Сегодня вечером после работы в нашем конференцзале, как это иногда бывало, должен быть кинофильм. Но у входа в здание висело объявление, что фильм переносится.
У доски объявлений стояли Володя Рыжков и Николай Прошаков. Я подошел к ним. Полгода назад в точно такой же ситуации мы не дождались зарубежного фильма, и по моему предложению поднялись в библиотеку общественно-политической литературы, от которой временно имел ключ. Тогда, пользуясь паузой в делах, мы посмотрели книги по искусству и поговорили о религии.
Подошел Виталий Бахтинов. Он слышал хорошие рецензии на этот фильм и пришел, и, посетовав, что случилась неувязка, спросил, что мы тут делаем.
- Ждем кино, - ответил Николай.
- Ну-ну. А я целую неделю писал отчет по эксперименту и решил развеяться, а тут…
Я предложил подняться в ту же библиотеку, как в прошлый раз, и посмотреть газеты.
- А вон еще один идет, - заметил Коля Юрия Вересова, поворачивающего в нашу сторону. – Привет, Юра, ты куда?
- Да вот, зайду в банкомат. А дальше в профком, если там кто-то есть. Хотел узнать о путевках, может, что осталось?
; Юра, если будет время, зайди к нам в библиотеку. Это ненадолго.
Показав дежурной пропуска, Юра пошел к банкомату, а мы поднялись на пятый этаж. Я ключиком открыл дверь и мы вошли в библиотеку. Минута ушла чтобы осмотреться, взять газету или выбрать стол, и мы уже сидели как посетители, пришедшие за знанием и мудростью веков.
Некоторое время было тихо, и мы были заняты.
– Привеуйте, товариами, ; раздался с порога голос Юры. Он сделал шаг назад в коридор, и было видно, как он рассматривает табличку на двери. Наконец, но уже с некоторым почтением и осторожностью вошел в комнату. В руках у него была тоненькая сумочка из болоньевой ткани.
Насколько я помню, уже лет 15 назад он имел три костюма: черный и светлый – оба cтрогого покроя и коричневый свободного покроя из более толстой ткани и с рельефными карманами. Других серьезных обнов за это время не было, за исключением недорогого вязаного коричневого джемпера со вставками из чего-то похожего на кожу, и полосатой, матрацного цвета рубашки.
Надо сказать, что либо он умело все подбирал, либо это выходило случайно, но то, что он носил, неплохо подходило и гармонировало с его немного худощавой, стройной фигурой и немного усталым лицом.
Сегодня он был в коричневом костюме, который мне нравился более других. По мере того, как он оглядывал помещение, на лице его появлялось все большее удивление.
– Вот вы где решили собраться... Не ожидал... Ведь рабочий день уже закончен, как это вам разрешили? – Уже несколько освоившись, он подошел к стеллажам с книгами. – Надо же, сколько книг... Я знал, что кроме научной у нас есть еще и библиотека общественно-политической литературы, но, признаться, за все двадцать лет работы ни разу здесь не был.
– Обычно это называли кабинетом политпросвещения, – ответил Володя Рыжков, – ну а если ты сюда не ходил, значит, в политпросвещении не нуждался. Кстати, не ты один, многие этим не интересуются и сюда не ходят, но мне, конечно, такое безразличие непонятно. Здесь можно найти много полезного.
– Это ты, конечно, прав, но ты же был, так сказать, коммунистом, был обязан повышать...
– Почему был, я и сейчас считаю себя коммунистом.
– Ну, хорошо, хорошо, извини. ... Да, надо же: весь Карл Маркс, Энгельс, Ленин... Так, что тут имеется... "Религия и атеизм", "Страны социализма", "Критика буржуазной философии" – Он ходил между стеллажами и с интересом разглядывал названия разделов на классификаторах. – А что, здесь неплохо, порядок, чисто, все четко, как в старые времена. Как будто вернулись на двадцать лет назад. Между прочим, я хоть и являюсь противником идей Маркса и Ленина, но не приветствую, когда их книги выбрасывают. Как это здесь еще все не разгромили... Да, вот дела... Помню, как рядом с моим домом, это в Москве, после путча в августе 91–го, сразу разгромили такую же библиотеку, правда я в нее тоже не ходил и что там сейчас – не знаю.
– Наверное, офис или торгуют вином, – предположил Володя. – Бери кресло, присаживайся, что там ходить да смотреть, раньше надо было интересоваться, а то скоро твои друзья и до этого доберутся. Будут только "Коммерсантъ", "Бизнесъ", "Деньги", "Частная собственность", "Оптовик", "Биржевик", ну еще, может быть, "Скандалы" и "НЛО" – тоже очень ценные газеты.
