У своей калитки Игнат столкнулся с соседом с Овражкиной улицы. Пузатый мужичонка сыто улыбался, но, завидев хозяина, моментально побледнел и даже чуточку похудел: по его лицу пробежала телевизионная рябь. Игнат взлетел на крыльцо.
Его жена Люба сидела у стола и курила. На ее лице было знакомое Игнату выражение богатого скупердяя, только что накормившего нищего сухой коркой: вроде было и не жаль, а все равно противно. Завидев мужа, Люба чуть поморщилась и стиснула рукой ворот черного халата в выцветших маках. Игнат обвел глазами комнату и снова посмотрел на любино лицо, сизое в клубах дыма. Над губой у нее блестели противные капли пота, надо лбом топорщились неопрятные пряди.
— В душ сходи, — насупившись, сказал Игнат. Люба громко возмутилась:
— Не, а чо ты начинаешь сразу? Чо ты начинаешь?
— В душ сходи, — зло повторил он.
Люба цокнула языком, закатила глаза, картинно вздохнула и швырнула непогашенную сигарету в пепельницу. Отодвинув с визгливым скрипом стул, вышла из комнаты.
Игнат подошел к столу и посмотрел на вьющийся дымок. На сигарете алел след от помады, красиво совпадающий по цвету с тлеющим огоньком. Рядом лежал давно погасший бычок, весь беленький и остывший. Игнат с силой придавил сигарету к дну пепельницы. Она хрустнула, как жирный жук.
Игнат сделал пару шагов к кровати, но глянул на небрежно наброшенный плед и, развернувшись, подлетел к двери. Она жалобно охнула от удара плеча.
Игнат зашел в палисадник, уселся под кряжистым бесплодным абрикосом на одно из двух раскладных кресел. Через несколько минут к нему подошла распаренная, раскрасневшаяся Люба, еще более растрепанная, чем до этого: прядки у лица намокли, стали похожи на ежиные иголки. Она села рядом, громко постучала ногтями по пластмассовому подлокотнику и спросила:
— Ну, чо ты?
— Съездила бы ты к матери, Люба, — сухо кашлянув, сказал Игнат. Люба высоко подняла тонкие брови, подалась вперед, заглядывая ему в лицо:
— Да я не пойму, чо...?
— Мать, говорю, давно ты не видела. Съездила бы, навестила, — Игнат прищурился и сплюнул в траву. Люба откинулась на спинку стула, зажмурилась и снова оглушительно постучала ногтями по подлокотнику.
— Ладно.
Они немного помолчали. Потом Люба встала, одернула сзади халат и пресно сказала:
— Пойду сумки соберу. А то на автобус опоздаю.
В десять часов утра Игнат постучал в калитку Мензулиных, сжимая в левой руке бензопилу. Потом постучал снова, и еще раз, и еще, пока не услышал вдалеке торопливые и легкие шаги. Дверь ему открыла Анна и сразу широко улыбнулась. Странно: лицо вон какое заспанное, даже след от подушки остался, а уже в белом платье, расчесанная, гладкая вся.
Анна быстро сказала:
— Доброе утро! Извините, заспали с дочкой. А Иван сегодня с утра пораньше уехал в город за продуктами, что-то мы все подъели... Обещал, что до вашего прихода вернется. Вы разве не на двенадцать договаривались?
Игнат сумрачно кивнул и повел пилой вокруг себя:
— Ну да, я и гляжу, машины нет. Ну так я и один могу начать-то.
— Правда? — Анна пару раз хлопнула ресницами, а потом снова улыбнулась. — Тогда спасибо! Заходите.
Она чуть посторонилась на пороге, и Игнат вошел, почувствовав на щеке ее душистое дыхание.
— Вон те деревья попилить надо, Ваня говорил, да? Вы тогда начинайте, а я пойду, Машу разбужу. Зовите, если что!
Игнат молча кивнул.
Через пару часов Анна подошла к нему со спины и пару раз крикнула, стараясь заглушить вой бензопилы:
— Игнат! Игнат!
