Москва. 2001 год.
Отекстовка: Сергей Пилипенко, июль 2018.
Я на молебне задержался. Потому безо всяких преамбул немедленно начинаю разговор. Мы заканчиваем XVIII век. И прежде чем дать обзор чрезвычайно интересного и очень важного для истории России, хотя и невероятно короткого пятилетнего царствования Павла Петровича, уместно затронуть одну проблему, обострившуюся именно в царствование Екатерины Второй и Павла Первого — проблему франкмасонства в русской истории. Эту проблему поднимать довольно трудно. Во-первых, чтобы детально прочитать лекцию, надо изучать масонство, а изучать его можно только потратив уйму времени, уж поверьте мне. Во-вторых, эта проблема неприлично политизирована. Как я когда-то отметил, политизация идет на пользу естественным наукам. В самом деле, если ядерная физика политизируется, физикам дают много денег. А если нет, то отнимут, как сейчас. У нас, историков, все наоборот. Если история политизируется, то преподавателям истории становится плохо, деньги сразу же забирают. Раньше деньги забирали «политработники», а теперь — журналисты (современные «политработники»). Потому разбирать эту проблему трудно.
Обратимся к некоторым общим положениям, которые я разбираю в курсе мировых культур. Древняя масонская традиция есть миф. Масонство действительно рождается в Западной Европе, преимущественно в Англии, в объединениях, в строительных артелях, которые, кстати, с незапамятных времен назывались «ложами». В этом масонская традиция не лжет, разделяя оперативное масонство, то есть профессиональное каменщичество («франкмасон» значит вольный каменщик) и духовное масонство, то есть тех, которые каменщиками не работали, а только носили титул члена ложи. Возникновение духовного масонства относится к XVI веку, скорее всего ко второй половине. Почему же именно в Англии? Очень просто. В Англии дольше всего сохранялась артельная система, дольше всего сохранялась готическая традиция. Закрытые артели (ложи) — это не просто цехи средневековых городов, это, несомненно, корпорации с системой посвящения, очень закрытые в силу того, что именно готическая архитектурная традиция выработала великое множество строительных секретов. Эти секреты переплелись с христианской религиозной традицией, получили христианское освящение, переплелись также с элементами магии, возможно белой, которая в то время и была наукой.
Почему появились духовные, не оперативные масоны, тоже понятно. Есть корпорация, а тем более крепкая, замкнутая, она очень много делает для защиты своего сочлена. Представьте себе XVII век. Дольше полувека длится английская революция, страну жутко трясет. И английскому джентльмену или даже, может быть, малому аристократу просто удобно укрываться в такой корпорации. Пока все, что я сказал, вероятно, заслуживает доброй оценки. Вообще общество свободных людей не может быть устроено без устроения корпораций. Это отмечал еще Аристотель в своей «Политике». Более того, и вам я желаю, мыслите корпоративно. И если вы принадлежите какой-нибудь корпорации (желательно, не чеченцев), то и слава Богу. Более того, это соответствует общему принципу Константина Леонтьева — усложнение всегда на благо, а упрощение всегда деградация. Потому корпоративное общество богато. Разве наше общество в XVII веке было недостаточно корпоративно?
Дальнейшее известно. В 1715 году создается первая великая ложа, три ложи собираются в одну. Интересно, однако, что на первые три должности первой великой ложи был избран только один оперативный масон, в качестве первого блюстителя, плотник, имя которого не помню. А мастер великой ложи Энтони Сейер был дворянин, и другой сочлен был тоже, прямо скажем, не строитель.
Как только масонство начинает создавать великие ложи, то есть начинает создавать свою вертикальную структуру, оно, естественно, попадает на очень опасный путь. Корпоративность — это хорошо, корпорации составляют общество. Но когда же корпорация выстраивает параллельную государству структуру, она тем самым создает антисистему. Я не могу решительно сказать, что масонство, которое заметно и сейчас, есть антисистема. Но в любом случае готов утверждать, что ложи неоднократно оказывались удобным вместилищем антисистемы. Именно так перед французской революцией выращивалась антисистема, названная «малым народом» французским исследователем Огюстеном Кошеном. Прежде всего именно во французских ложах воспитывались формальные французы, обладавшие уровнем цивилизации своего времени, но отвергавшие, негативно воспринимавшие культуру своей нации, своей страны, своего французского государства, и так далее. В них воспитывался француз, который умеет пользоваться носовым платком, правильно завязывает галстук (тогда, в XVIII веке его завязывали очень сложно), но притом не понимает ничего, не понимает королевской власти, преданности королю, не понимает аристократических традиций, не понимает конкретных французских демократических институтов, ничего не понимает, вплоть до рождественского гуся. Его все раздражает. Так было у Вольтера, в его классическом антисистемном произведении. Вот путь сложения антисистемы.