– Сейчас, сейчас, дайте уж досмотреть... "Дипломатия"... – хорошо,... "Справочники",... "Проблемы разоружения",... "Мировая экономика",... "Коммунизм и личность",... "Национальный вопрос",... А вот "Критика философских школ и направлений" – это, наверное, то, что я бы почитал,.. почитал... Так,... "Исторический материализм",... "Немарксистская политическая теория", – странно, даже такое тут есть?... "Логика",... "Этика",... "Управление народным хозяйством",... "КПСС в резолюциях",... "Оплата труда",... "Экономика Москвы",... "Философские науки",...
Да, прилично, прилично,... А там что? ... "Искусство" ... – вот не знал, частенько искал почитать, а, оказывается, было почти под боком... "Культура",... "Наука",... "Просвещение",... "Советское государство и право",... "Международное право",... Так, журналы... Я, кстати сказать, считаю, что читать журналы – это лучше, чем книги, в них больше жизни. Ну что, неплохие журналы, неплохие... "Вопросы философии",... "Вопросы истории",.. "Вопросы экономики",..."Диалог",... "Мировая экономика и международные отношения". А вот и знаменитые "Коммунист" и "Агитатор". Это тоже хорошо... Так, газеты,... изрядно,... Откуда только денег было на все это?... Ну что ж, все правильно, все так, как полагалось при коммунистах. Но многое из этого было неправильно и ушло в прошлое.
– Товарищи, – обратился я к присутствующим, – если будете брать книгу или газету, то прошу возвращать точно и аккуратно на свое место. Я дал слово, что все будет идеально, иначе нас сюда никогда больше не пустят.
– Анатолий Дмитриевич, меня все-же интересует: – как тебе это разрешили, ведь такое не допускается? Или ты стал здесь работать?
– Нет. Просто последние три-четыре года приношу те книги и газеты, которые сюда не поступают. В основном это, так называемая, оппозиционная литература самых разных направлений.
К примеру, первого и девятого мая позапрошлого 93-го года был в Москве и купил штук 15 таких газет и пару книг. Время, сам знаешь, такое, что теперь над покупкой каждой газеты надо думать и думать. Это раньше они стоили 2 копейки, а сейчас по 500 рублей, по 800 рублей, поэтому десять раз ходишь взад-вперед, пока не решишь, что на эту брошюру или газету надо разориться. О книгах и говорить нечего.
Вот тот шкаф на цепочке, – продолжал я, – он был пустой, а теперь почти на треть заполнен моими книгами и газетами, которые со временем станут редкостью, поскольку издаются очень малыми тиражами. Но здесь они есть и их можно взять и почитать. Однако, по правде говоря, мне сказали, что желающих читать не было. Так, пару раз кто-то посмотрел пару минут – и это все. Обидно. Тем не менее, я приношу и этим, наверное, заслужил некоторое доверие. Особо распространяться, конечно, об этом не стоит. Вернее, совсем не стоит. Сегодня, формально, я остался, чтобы пополнить свои фонды, проверить, привести в порядок, провести классификацию и т. д. Поэтому прошу это учесть и соблюдать полный порядок.
– Ясно. – Юра сел в кресло, еще раз оглядел комнату, стеллажи с аккуратными рядами книг, цветы на журнальном столике и на подоконниках, особо внимательно посмотрел, будто видал их впервые, портреты Маркса и Энгельса на стенах и спросил: – И какие-же газеты ты собираешь, как они называются?
– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Возьми и посмотри, неужели неинтересно, чем живет страна?
– Поверь, сейчас дел так много, что не до газет, ни правых, ни левых. Уже полгода я, конечно временно, ничего не читаю. Есть причины. Ты лучше назови несколько названий, я все пойму.
– По названиям мало поймешь, но если хочешь – пожалуйста.
"Бумбараш" – это газета московских комсомольцев. "Большевик" – в этой газете печатаются статьи и выступления Нины Андреевой. "Верность" – газета, посвященная В.И. Ленину. "Молния", "Дубинушка", "Андроповская правда", "Дело", "За Родину, за Сталина!", "Юный пролетарий", "Единство" – это коммунистические, большевистские газеты. Газета "За СССР" – это всем ясно, один из ее организаторов – Сажи Умалатова.
