Бунт
Майский дождь полил как из ведра. Сверкнувшие за окном молнии озарили кислые физиономии спецкоров, початую бутылку коньяка и узкий пенал комнаты.
- Всё, товарищи, пора кончать с этой галиматьёй! – заявил Данила Шавкин, носастый и щуплый очкарик, захлопывая ноутбук. – Сколько можно кривить душой? Это за три месяца до пенсии.
- Памятники старины крушат у нас на глазах! – подхватил толстяк Фома Бадягин. – Безликие коробки ляпают одну за другой. Город в пробках. Дороги все разбиты, нет ливневок, все колодцы закупорены, повсюду мусорные свалки. И мы всё это восхваляем. Нет нам прощения.
Самый матерый, опытный из троицы седобородый Кузьма Раскоряков в сердцах скомкал газетную полосу до «снежка» и бросил в стену, увешанную почетными дипломами и грамотами. А потом вдруг подскочил с табурета и топнул ногой:
- Амба! Я объявляю голодовку. Буду голодать, пока не восстановят памятник Николаю второму и фонтан Победы.
- Кузя, мы с тобой! – хором выпалили Шавкин и Бадягин.
- И Мясников нам больше не указ! Он не редактор! – продолжал кипеть Раскоряков. – Бездарь. Жи-ши пишет через «ы». Получает в пять раз больше нас.
- Долой Мартына Мясникова! На мыло! И Фатиму Рассадову, подстилку его, вон! Пусть она возвращается на рынок торговать помидорами. Баба бесстыжая.
Троица разбухарилась не на шутку. И вот уже отборная ругань смешалась со звуками ливня и раскатами грома. Они даже не услышали, как дверь их пнули несколько раз ногой. На пороге стояла крупная румяная женщина в малиновом длинном платье. В комнате топором повисла тишина.
- Это что за гульба здесь? Что отмечаем? – спросила женщина, принюхиваясь. – «Арарат», пять звездочек. А, шелкоперы-гудошники?
- Ой, Фатима Обшаровна, присоединяйтесь к нам, - расплылся в улыбке Шавкин.
- Некогда мне. Я готовлю гонорарную ведомость.
- Какую, простите, ведомость?
Фатима Обшаровна топнула ногой:
- Гонорарную! Оглох, Бадягин? Нельзя тебе пить.
- Вот и я ему говорю, - растерянно произнес Раскоряков.
- Полоса-то информационная готова, Кузьма Дормидонтович? Всё свели, пропойцы?
- Давно уже готова, - пискнул Шавкин.
- А чего сидите-то? Сидят. Мартын Гуталинович ждёт её, держит номер из-за вас. Где полоса?
- Вот она, родимая, - ответил Раскоряков, поднимая с пола «снежок», вот она.
- А почему в таком виде?
Бадягин загадочно усмехнулся:
- Это Кузьма перепутал беловик с черновиком.
- Сколько ты в газете, Раскоряков? – рявкнула Рассадова.
- Сорок лет уже, матушка.
- А ума не нажил! Быстро распечатать новый экземпляр для Мясникова. Ну!
- Хорошо. Только Мартыну Гуталиновичу ничего не говорите, матушка, - блеснул слезой Кузьма.
- Какая я тебе матушка? Погоняло ты нашел мне. Забудь это слово, понял?
- Есть!
- Я полосу жду, время пошло!
Раскоряков опрометью бросился вон из комнаты.
- И свинарник развели. Убрать здесь всё немедленно! Разложились коньячные души! Кабак нашли, - гневалась Рассадова.
Шавкин рухнул на пол с веником в руках.
- И подоконники у вас в пыли и пепле.
Тут уже Бадягин проявил находчивость, достал из стола полотенце и припал к подоконнику, принялся тереть его, что есть силы.
- Ну вот! Другое дело! Стоит только захотеть.
- А мы с Шавкиным есть в гонорарной ведомости? – дрожащим голосом спросил Бадягин.
- Есть! Пока есть.
- Почему это – пока, матушка?
- Ещё один. Матушка. Да очень просто. Вы же выпиваете каждый божий день, митингуете.
- Это Раскоряков виноват. Его проделки, - вставил Шавкин. – Он голодовку хочет объявить. Он нас провоцирует.
- С него особый спрос будет! Он весь коллектив тянет в пропасть, - подвела черту Рассадова. – Я ему покажу голодовку, будет помнить.
Ливень затих, перешёл в моросящий дождь. Запыхавшийся Кузьма Дормидонтович гордо внёс газетную полосу.
- Вот, Фатима Обшаровна. В лучшем виде.
- Так! Чтобы ни звука из вашей комнаты я больше не слышала. Святая троица.
Раскоряков браво щелкнул каблуками, козырнул:
- Есть, матушка!
- Кретины! Ведь на волоске висите.
Рассадова вышла, хлопнув дверью.
- Какая женщина! – воскликнул Шавкин.
- Ураган! Огонь! – выдохнул Бадягин.
Раскоряков двинул кулаком в стену и присел от боли:
- Я женюсь на ней, - сказал он. – Я отправлю её в декрет. Не будь я Раскоряков.
Троица ржала потом до истерики, сотрясая стены редакции. А Фатима Обшаровна тем временем лихо набивала на компьютере уведомления о сокращении.