Игнат выключил инструмент и приподнял на потном лице маску, покрытую древесной пылью, вытер лоб рукавицей:
— Чего?
— Ваня позвонил, говорит, колесо проколол, никак не успевает вам помочь, — с легкой тревогой сказала Анна. — Может, тогда завтра вместе доделаете, а пока домой идите?
Игнат молча махнул рукой и стал снова опускать на лицо маску.
— Ох... Ну, мы с Машей обедать садимся. Может, хоть поедите тогда с нами?
— Это можно, — Игнат швырнул маску на траву. — Я с утра не жрамши.
Их пигалица сидела на другом краю стола, увлеченно и бессмысленно болтая в щах ложкой, а Анна разливала суп по тарелкам.
Игнат сказал:
— А это... вкусно пахнет у тебя. Сто лет щец не ел.
— Так вы бы попросили Любу приготовить, если хочется, — улыбнулась Анна.
— А она уехала... благоверная-то моя.
— Куда же?
— А мать проведать.
Анна кивнула:
— К маме — это хорошо. Я тоже уж по своей соскучилась, на все лето разлучились. Она в городе работает, а мы вот с Машенькой на свежем воздухе для здоровья, да, Машунь? Когда свои детки появляются, маму еще сильнее любить начинаешь. А у вас дети есть?
— Да ты не выкай-то мне. Вроде ровесники.
— Хорошо, — Анна улыбнулась и поставила перед ним тарелку, легко махнув белым рукавом. — Приятного аппетита.
После обеда Игнат внезапно ушел домой, пообещав, что воротится через полчаса, но так и не вернулся. Он быстро зашел в комнату, бросился прямо в одежде на скомканный плед и закинул руки за голову. Эх, зря Любаху прогнал.
Игнат перевернулся на живот, но так стало еще хуже. И чего он, как подросток, в самом деле. А в общем, ну ее, любину рожу. Одному и то лучше.
Вечером в калитку постучали. Игнат пошел открывать и увидел на пороге Ивана: тощий, вихры торчат во все стороны, улыбка широкая… Тьфу.
— Вечер добрый! — улыбка с лица не сходит. — Спасибо, что зашел сегодня к моим, мне даже неудобно, что так получилось, но очень уж надо было отъехать. Вот, принес отблагодарить, — протянул приятно громыхнувший пакет. У Игната приятно потеплело в животе: в пакете заманчиво набухали прохладной влагой выпуклости бутылок, темнело и булькало.
— Что ж, добрый, добрый. Не за что, как говорится. Чем богаты, что ли. Проходи.
— Да нет, я так, на минуточку…
— Проходи-проходи, я как раз баню затопил. Вместе попаримся, по-мужицки, по-соседски, а?
Иван дернул уголком губ и обернулся на свой дом. Там мерцало одно рыжее окошко.
— Ну… что ж, если по-соседски, это можно. Сейчас, я сбегаю, своих предупрежу, да плавки возьму…
— Да какие плавки, дурик, это ж баня. Да не потеряет тебя никто. Заходь.
Иван, еще раз обернувшись, перешагнул порог. Игнат заглянул в пакет — нефильтрованное, как он любит, хорошо.
— Ну, иди вон туда. Там уж вовсю кочегарится. Раздевайся.
С порога в лицо ударил жар, залепив горячей пятерней и ноздри, и рот, мешая вдохнуть. В бане висел белый пар, и полумрак, крадущийся из углов, как будто мешал ему собраться в единое, пышное и сытое женское тело.
Игнат сразу же вскарабкался на верхнюю полку, довольно прижмурился. Иван пристроился внизу. Нет, ну до чего тщедушный. И росточка среднего, его баба, похоже, и то выше. И лицо интеллигентное, аж мышиное.
— Эх, шлюх бы сюда, а?! — Игнат неожиданно громко захохотал в раскаленной банной тишине и ткнул Ивана ногой в плечо. — А, Ваньк? Шлюх бы!
Иван слегка вздрогнул от громкого звука и чуть приподнял брови.