В XVII веке масонство совершенно маргинально, находится на периферии сознания. На рубеже XVII-XVIII веков оно входит в нашу историю. Масоны действуют в интересах мирового масонства, они действуют в интересах тех, кто совершил государственный переворот в Англии, они действуют в интересах вигов. Нам это стоило того, что нас втравили в Северную войну со Швецией, на 21 годик! Потому возникает естественный вопрос, а как это масонство может дергать нас за ниточки, а мы притом статисты? Или вопрос о всемирном масонском или жидо-масонском правительстве. Если подойти к этому вопросу не исторично, он смешон. Я хоть и не исследователь масонства, но прекрасно знаю, что две крупнейшие в мире ложи Великий восток Франции и Великая ложа Англии на ножах до сих пор, правда, друг друга не режут, но руки друг другу не подают. Где уж им сформировать всемирное масонское правительство!
Вопрос о реальном влиянии масонства может быть решен только для конкретной исторической эпохи. Иногда оно было значительным, иногда нет, в XIX веке — не очень. В XIX веке масоны были отброшены на периферию, снова маргинализированы. Они выращивали в своей среде революционеров. Хотя масоны всегда утверждали, что они не занимаются политической деятельностью, не устраивают революций, тем не менее деятели неаполитанской революции, испанской революции все сплошь масоны. Наши декабристы почти все прошли через масонов.
И все-таки для большой европейской политики в XIX веке они ничего значительного не создали. А в XVIII веке они были весьма значительны. Значительный успех уже организованного контакта между ложами европейского масонства — это запрещение, роспуск Римским папой Ордена иезуитов, главной антимасонской силы XVIII века. То было сделано под жутким давлением европейских правительств и инспирировано масонами. Кстати, Россия тогда иезуитов на некоторое время приютила, пока орден не восстановили. Это доказательно, это все легко просматривается. Кстати, в основном вся антииезуитская литература XVIII века масонская. Правда, и вся антимасонская литература XVIII века в основном иезуитская.
Республика Франция, XX век. Де Голль масонов не терпел. Франция — бюрократическая страна, органично бюрократическая в отличие от России. В открытом обществе видно все по семейным связям. Вот масоны и не были влиятельны во Франции при де Голле. А при Миттеране, как говорят, в правительстве был только один не масон — сам Миттеран. Притом мне не верится в это, уж больно по жидо-масонски он вел себя в некоторых случаях. А как сейчас, я не знаю, у меня информации нет.
Можно ли утверждать, что масоны совершили революцию в России? Конечно нельзя. В первом составе временного правительства было только два масона. Во временном комитете государственной думы, которая его сформировала, было чуть больше. Масоны все равно не в большинстве. Их ничтожно мало, ведь это же новая ложа, созданная на рубеже веков. Их мало в стране. Ну что они могут! Они могут только воспользоваться исключительным моментом.
С другой стороны, из кругов густо-розового, а то и красного оттенка исходит чудовищный бред, что большевики чуть ли не спасли нас от масонского засилья. Например, большевик Радек был масон. Потому относиться к масонству можно только исторически, только для конкретной исторической эпохи. И для нашей эпохи второй половины XVIII века в России масонство заметной силой признанно быть не может. Даже наши антимасонские авторы, Иванов, например, писавший в Шанхае в 1930-е годы, пишут, что наши франкмасоны XVIII века в лучшем случае занимали третью степень в масонской иерархии, оставались в рамках «голубого» масонства, то есть не больше провинциального мастера стула. А на этом уровне масонство — это только благотворительность и благородные ритуалы, благородные речи, и все. Этого слишком мало, чтобы говорить о серьезной политической жизни масонов в России, да еще при неприязненном отношении Екатерины Второй.
Зато я могу сказать другое. Я осторожно могу предположить некую антисистемность масонства. Масонство не следует смешивать с эпохой просвещения. Не все просветители, даже французские были франкмасонами, и не все масоны могут быть отнесены к деятелям просвещения. Монтескье был франкмасоном, а Дидро не был. Правда, Дидро был такой дурак, причем крикливый дурак, что в ложу его все равно ни в коем случае не взяли бы. Вольтер был масоном формальным. Он стал почетным масоном за два года до смерти древним стариком, писал, правда, вполне масонские книжки.
Но я предлагаю вам не путь персоналий, не путь царской политики, а другой срез, который на самом деле и достоин нашего курса. Посмотрите на масонство в параметрах истории культур. Картинка будет куда интереснее. Эпоха просвещения создала идею непрерывной эволюции. Из эпохи просвещения происходит все, включая эволюционную теорию Дарвина, которая теорией не является. Написал старичок огромную книгу «Происхождение видов» и не описал в ней происхождение хотя бы одного вида, ведь он написал идеологический трактат, а не зоологический.