Далее: "Российская правда", "Трудовая Россия", "Возрождение России", "Солидарность", "Пульс Тушина", "Вехи", "Воля", "День", "Завтра", "Правда Жириновского", "Народная правда", "Русский собор", "Русский порядок", "Пролетарий", "Гласность". "Речь", "Собеседник православных христиан", "Русское воскресение", "Русский вестник".
Некоторые из этих газет считаются газетами коммунистической ориентации, однако я нахожу их чисто оппортунистическими. Другие газеты – с уклоном к национализму, другие – к религии. Есть несколько газет анархистов, монархистов...
– Все-все, хватит. Ты прав, кроме названия "За Родину, за Сталина!" остальные названия мне ничего не говорят. Ну, еще одна – "За СССР" – тут вроде бы можно догадаться.
Слушай, скажи – зачем тебя это интересует? Раньше, я знаю, ты пытался что-то рисовать, ну, конечно, прямо скажем, на простейшем любительском уровне, но все-таки что-то мне нравилось, все-таки, какой-никакой, как не бери, но это был труд, поиск. Я тоже этим занимался, отлично понимаю и уважаю, но чтобы столько времени тратить на газеты, извини меня, я бы не стал. – При этих словах он взялся тремя пальцами за подбородок, сделал губы бантиком и, глядя в пол, задумчиво и недоверчиво покачал головой.
– На самом деле затраты времени не так велики. Эти газеты я покупаю от случая к случаю, и если за 4 года их накопилось здесь штук 200, то усредненно это соответствует лишь одной газете в неделю. Для сравнения – бульварная газета "Московский комсомолец" выходит в семь раз чаще.
Вот ты сказал, что у тебя много дел и даже газету прочесть некогда. Ты что, так занят? Машины нет, дачи нет, бизнеса тоже, как можно догадаться, нет. Поделись, если, это не тайна: – чем ты занялся, помимо работы, конечно? Просто интересно – какими делами сейчас увлекаются другие?
– Ну, как сказать... – он раздумывал: стоит ли отвечать? – В общем, делом, конечно, назвать это тоже нельзя... Вернее, с натяжкой, если... С одной стороны, вроде, дело, с другой – вроде бы хобби...
– Ну ладно, не хочешь, – не говори, я спросил просто так, ради интереса.
– Да ничего здесь такого нет. Я невзначай написал статейку в журнал "Химия и жизнь", и ее приняли. Потом написал другую – тоже приняли. Сейчас обдумываю еще одну, появится она или нет – не знаю, да это заранее никогда и не известно, если статья не заказная. В общем-то, эта работа не простая и времени требует порядочно. Но интересная. Для меня это интересно. Еще... ну, ладно, так уж и быть, скажу. Я написал пару стихов, так, как говорится, для себя.
– Очень приятная неожиданность, – оживился Коля Прошаков. – Я надеюсь, ты прочтешь их нам? Или дал бы почитать? Как, товарищи, попросим Юрия Михайловича?
– Какие могут быть вопросы, конечно, попросим, – поддержал его Володя. – Юра как-нибудь принесет и почитает. Так, Юра?
– Ну, хорошо, я подумаю... Может быть, и принесу. Там надо еще кое-над чем поработать, пригладить... Ну ладно, быстро не обещаю, но как-нибудь принесу.
– Юра, – я встал и передвинул свое кресло, чтобы оно было повернуто в его сторону, – сейчас самое время поговорить о свободе творчества. Давай твои доводы за свободу творчества.
– Я уже все говорил и сегодня повторяю еще раз: речь идет о большем, чем о свободе творчества. Речь идет о более важном – о свободе человека и о правах человека, чего никак не желали признавать большевики. Они хотели ограничить все виды свобод, и на этом потерпели глобальную катастрофу.
– Пожалуйста, поясни, – попросил я, – в чем состояли ограничения в этой области? Они разумные или нет?
– Вот даже в твоей постановке вопроса сказывается большевизм, хотя им и не был. Смотри сам: – вот художник, он рисует. Почему за его спиной должен кто-то стоять и указывать, что можно, а чего нельзя? Он что, умнее художника? Ведь искусство, как и все остальное, не стоит на месте, а находится в постоянном поиске, и откуда он, этот надсмотрщик, может знать – как надо?
Ты же сам, да и я тоже, немного рисуем и должны понимать, что вмешательство в это дело недопустимо, тем более что такой надсмотрщик, как правило, некомпетентен, ничему не учился, не специалист и не может отличить масло от пастели.