— Да как-то, знаешь ли... Не ощущаю нужды.
Игнат прищурился. Не ощущает... Нужды...
— А что, так бывает? — снова громко заговорил Игнат. — Не в бане врать-то, Вань. Я ж вижу, что не евнух!
Его стреляющий смех рассыпался дробью, ударил по все бревенчатые стены разом, сгустился в жаре и ухнул вниз.
Иван улыбнулся уголком рта:
— Я ж не говорю, что секс не нужен. Шлюхи не нужны. Я жену люблю.
— ;Любишь... — Игнат откинул голову назад, с ухмылкой прикусил нижнюю губу. — Святоша, значит?
— ;Почему святоша? Обычный человек. Я вообще считаю, что найти идеальную жену — лучший путь к жизненному счастью. Женился хорошо — и все вообще отлично у тебя будет.
— ;Да нет, Ванек. Ты не обычный. Прямо идеальный, я смотрю.
Игнат соскочил с полочки, подошёл к раскаленным огням и с размаху плеснул на них огромный ковш воды. Заклубился белый пар с утробным звериным шипением, взметнулся и бросился по углам, в какую-то секунду, кажется, сплетясь в нечто округлое, живое, трепещущее.
Иван закрыл глаза.
— Ух... Жарко. Я выйду, чуть остужусь.
— ;Что, Ваня, тяжело? Не выдерживает сердечко нежное? — вслед крикнул Игнат, яростно размахивая над собой веником. Воздух вокруг него раскалился и как будто покраснел.
Иван уже взялся за деревянную ручку, но в последний момент обернулся:
— Игнат, я что-то не понимаю, к чему ты клонишь? Я просто зашёл поблагодарить тебя за помощь, вот и все. Если тебя обидело, что меня не было, когда работал — извини, но ты мог бы и уйти. Так уж вышло, что мне нужно было уехать.
— ;Ох, какие ты глупости говоришь, Ваня. Ох и глупости! Да кто ж на работу злится!
Иван сжал губы и рванул дверь на себя. Тяжело ухнула за его спиной, и стало слышно, как торопливо и неловко этот мышиный интеллигент натягивает на себя трусы, штаны, рубашку, звонко хлопая тканью о мокрое тело.
Люба вернулась через два дня. Они раздавили на пару поллитру, а потом совсем перестали разговаривать. Люба ходила по дому, чуть выставив левое плечо вперёд, как будто боялась, что в правое ее вот-вот кто-то ударит.
Под вечер Игнат полез в холодильник, но там было так же пустынно, как утром, до ее приезда. Только на верхней полке появился надкушенный плавленый сырок. Игнат зло повернулся к жене:
— Чего жрать не приготовила?
Люба дохнула на него тоской и приторным запахом тухлых цветов.
— Чего ты... Мы ж с тобой это...
— Да какая ж ты дрянь, Люба. Дрянь, а не жена. Вот мать моя — тоже «это», всю жизнь, сука, «это», а голодным меня никогда не оставляла, Люба! Потому что с бабой в доме нормально должно быть, Люба!!!
Игнат хлопнул дверцей так, что холодильник жалобно икнул, загрохотал в пустом чреве отвалившейся полочкой. Проводив мужа глазами, Люба вздохнула, открыла холодильник, встала на колени и стала шумно запихивать полочку на место.
Ночью было жарко до комариного звона внутри головы. Игнат лежал поверх одеяла, косился на Любу. Она негромко и настойчиво храпела, как будто внутри нее упрямо и старательно работал лодочный мотор. В лунной темноте млечно белел ее обширный выпуклый зад. Оторвать от него брезгливый взгляд было невозможно.
Наконец, Игнат не выдержал, тяжело навалился. Люба по-лошадиному всхрапнула, пару раз дёрнулась, потом покорно, подстраиваясь, приподнялась. Чуть повертела шеей — где-то среди растрёпанных волос, кажется, блеснул влажный белок. Игнат торопливо, наращивая ритм, натянул ей на голову простыню. А потом заспешил, и успел, дёрнулся, вытянулся, замер, отвалился. Люба перекатилась на бок, свободно и шумно задышала — здоровый, здоровый у Любахи сон.