Так вот, если в эпоху просвещения создают идею «линейной эволюции», то масонство накладывает на это уже свою очаровательную идею — идею «непрерывности прогресса»! Они служители прогресса, они на службе у прогресса, они созидают храмы прогресса. А ведь идея непрерывности прогресса — идея страшная, для глубокого христианина и мусульманина совсем страшная. Она убирает эсхатологический смысл истории, она опровергает, что история тварная, что она имеет свое начало и будет иметь свой конец. Но даже для любого нормального профессионала, как я, это идея все равно страшная, потому что историки знают, что бывает прогресс и бывает регресс. И прогресс может изучаться только на каком-то временном отрезке. Но бред есть утверждение, что существует прогресс от первобытной пещеры до сегодняшней лекции, как будто не было чудовищных миграций, как будто не зарастали джунглями города, как будто не исчезали целые цивилизации. Грамотному человеку ясно, что любая цивилизация, уходя из истории, уносит с собой большую часть того, чем она обладала. Прикиньте, что нам осталось от Античности и что утрачено. А ведь Античность — рекордсменка, от нее осталось невероятно много — примерно 5%. Ото всех остальных не осталось и 1%. Какой прогресс! Из идеи непрерывности прогресса выходят утопии — франкмасонские, социалистические, романтические, нацистские, коммунистические, в конце концов, одна краше другой. И человечество заплатило за них десятками миллионов жизней. А так как до сих пор в большинстве средних школ учат непрерывности прогресса, думаю, что человечество еще заплатит. Может быть, и счастье, что есть неграмотные люди.
Утопическая идея эволюционного прогресса требует разрушения любой традиции. Франкмасонство будет всегда враждебно традиции. С моей точки зрения, традиция — это и есть культура, пока культура жива. Идея прогресса есть постоянный деструктивный элемент. Не надо создавать всемирное масонское правительство, надо просто поддерживать вот эту идеологию.
В 1987 году, при Горбачеве меня спросили, прислали записку из зала, что-то о масонстве. Я ответил: «Знаете, чем искать масона за углом, в темной подворотне, лучше поищите его в самой себе (вопрос задала дама), потому что если вы принимаете на веру предположение о непрерывности прогресса, то вы масон. Того достаточно, еще раз повторяю».
Вот в этом качестве масонство — это серьезно. Куда уж серьезнее! Это идея, как любая идея уровня культуры, может иметь политическую интерпретацию. Она конкретна для каждой эпохи. Нам она стоила государственного переворота и гибели одного из интереснейших правителей в нашей истории — императора Павла Первого. Он правил всего пять лет, 1796-1801. Были серьезные слухи, что Елизавета Петровна готовила отстранение от престола своего племянника с женушкой и назначение наследником престола малолетнего Павла. В таком случае масоны с Шуваловыми, с деньгами Шуваловых не справились бы. Но такие вещи почему-то не удавались у Елизаветы, а потом у Екатерины, которая хотела отстранить Павла, и затем у самого Павла, который хотел сделать то же самое уже в нарушение своего собственного закона.
Павлом Петровичем занимались хорошо. Он самый образованный русский монарх XVIII века, включая Петра I, родившегося в XVII веке. Образование по тем временам он получил блестящее. Об этом есть у Ключевского, о тех, кто его учил. Его готовили к государственной деятельности, его учили военному делу. Вопросы, который задавал юный, а затем молодой великий князь, были всегда четкими и разумными. Его даже сделали адмиралом российского флота. Флот он любил, в его правление для флота было сделано немало. Заметим также, что свою всемирную славу флотоводец Федор Ушаков получил уже в царствование Павла Первого. И смерть Павла Первого пресекла карьеру Ушакова, что вряд ли украшает нашу историю.
Чем ближе было совершеннолетие, тем больше его отодвигали от государственных дел. По достижении совершеннолетия он совершил поездку по Европе. Путешествовал инкогнито, под именем графа Северного. Все конечно знали, кто такой граф Северный, ну, а раз граф, то обращались к нему «Ваше сиятельство», а не «Ваше высочество». Принимали его по высшему разряду. Не обошлось без накладок, без провокаций. В Вене ничего остроумнее не придумали (какой-то провокатор придумал, а другие проморгали), как поставить в честь высокого гостя «Гамлета». А «Гамлет» при Екатерине был под запретом. Сорвал постановку актер прима, который сказал, что не может играть, потому что в зале будет два Гамлета.