И так во всем остальном, что ни возьми – везде они были, эти надсмотрщики. Это плохо и такого не должно быть.
– Речь идет не о технике – масло или пастель, – возразил Виталий, – и надсмотрщик не лезет в технические детали, а речь о том, что несет автор людям, как он своим творчеством воздействует на других людей. И чему способствует: – росту их личности или наоборот, деградации и разложению? Разве это может быть безразлично людям?
Взять, к примеру, атомную энергетику. Там есть огромный свод правил: что можно, а чего ни в коем случае нельзя, иначе принесешь беду множеству людей. Как тут без контролеров?
Поворачивать реки или распахать тундру – это тоже творчество, но надо думать о последствиях, а потому, если новаторы этого не понимают, люди вправе вмешаться и остановить эту деятельность. Захочешь ли ты ехать в поезде там, где диспетчера люди творческие, которые в своих поисках могут направить в другую сторону?
– А еще более смело и по-новаторски – пустить его на встречный путь, – добавил Коля. – Это было бы очень свежо и оригинально. Как, товарищи? А то какое-то расписание, занудные правила – как это скучно. Есть ли хирурги, не признающего никакого контроля? Тем не менее, контроль везде существует и за нанесенный ущерб обществу могут даже посадить. Разве не так, Юра? Кстати, вы слышали о последнем выдающемся достижении в области культуры?
Ответов не было, никто не знал.
– Как, не слышали? Ну, вы, товарищи, совсем не растете, отстали. С вами и говорить-то просто не о чем, неинтересно.
– Ну что там такое, не томи, – спросил Юра, покрутив плечами вправо и влево, устраиваясь в кресле правильно и ожидая новостей с культурного фронта.
– Ты, Юра, ходишь на выставки?
– Сейчас нет, но раньше ходил. Даже очень часто. Мы с Анатолием Дмитриевичем частенько обменивались мнениями, он вообще, наверное, не пропускал ни одной. С осени я намерен возобновить.
– И как ты выражал свое отношение к увиденному?
– Я? Ну как, как и все. Посмотрел, сравнил. Оценил достоинства, отметил недостатки. Обратил внимание на технику. Попытался понять идею. Поразмышлял. Что-то почерпнул для себя. Это очень полезно, там попадаются очень интересные и серьезные работы.
– А как можно было бы внешним эффектом выразить свое отношение?
– Есть книга отзывов. Кстати, там пишут много. Я, правда, ни разу не писал. Если кому этого мало, тот может написать статью. Но это дело серьезное. Здесь нужны знания, здесь большие требования. Одно могу сказать – наобум такое не сделаешь.
– И этим исчерпаны все формы выражения?
– Тебе этого мало? По моему, вполне достаточно. Я не вижу необходимости еще чего-то. Ну, можно еще устроить диспут...
– Сейчас падение нравов и на этой почве растет хулиганство и преступность, – решил поискать ответа Володя. – Поэтому можно ожидать новых форм выражения. Картину можно, например, порвать. Или в нее плюнуть. Не так?
– Вот! Почти верно. Но это банально, такое уже бывало. А творческим натурам нужен поиск. В Пушкинском музее была выставка Ван Гога. Туда пришел художник-новатор Александр Бренер и нашел: перед одним из самых известных полотен навалил кучу. Печать, такая же модерновая, его прославила. Живописала художественные достоинства кучи, раскованность и смелость автора. О нем заговорили, и он стал еще более известен. Везде принят, прислушиваются к его мнению, желанный гость всех интеллигентских тусовок.
А ты нам, Юра, о какой-то книге отзывов, диспуте, статье... Это уже не нужно. Ты, Юра, отстал, тебе надо работать над собой. Чтобы соответствовать новому времени. Ты же сам зовешь вперед, а оказался позади?
Коля остановился, успокаиваясь от наплыва чувств, вызванных упоминанием деятельности независимой от моральных норм творческой интеллигенции, несущих в общество хулиганство и разврат.
– На каком основании ты, Юра, ставишь работников культуры выше представителей всех других профессий, давая им право быть людьми бесконтрольными и безответственными? – спросил Володя. – С эстрады, книгами, кинофильмами или живописью можно учить прекрасному, но можно учить и хамству и безкультурию, чему я был свидетелем, когда с эстрады учили почти-что матерщине. Мне было стыдно слушать эти пошлые намеки и гадости.