Утром Игнат поднялся на второй этаж, где они с Любой хранили кучу всякого хлама. Быстро начал перебирать пыльные коробки с черным налетом паутины и оставленных в них мыслей. Он хотел найти свое старое подводное ружье — страшно хотелось подводной охоты, просто страшно.
В какой-то момент Игнат резко повернулся к окну и бросил случайный взгляд в соседский сад. Там трепетало светлое пятно анниного платья — она собирала в саду вишни. По дорожке, наискосок, быстрым шагом к Анне подошёл ее муж, что-то негромко сказал, а она — ну надо же — засмеялась. Ванек этот положил руку на бабью ягодицу. Игнат сильно навалился грудью на подоконник узкого чердачного оконца, больше напоминающего бойницу, ощупью достал из кармана пачку сигарет, чиркнул, затянулся. Ветер дул в лицо, дым залетал обратно в дом.
Анна далеко внизу говорила высоким журчащим голосом — загородный воздух, чистый и голубой, легко взметал звуки вверх. Слов было не разобрать, но ее интонации, нежно подпрыгивающие и округлые, были прекрасно слышны.
Вдруг на чужом участке, вдалеке, за домом, раздался заливистый детский визг — настолько счастливый, что в какой-то момент ноты не выдержали, оборвались, превратились в захлебывающийся стон. Анна дернулась, заговорила гораздо тише, а потом легко побежала, оставив среди деревьев и лукошко вишен, и мужа, и примятую траву.
Игнат чуть прищурился, следя за ее бегом. Но миг — и Анна окончательно скрылась за домом, добралась до своего дитеныша, заговорила также весело, как мелкая.
Он быстрым шагом спустился по лестнице, вниз, на первый этаж, из-под ступенек с шуршащим оханьем посыпался песок. Люба стояла на кухне, со скучающим видом размешивала суп.
— Люба! — она вздрогнула от окрика. Игнат привалился плечом к косяку и ухмыльнулся. — А вот скажи мне, пожалуйста, Люба, а зачем люди заводят детей?
Люба досадливо плюнула, вернулась к своему половнику, снова стала медленно мешать.
— Ты чего, с дуба рухнул? Чего за вопросы?
— Нет, а вот ты мне всё-таки скажи! — голос его неожиданно дрогнул, и Игнат даже ногой притопнул. — Зачем. Всякие. Идиоты. Заводят. Детей?
— Да не знаю я, — огрызнулась Люба. — Скучно им, наверное, вот и вешают себе спиногнызов.
— А правильно. А вот, наверное, правда же, скучно! — Игнат пришел в восторг. — Отличный, Люба, ответ. Мы вот уже 9 лет вдвоем живём, и красота ведь, а, Любаш?
— Ага. Красота, — Люба попробовала из кастрюли суп и сморщилась.
— А скажи мне вот ещё что, Люба, — Игнат почти прыжком оказался около жены и внезапно сгреб ее в охапку, стиснул грудь, задрал горячий от тела и плиты халат — под пальцы попали трусы в катышках. Он наклонился к самому ее уху, прислушался к сбитому дыханию: — Скажи мне, кобылка моя жопастенькая, а ты когда-нибудь делала аборт?
— Вот пристал! — Люба отмерла, слегка, не всерьёз, дернулась. — Что за вопросы-то?
Он сжал грудь сильнее:
— Ну, так делала?
— Да делала, конечно. Три раза.
Игнат расслабил пальцы, погладил жену по груди почти нежно, прихватил зубами за ухо.
— А когда?
— В первый раз в 16.
— А от меня делала?
— Разумеется. Лет пять назад и делала.
— А до этого когда ещё?
— Да года за два.
