Дача. Темный угол в комнатке под крышей. В полумраке бессолнечного дня вижу желтое покрывало, смутно вспоминаю – это сосланный из квартиры инструмент. Покрывало долой – клавиши! Гладкие, прохладные, чуть припудренные пылью… Как в полусне совершаю забытые действия: вилку в розетку, включить тумблер, окошечко полыхнуло синим огнем – готово, можно звучать. Пальцы на белое, и чуть выше – на черное, звуки забытые вспоминают руки. Глаза закрыла, просто пробую, как отзовутся ноты вокруг.
Синтезатор – электронный заменитель живого трепета пианино, суррогат, как многое в современном мире, и все же – неплохо имитирует дрожание струн. Клавиши тугие, рук не слушают, пальцы ослабли от долгого безделья. Аккорды не дружные, звуки глотаются, и все ж как прекрасно звучит инструмент! Руки забыли, все, что умели, ноты ищу, нахожу, скорей! Нотная грамота, как древние иероглифы, полузабытые, но что-то вспоминается, что-то подбирается, уже звучит. Как я играла в детстве! Не для уроков, не для учителя, не для экзаменов или родителей, играла для себя. Мне повезло, в дефиците абсолютно всего времен моего детства у меня не было недостатка в нотах. Мама принесла от знакомых захватанные старые книжицы: «Старинные вальсы для фортепиано», два выпуска – лохматые тетрадки в желтой и синей обложках. Коричневые листы в подпалинах времени, серая печать, грустная музыка. Я играла их все. Разучивала часами, играла наизусть. Играла и … плакала. Невозможно было не плакать под эту музыку. Только вслушайтесь в названия: «Оборванные струны» Гапона, «Грустный вальс» Бергера, «Грусть» Бакалейникова», «Осенний сон» Джойса, «Тоска», «Грезы», «Милая» Вальдтейфеля и «Вальс» Грибоедова… Они все были грустные, все – для слез. Я почти никогда не играла их на публику, для друзей и знакомых, они были для меня и случайных слушателей. В этом же ряду был «Детский альбом» Чайковского. Для экзамена я разучивала «Бабу-Ягу», для себя играла «Болезнь куклы» и «Похороны куклы». Что еще любила? Полифонии Баха – более трагической и светлой музыки я до сих пор не слышала. Некоторые очень простые – под силу совсем начинающим, и сколько же в них чувства, взлетов и падений, тоски и светлых очищающих слез.
Через много лет, под крышей дачного дома, я держу в руках все те же нотные тетрадки с полу рассыпавшимися листами. Я с трудом разбираю нотные знаки, читаю забытые письмена своего детства. Руки не слушаются, пальцы мажут мимо нот, не важно, я слышу музыку своего детства. Слезы стоят у меня в глазах, но не проливаются, а с трудом просачиваются изнутри редкими каплями. Мне кажется, если я буду лучше играть, наступит облегчение, и я играю снова и снова, час за часом терзая слух соседей и редких прохожих полудетским лепетом клавиш. Вспоминаю старые мелодии, местами почти наугад – это звучит голос, мой голос, тот, что я упрятала в струны и клавиши.
А еще я когда-то пела в хоре. Обычный урок в обычной музыкальной школе, для меня был самым желанным и волшебным. Нас собиралось человек двадцать девочек, и суровая дама-хормейстер в неизменной темной шали и с черными зачесанными волосами взмахивала руками-крыльями. За глаза ее звали «каркушей», а я ее любила. Она становилась ко мне боком, вся – одно большое ухо, и, полузакрыв глаза, слушала. Конечно, она слушала всех ребят, но мне тогда казалось – только меня. Она скупо раздавала отметки, все больше тройки и четверки. Мне говорила без улыбки, тыча пальцем: «Молодец!», – и ставила «пять», иногда по две сразу. Это – было счастье, меня слышали…
В юности мой голос уходил из области звука в область чистого слова, превращался во внутренний диалог, проявленный текстом на бумаге. Пианино исчезло из дома, в какой-то момент на его месте появился синтезатор: современно и требует мало места. Еще какое-то время звуки музыки были в моем мире, но подрастали дети, им было нужно место, и синтезатор сослали на дачу. Я перестала ходить на концерты: времени нет, да и что мне там делать? Плакать там нельзя, там приходилось держать лицо.
А недавно заныло так сильно внутри, голос просился на волю, пошла в музыкальную школу для взрослых – петь. Простые распевки, а как они наполняли меня звучанием! Все тело вибрировало, и я забывала, где нахожусь. В душном помещении без окон я смотрела на лампу и – пела. А потом волшебство закончилось, потому что надо было выучить песню для отчетного концерта. Я выучила. На репетиции мне дали в руки микрофон – и тут случилось непредвиденное. Первый куплет я молчала, не в силах вымолвить ни слова, а на втором слезы хлынули из глаз, мне было не остановится. Моя юная преподавательница не на шутку испугалась, о концерте больше не было разговоров. А через два занятия мой голос «дал трещину», захрипел на фоне полного здоровья, и учительница, девчушка только-только после консерватории, с облегчением отправила меня к врачу. Я не пошла к врачу и не вернулась на уроки. Мой голос давно перестал мне повиноваться, ведь я перестала жить и плакать.
Под крышей дачного дома я все играю старые вальсы, слезы стоят в моих глазах и не могут пролиться.
Декабрь 2017