Пока Юра медлил, я добавил:
– Юра, почему другим нельзя, а этим все можно? Почему в медицине есть правило "Не навреди!", а здесь такого нет? Заметь: все, кто причисляет себя к творческой интеллигенции – они борются за то, чтобы такого правила здесь и не было. В этих условиях любое неумение и безобразие можно списать на, якобы, "творческий" поиск или на знаменитое – "А я так вижу!".
– Ну, ты не передергивай. Если художник говорит о плохом, это не значит, что он к этому плохому зовет и это насаждает. Нет. Это, я бы сказал, лишь постановка вопроса, приглашение к разговору и обсуждению. Люди начинают, пусть даже об этом плохом, открыто и сообща размышлять, а поскольку человек наделен разумом, то в конце-концов вырабатываются общепризнанные критерии и многие нежелательные явления отпадут сами собой.
Если об этом не говорить вслух, то появляется нездоровый интерес, запретное всегда тянет и здесь, действительно, будет торжествовать халтура и тому подобное, но в условиях свободы это долго не продержится. Ты же выступаешь против естественного развития и познания, и хочешь, как большевики, управлять и направлять, но где гарантии, что ты не ошибаешься? Кто их даст?
Далее, то, что ты можешь назвать "разложением", я то же самое могу назвать великим поиском и прогрессом, так что здесь все очень непросто.
А что такое истина или истинный путь – над этим человечество бьется давно, и это еще вопрос и вопрос. И ты, и я, и этот надсмотрщик мы тоже этого не знаем. Люди, конечно, стараются это познать, но никогда этого не произойдет, и для каждого поколения это будет решаться по-разному. Ты хоть в партии и не состоял, но не уподобляйся этим большевикам, которые вдруг откуда-то ни с того, ни с сего появились и, будучи совсем темными и неграмотными, заявили, что знают такой путь. Это смешно.
– Юра, а в религии существуют строгие каноны, иными словами цензура, – сказал Володя, – и там все жестко регламентировано: – какого святого как изображать, или как относиться к тому или иному толкованию. Там свобода и "поиски" сильно ограничены. Это укладывается в рамки твоего мировоззрения?
– Это вопрос, конечно, не простой, но это укладывается в то, о чем говорю. Каким образом? Смотри. Я уверен, что при становлении религии было много вариантов, они столетиями проходили проверку временем, самые лучшие закреплялись и оставались. И если сегодня кто-то начнет критиковать святых, писать иконы или религиозные сюжеты по-иному, он покажет незнание предмета и незнание его истории. Но духовенство, которое все это знает, поправит или не примет его труд.
Тебя, наверное, коробят мои слова насчет "устоялось" и "стало общепринятым", но разве с этим можно не считаться? Это нормальное явление. Покажи дом, где люди отказались от дверей и лазят в окно. Казалось бы, просто: взял лестничку, открыл окно и вошел в дом.
Однако в свободном процессе поисков и изысканий со времен проживания в пещерах зарекомендовала себя и закрепилась такая схема – входить через дверь. Стало общепринятым здороваться, поздравлять с днем рождения, к 8 марта женщинам дарить цветы и т. д., и будет странным, если кто-то вдруг перестанет здороваться.
– Юра, ты сказал "устоялось", то есть, борьба мнений закончена, и по этому вопросу вправе быть установлена цензура. Так? – спросил Володя.
– В религии - да. Я, конечно, понимаю к чему твой вопрос, но религия это особая материя. Конечно, религия имеет свои каноны, на которые покушаться нельзя, но учти, что они вырабатывались тысячелетиями и люди с ними добровольно согласились и приняли их.
Был свободный выбор – вот то главное, о чем я говорю. Люди в церковь ходят добровольно, и попробуй заикнуться там о, якобы, неправильности церемонии ведения службы или о неверности написания икон – я думаю, что тебя не поймут. Убеждай их хоть сто лет – и никто с тобой не согласится. Такое может быть только тогда, когда все это принималось добровольно и соответствует нуждам человека.
– Насчет добровольности принятия религии, например, того же христианства на Руси, я сильно сомневаюсь, – не согласился Коля, – но в мире существуют несколько разных религий и много сект, причем каждая считает свое учение единственно верным, а все другие отвергает как ложные, говорит, что в области веры еще ничего не устоялось, и под вопросом остаются основы всех религий.
– Юра, если вернуться к твоей концепции свобод, то согласись, что, по крайней мере, в религии, она не работает, – как всегда спокойно вступил в разговор Виталий. – Попробуй кто-то усомниться в тех или иных основах или начать критиковать, что будет? В лучшем случае тебя поправят, а будешь упираться и заниматься свободомыслием, – отлучат, проклянут или еще что. Вспомни инквизицию. Кстати, ее называли "святой".