Игнат скомкал пальцами любино лицо, грубо развернул к себе, впился ртом в рот. Люба лязгнула зубами, но он сжал ее только крепче, полез ладонью под халат. Пытаясь вдохнуть, она попробовала развернуться, примоститься удобнее, но Игнат не пускал, выворачивал шею, тянул волосы, гулял блудными руками. Ей пришлось сдаться, бессильно обмякнуть, и он весело, жадно, животно сделал все, что хотел.
— Любка! Собирайся. Идём соседей благодарить. За пивасик и привет, слышь, да?
Люба обернулась, прищурилась в голубом вечернем свете.
— Куда собрался-то, дурной? Уж ночь скоро.
— А и хорошо. А и прекрасно, — Игнат довольно громыхнул пакетом, дёрнул уголком рта. — Ночкой-то и посидим. По-дружески. По-соседски. Я и в магазин сбегал, глянь, чего накупил.
Люба сильно потянулась, грудь мелькнула в распахе халата.
— Я уж спать легла!
— Ну так встань. Эка беда, — Игнат сильно дёрнул ее за ногу, запрокинул голову, захохотал.
— Нас там хоть ждут?
— Дождутся! Одевайся, Люба.
Она покорно стала натягивать штаны, кофту, носки.
— Да ты понаряднее, Любань, — Игнат шлёпнул себя по ноге, туго обтянутой новыми джинсами, самодовольно улыбнулся. — Сиськи, что ли, покажи.
— На вырезы намекаешь, что ли?
— Ну так да.
Люба безразлично пожала плечами.
— Что тебе сегодня надо-то от меня? И так целый день задница через тебя болит.
Соседи долго не открывали. Игнат упорно бил кулаком в металлические ворота, они взвизгивали, подпрыгивали, тряслись, но никак не желали распахиваться. Любка рядом нудела:
— Ну, чо ты. Ну, чо мы приперлись. Чо ты затеял вообще. Пойдем.
Игнат молчал и бил кулаком.
Наконец, на дорожке послышались шаги, и мышиный хозяин дома подал голос, пытаясь показаться грубым:
— Кто там?!
— ;Свои, соседушка! — задорно заулыбался Игнат. — Свои, слышишь? Отблагодарить пришел! Ответный визит, так сказать!
По ту сторону ворот замялись. Скрипнула входная дверь дома, послышались лёгкие женские шаги. Игнат крикнул:
— Анька, привет!
Молчание потянулось ещё немного, а потом, наконец, загрохотал замок. Хозяева дома стояли на пороге сонные, чуть замёрзшие, как будто давным-давно сбились с пути и сами пришли под чужую дверь просить ночлега. Игнат уверенно вошёл, дёрнув за собой Любу.
— А мы пивка принесли, ребят! Подумали, такие вы хорошие соседи, да? Надо же как-то дружить, верно говорю?
Супруги одновременно подвинулись, пропуская гостей. На крыльцо пролился свет, и детский голосок звонко спросил:
— Мама, кто там?
— ;Соседи, доченька. Мы сейчас придем! Иди в дом! — крикнула Анна в ответ. Игнат же уверенно направился к маленькой фигурке в рыжем прямоугольнике дверного проема.
— ;Да мы все вместе пойдем, да, малая?
Девочка ойкнула и чуть попятилась. Ее отец в два прыжка оказался рядом.
— Папа, это дядя-Сатир?
— ;Чего? — Игнат захохотал. Анна нагнала мужа, стала теснить дочку внутрь.
— ;Не обращайте внимания, мы недавно энциклопедию купили по греческой мифологии, у нас теперь все то сатиры, то нимфы. Машенька, идём в кровать! А вы... — она с неуверенностью оглянулась на мужа, а потом вздохнула: — Проходите. Не стесняйтесь.
— ;А мы и не стесняемся, да, Любаша?! — Игнат вошёл в тепло дома, довольно огляделся вокруг, грохнул бутылки на стол, потёр руки. Анна рядом с ним сдернула с плеч пуховой платок, швырнула его на полку и потащила дочь наверх, пару раз оглянувшись на мужа. Игнат проследил за ее взглядом:
— ;Ну чего, Вань? Мой стаканы!
