нынешней науке Психологии отделено от психики, которой принадлежит непрерывный поток восприятий, наблюдаемый Дэвидом Юмом.
Сам Юм, как субъект рассказа об этом, принадлежит сознанию, и потому не может обнаружить самого себя в этих восприятиях.
Он мог бы обрести себя, если бы обратился не к интроспекции, а к диалогу с другом, и спросил бы его мнение о себе. Таким путем Юм бы приблизился к началу своего «Я», которое есть постоянно формируемое расширенное суждение о самом себе с позиции интериоризованного Старшего, отца или друга.
В заключение можно заметить, что, в противность неспособности потока восприятий вместить в себя «ЭГО», постоянно пересказываемая себе и другим повесть с продолжением, под названием «Я», вполне свободно вмещает в себя любые восприятия, обогащая ими свой сюжет.