– Да, бывало и сжигали, – добавил Коля, – а недавно в Иране к смерти приговорили одного журналиста, который что-то не так написал об исламе. Теперь он скрывается в других странах, меняет внешность и ежедневно ждет исполнения приговора.
– Все знают, – продолжал Виталий, – что в любой религии есть цензура, и она строго следит за чистотой своей идеологии, так что насчет свободы слова или инакомыслия в этой области лучше не заикаться. Причем, что характерно: даже абсолютно несведущие в избранной ими религии люди и даже сведущие, но в жизни не следующие ее путями, – они полностью одобряют эту цензуру и им даже нравится, что каноны незыблемы и тщательно оберегаются.
Они считают свое учение верным и создали мощную охрану в виде цензуры и надзора против любых, даже малейших попыток к размыванию их учения.
Мне, например, запомнилась встреча в Доме Ученых на 41-м километре – Виталий показал в сторону окна, – с отцом Владиславом где-то в 90-м году, когда принялись восстанавливать Пучковскую церковь. Он убежденно и, я должен сказать, мне такая убежденность нравилась, говорил о совершенстве учения христианства, о его полноте и замкнутости. Поэтому, если они считают свое учение верным и полезным человечеству, они должны его оберегать. В этом плане сильная и жесткая цензура вполне объяснима и оправдана. Без нее же все будет потеряно – и очень быстро.
В науке, – Виталий поднял упавшую с подлокотника кресла книгу, там положение другое, там цензуры нет и быть не может. Там изначально постулируется, что познание бесконечно, истина – относительна, ничего устоявшегося не существует. На сегодня правильной считается одна теория, завтра на смену придет более совершенная, и так далее. Поэтому в науке допускается внутренняя борьба, и она стимулирует поиск истины в материальном мире.
В религии же, где истин, как они считают, найдена, внутренняя борьба приведет только к расколам, ослаблению и исчезновению их учения. Но этого они не хотят. Так что вопрос о цензуре или, как ты, Юра, выразился, о "надсмотрщиках" – он вовсе не такой праздный и ненужный, как ты хочешь это представить. Может ли существовать здоровым живой организм без соответствующих иммунных систем защиты и защитных клеток, постоянно ведущих борьбу со всякими болезнетворными микробами? – Нет.
Если ты будешь настаивать, что в искусстве допустимы любые свободы, то я с тобой просто не соглашусь – средствами техники можно покалечить тело человека и, причем, основательно, а средствами искусства можно искалечить душу и нравственность человека, причем, тоже весьма основательно. Почему ты не считаешься с этим – мне непонятно.
- А в Китае на это смотрят по другому, – сказал я. – Там недавно сразу у семи телеканалов отключили энергию и заставили заново оформлять все разрешительные документы.
– Но религиозная жизнь – уклонился Юра от обсуждения Китая, – посвящена служению Богу и там действуют свои правила и свои особые и даже очень жесткие законы. – На пару секунд он закрыл глаза и слегка зевнул, прикрывая рот рукой. Еще через пару секунд продолжил: – Там человек сделал свой выбор и у него не должно быть места сомнениям и колебаниям. А если сомневаешься, то нечего тебе там делать, дорога тебе открыта, уходи в светскую жизнь и сомневайся там, сколько захочется. В этом состоит свобода человека.
А в светской жизни и науке, ты прав, не должно быть места цензуре и досмотру, иначе не будет развития, одна группировка установит свое господство и будет подавлять все другие, даже более прогрессивные. В общем-то, мы уже повторяемся и идем по кругу.
- Но зачем-же в Китае есть цензура? – спросил в заключение Володя, взглянув на часы и листая взятую с полки книгу. И добавил:
- Вот здесь известный философ Иван Александрович Ильин говоритоб этом так:
"В самом деле, что означало бы "непротивление" в смысле отсутствия всякого сопротивления? Это означало бы приятие зла: допущение его в себя и предоставление ему свободы, объема и власти. Если бы, при таких условиях, восстание зла произошло, а несопротивление продолжалось, то это означало бы подчинение ему, самопредание ему, участие в нем и, наконец, превращение себя в его орудие, в его орган, в его рассадник... Это было бы, вначале, добровольное саморастление и самозаражение; это было бы, в конце – активное распространение заразы среди других людей и вовлечение их в сопогибель"...