Мэтт. 28-м летт. Что мы о нём знаем? В жизни совершил множество ошибок. Если все их обобщить, так сказать, то получается, что каждый раз, пытаясь сделать бутерброд, он доставал масло из холодильника и с упорством йога пытался намазать его на хлеб. Естественно, масло было твёрдым и не хотело намазываться. Каждый следующий раз - он совершал всё ту же ошибку. И некому ему было подсказать, что для того, чтобы получился бутерброд, нужно чтобы о б а его компонента были достаточно эластичными.
Но Мэтт очень любил бутерброды. Он так привык к ним, что отказаться от них у него уже попросту не было сил.
Что хорошего сделал Мэтт в своей жизни? Построил домик из костяшек для домино? Посадил во дворе на пятую точку защитника в футбольной баталии? Вырастил железные доводы? Да, всё это так. Но что в этом особенно хорошего? Мэтт попросту не знал. Как и не ведал, что делает. Куда он ни шел - он шел потому что где-то подсмотрел, что куда-то можно идти. Стоит ли говорить, что с таким подходом он ни к чему так и не пришел. "Я пришел к тебе с приветом" - это было не про Мэтта.
Но вообще, Мэтт любил стихи. Как читать, так и сочинять свои. Первое своё великое стихотворение он написал в 24 года. На это его вдохновила одна зеленоглазая блондинка. Глупыш, он так и не понял, что она - была всего лишь похожа на ту девочку, которая ему нравилась в четвёртом классе. А как известно, копия - лишь видимость оригинала. Оригинал, наверняка, висит сейчас под сигнализацией в каком-то музее брака, и поди ты до него доберись.
В-общем, он так её и не поцеловал. Копию своей первой детской влюбленности. Да что там, он так ей и не признался. Хотя, признаваться, по существу, было не в чем.
Спустя четыре года они случайно встретились на улице, она попросила его номер телефона, сказала, что позвонит, чтобы куда-то там пойти на какой-то концерт. Мэтт подумал и назвал ей цифры. Все цифры, кроме одной. В последней - он назвал соседний номер. Вот здесь его можно было лишь похвалить. Да и то - скорее это было результатом его везения, чем заслуги.
Мэтт продолжал намазывать на хлеб застывшее масло, записав себя в партизаны. Правда, весь отряд состоял из одного бойца, которым он конечно же не был. Биться за девушек было не в характере партизана. Он, засев глубоко в блиндаже, строчил себе из пулемёта словами во все стороны. И ни в кого не попал.
Хотя пару пуль пролетело довольно близко от, к счастью оставшихся живыми-невредимыми, жертв. Несколько сантиметров, всего чуть-чуть - но чуть-чуть, как известно, не считается.
Так он и дожил до 28 лет с этим чуть-чуть.
Порой он, совсем отчаявшись попасть хоть в кого-нибудь, вылазил из своего укрытия и шел в рукопашную. Ну как в рукопашную. Он шел в какой-нибудь парк и там слонялся, намереваясь своим слонением избавиться от своего, не дававшего ему покоя, чуть-чуть.
А еще Мэтт совершенно бескорыстно дал своё имя, и все свои данные в пользование одному писателю. Но писатель отнёсся к истории Мэтта с известной долей иронии. Так и в этом тексте, публикуемом на аудиторию всего около восьми человек, автор откровенно насмехается над бедолагой. Дескать, вот как ему в жизни не повезло!
Правда, писатель, справедливости стоит отметить, и сам не шибко то и успешный. Публикует свои тексты вот уже второй десяток лет для аудитории около восьми человек, семь из которых - вообще не известно умеют ли читать. Что тут и говорить. Правда, о нём мы знаем немного, может, он вовсе и не стремится к какому-то успеху и пишет вообще для себя одного со скуки, вместо того, чтобы разгадывать кроссворд или считать за окном пролетающие мимо облака.
Но вернёмся к Мэтту. Хотя Мэттом никто его и не называл. Он был Мэттью. Но и об этом тоже никто не знал. Может потому, что наш герой очень любил читать, а книги, естественно, отгораживают человека от людей. Вот он, к примеру, сидит на скамейке в парке, уткнувшись головой в книгу. Кто может его разглядеть? Лицо-то закрыто. Лица из-за книги не увидать. А если, тем паче, сидит с книгой вообще в своей комнате? Тут уже, как говорится, без шансов.
Читал Мэтт исключительно художетственную литературу. Ничто остальное его не интересовало. Он считал, что всё, что неинтересно - без того можно легко обойтись. Всё же, какие-то зачатки сознания в нём присутствовали. Но на хлеб он как начал, так и продолжал пытаться намазывать масло, долго лежавшее до этого в холодильнике.
Съедал свой раскромсанный бутерброд - и отправлялся кромсать клавиши фортепиано. Каким-то образом оно оказалось в его комнате. И откуда-то он даже знал, где нота ми. Ей и "доставалось" больше всего. Впрочем, надолго его никогда не хватало. Нота ми переставала выручать гораздо раньше, чем можно было подумать. Но, впрочем, и этого хватило, чтобы однажды Мэтту приснился причудливый сон с этой нотой.
А снилось ему такое: поздняя ночь, он сидит на заднем сидении такси, тесно прижатый сразу четырьмя девушками. На переднем тоже, кстати, еще одна. И всю дорогу все эти девушки обращаются наперебой друг к дружке: "ми-ми-ми! ми-ми-ми!" И что за странный сон? Хотя, возможно, девушки были изрядно подвыпившими. Тогда это, пожалуй, возможно.
Только Мэтт вбил себе в голову этим сном совершенно другое. Не имея возможности знать, как на самом деле общаются между собой девушки, Мэтт подумал, что и в взаправдашней жизни в их разговорах присуствует множество "ми-ми-ми".
Трудно сказать определенно, нравилось ему это или нет. Об этом даже не знал тот писатель, получивший права на художественно переработанные версии снов Мэтта. У него и своих снов с головой, видимо, хватало, а может сны Мэтта по-какой-то причине казались ему неудачными.
Одним словом, единственным человеком, который проявлял хоть какую-то небезразличность к Мэтту был тот самый писатель. Да и тот с каждым днём вспоминал о нём всё реже и реже, пока имя Мэтта вконец не перестало появляться в его текстах.
И так как никто из его аудитории окола восьми человек, судя по всему, этого даже не заметил, и не написал автору: "Эй, а куда подевался тот смешной чудик, о которым Вы с таким чувством юмора рассказывали?", то немудрено, что писатель и сам забыл, что когда-то был такой Мэтт, который изо дня в день с упорством, достойным немецкой сборной по футболу, намазывал на хлеб застывшее в ходильнике масло.