Иван медленно подошёл к полке с посудой, а Люба тут же вальяжно уселась на диван рядом. Потом ойкнула, чуть выгнулась, засунула руку под зад и выдернула из-под себя огромную книжищу. Сощурившись, медленно прочитала:
— Эн-ци-кло-пе-дия...
— ;Это эта-то про сатиров? — Игнат выхватил у Любки книжку, быстро залистал страницы. Иван оглянулся на него через плечо, дернул носом, но ничего не сказал.
Сатиры, и правда, скоро нашлись. Рогатые твари на козлиных ногах — забавные. Игнат листнул ещё и захохотал:
— Ио! Смотри-ка, Любк, какое имя — Ио! Всего две буквы, поняла, да? Как осел орет! Ио! Ио! Ио!
Люба запрокинула голову и заржала. Игнат расходился в ослином крике все сильнее:
— Ио! Ио! Ио!
— ;Тише вы! — на верху лестницы вдруг мелькнул подол Анны: — Я ребенка укладываю!
— ;А... Извиняй, извиняй, хозяйка! — Игнат скорбно прижал книгу к груди, потупил взгляд. — Молчу-молчу.
Люба зажала себе лицо руками и продолжала трястись от хохота. Он озорно на нее покосился:
— Интересно тебе, Любка, что это за ослица такая? Тэээк-с... Давай читать. Ио! — он снова взвизгнул по-ослиному, а потом в притворном ужасе взглянул на потолок и продолжил почти шепотом: — Возлюбленная Зевса, которую бог, чтобы скрыть от своей жены Геры, превратил в белую корову... Слышь, Люба, в корову!
Со спины вдруг подошёл Иван, поставил на столик стаканы и зло хлопнул гостя по плечу:
— Игнат, ты б потише. Попросили же, как человека. Наливай лучше.
— ;Это я завсегда пожалуйста! — Игнат улыбнулся, яростно зашуршал пакетом. — А Анька-то твоя спускаться думает?
— ;Спустится. Машуля уснет — и спустится.
— ;Так, значит, рано наливать?
— ;Наливай. Раньше встанем — раньше выйдете.
Игнат быстро поднял голову от пакета и долгим взглядом посмотрел Ивану в глаза. Тот безмятежно улыбался, и Игнат, наконец, тоже растянул губы в усмешке.
— Ага. Пока и на троих сообразим.
Анна, и правда, скоро спустилась, по пути поправляя волосы. Игнат с охотой привстал, тут же начал наполнять ей бокал:
— Ооо, штрафную, штрафную надо! Опоздавшие идут!
Иван недовольно на него покосился:
— Успокойся, хорошо? Аня почти не пьет. Символически ей налей.
— ;Символически! А ради такого и начинать не стоит, да, Анют? — Игнат замер, полуизогнувшись, угодливо нависнув над ее стаканом с початой бутылкой, но она сухо сказала:
— ;Ваня прав. Мне капельку.
— Скучные вы ребята! — он плеснул, едва покрыв донышко. — Ну что, такую, что ли, капельку?
— ;Можно и такую, — Анна сморщила нос и села рядом с мужем, потянулась за бокалом, перепачканным одной пеной. Иван выхватил у Игната бутылку:
— ;Да что с тобой такое, в самом деле. Налить нормально не можешь?
Он наполнил жене стакан, подал. Люба хихикнула:
— У нас сегодня галантные кавалеры!
Игнат зыркнул на жену. Ее голова была похожа на бильярдный шар: стянутые в хвост блестящие сальные волосы, сверкающие влагой глаза, даже раззявленный в смехе рот — и тот блестящий, слюнявый. Мелькнула шальная мысль: «Скоро напьется и отрубится. Как пить дать». Игнат протянул жене стакан:
— На и тебе, Любань. Выпей.
Вечер тянулся неожиданно долго, но потом разговор раскочегарился, рванул вперед. Иван пытался шутить, иногда было даже смешно — Игнат по-доброму щурился в сторону интеллигентика, пусть знает, что он не монстр.
А еще он много смотрел на аннины ноги, которые она закинула на диван, устроившись полулежа— кожа на них чуть золотилась в электрическом свете, но тут и там приглушенно мерцали веснушки — из-за этого ноги были похожи на пятнистые абрикосы, стоящие тут же, на столе, в глубокой тарелке по соседству с вытянутыми коричневыми скелетиками своих съеденных братцев.
Наконец, ночь перевалилась тяжелым черным телом за рассветный час, у горизонта показался ее голубеющий хвост. Люба давно уже спала, тихо похрюкивая, сложив слипшиеся в уголках губы зияющей буквой «О». Анна тоже дремала, ее отяжелевшая голова опустилась на спинку дивана. Иванушка потер двумя руками глаза, посмотрел на Игната:
— Еще что-нибудь будем?
— Воды давай. Если есть, — и улыбнулся.
Интеллигентик вышел, держась на удивление ровно, только плечи чуть пошатывались, как плохо пристегнутые.
Игнат снова посмотрел на Анну и ее абрикосовые ноги. В комнате крепко пахло кислым хмелем, сверчком свистела Любаня. А грудь Анны, полная, белая, молочно сияющая, мерно приподнималась и опускалась, приподнималась и опускалась.
Игнат тихонько встал со стула и пересел на охнувший диван. Улыбнулся. Одна рука легла на налитую тяжелую грудь, другая — прокралась под голову. И вот он сделал падающее движение и вцепился— зубами в губы.
Анна распахнула буйволиные глаза, сгущенные черным в зрачках, пронизанные кровавыми нитками, уронила горячий затылок прямо в его ладонь и надавила отчаянно-тяжело, мыча, изгибаясь. Игнат притиснул свое лицо ближе, не прикрывая век. Если б сейчас ударить ее прямо в лоб электрической молнией, разящим копьем, упала бы она, обездвиженная, прямо на пол, изогнув длинную гладкую шею, вздохнув: «Ио!» Ох…
Грохнула дверь, и Иван неловко ударил его сначала в спину, несильно, но хлестко, жгуче.
Игнат откинулся назад, довольно ощерился и медленно повернулся. Ура!
Захрустело между глаз, стало весело и жутко. Он гаркнул что-то радостное и пихнул Ивана в грудь. Кровь праздничным конфетти брызнула на стены.
Любовь закричала.
Их с Любаней следующее утро началось ближе к вечеру. Покряхтывая, Игнат вышел на крыльцо с металлической кружкой чая. Стоял, дышал, облизывал обожженные губы, самозабвенно ковырял заветренную ранку на ухе.
На даче этих, Ивана да Анны, он вдруг заметил необычную суету. Игнат наклонился, поставил чай себе под ноги, на покрытые уличным песком доски, а потом медленно распрямился и закурил. Из дома крикнула Люба:
— Чего ты там, долго?
Игнат молчал и цедил дым сквозь зубы.
Между соседских кустов мелькали головы, руки, сумки, пестрые пакеты. Наконец, движение резко стихло. Послышалось несколько поворотов ключа. И вот эти, интеллигентные, гуськом прошли по дорожке со своим ребенком, неся к машине последние дачные вещи.
Игнат швырнул сигарету в кусты и быстро пошел к калитке, опрокинув чай. За спиной его еще раз окликнула Люба.
Калитка визгливо скрипнула, как будто ей не хватало воздуха, чтобы вдохнуть. Игнат встал посреди дорожки и широко улыбнулся:
— Пока, соседушки!
Иван повернулся к нему синей половиной лица, молча рванул на себя дверь машины и сел на водительское место. Она даже не двинула головой на своем пассажирском.
Люба выскочила на крыльцо, наступила в лужу чая, матерно выругалась.
— Не слышишь, что ли? Полчаса тебя зову!
Игнат перестал улыбаться.
— Любань, они уезжают. Уходят, Любовь моя.
Июль 2017 г. — июль 2018 г.