Вот я терпеть не могу французов и того не скрываю, но одно готов утверждать. Париж — это конечно толпа, и толпа довольно грязненькая, но приказать Парижу ничего нельзя, эта толпа очень своевольна. Либо вы популярны в Париже, либо вас не заметили, либо возненавидели. Парижем никто никогда не мог управлять. Павла приветствовали на улицах, ему кидали цветы, его показывали детям. Он оказался обаятельным для парижан. Впрочем, столица конечно не Париж, а Версаль. И Версаль его тоже принимал неплохо. Ему был приставлен граф Артуа, дядя его величества, принц крови. И вроде бы они были друг другу симпатичны. Граф исполнял свой долг и должен был прозондировать почву, потому вежливо спросил: «У Вашего сиятельства, конечно, есть преданные друзья в России?» Павел единственный раз такое себе позволил, ответив: «Я рад, что у меня нету преданного пуделя, любезная моему сердцу маменька велела бы утопить собачку».
Фридрихом Великим он был обличен серьезно. Старый циник оставил интересную запись: «Этот государь править не будет. Он верит в идеи». Ну, можно было бы и поспорить со старым прусским королем, может ли править государь, который верит в идеи. Я вам скажу, у некоторых получалось, иногда к счастью, иногда к большой беде (Махнач смеется). А все же подсмотрел будущее Фридрих.
А потом была долгая внутренняя ссылка в Гатчине, в удалении от двора. Правда, у него был свой двор, и даже свои войска. Екатерина со своим дворянством не боялась Павла с его тремя морскими батальонами, хотя от Гатчины было рукой подать. А может быть, и боялась, догадывалась, на что не способны ее слуги.
Павел Петрович был романтик, он культурно принадлежит эпохе романтизма. Он первый крупный представитель романтизма в России. А романтизм в России начинается практически одновременно с классицизмом, как это ни странно. В литературе еще можно выстроить некую последовательность. А вот как быть в архитектуре? Первая заметная романтическая постройка — это Гатчинский дворец. Его великий Ринальди построил еще в 1760-е годы. Не помню точную дату. Это вкус Павла, его идеология. Романтизм вызывал к жизни любовь к Средневековью, к рыцарской традиции, в сущности возвращая проверенные глубокие добродетели. Романтизм был борьбой с унификацией, следовательно, проходил проверку по Константину Леонтьеву. Романтизм вызвал к жизни национализм. А без него Европа уже давно превратилась бы в нечто безликое, в безликий «общеевропейский дом». На русской почве, как мне уже доводилось отмечать, романтизм был, конечно, западноевропейского происхождения. Оттуда увлечение готикой. Оттуда и рыцарские исторические повести, которые многие писали, начиная с Карамзина. Неплохо писали. Его «Остров Борнгольм» конечно романтическая повесть, немного пародийная, немного поиздевался Карамзин над читателем. Романтизм у нас конечно с Запада, тоже привезенный. Однако, как мне довелось отмечать, если романтик англичанин или романтик немец боролся за свою традицию и стремился, оставаясь европейцем, быть все же англичанином или немцем, а не непонятно кем, то русский подозревал, как тот же Карамзин уже в конце XVIII века, что у него и дом-то другой (не западноевропейский). У нас под знаменем романтизма произошло восстановление изучения отечественной истории, и впервые появилось изучение истории отечественного искусства. Несомненно из романтизма вырастает и возврат к национальным корням, прежде всего в архитектуре, начиная с царствования Николая Первого, с Андрея Константиновича Тона. А некоторые ростки появились и раньше. Как романтик Павел Петрович был удивительно на месте своей эпохи, удивительно на месте. Он был человеком сословно мыслящим, чего не хватало Екатерине.
Лучшая книжка, написанная советским автором о Павле Первом, несомненно «Грань веков» Натана Яковлевича Эйдельмана, автора благожелательного. Это вообще лучшая книга Эйдельмана. Я считаю, что он ничего близкого не написал, хотя писал легко, часто неплохо. Так много понять в Павле, для Эйдельмана уже героический подвиг. Но Эйдельман был воспитан на декабристах, даже на революционерах, писал с похвалой о Герцене, о прямом антисистемщике. И потому он пишет, что да, конечно, равенство, но равенство бесправия. Ничего подобного! Наоборот. Вся политика императора Павла направлена скорее на то, чтобы углубить корпоративные отличия сословий. Он стремится быть не тираном над сословиями, а арбитром между ними. А кто скажет, что это не функция государя!
Он был романтик, всю жизнь стремился быть рыцарем, и во многом был таким, вел себя по-рыцарски, и пытался предложить дворянам тоже быть рыцарями. Своим поведением он во многом противостоял успеху масонских лож, ведь одной из причин распространения масонских лож в России при Екатерине было то, что масоны все время заимствовали отовсюду, подтягивали к себе любые традиции, чтобы выглядеть древними. Вы же знаете начальную масонскую легенду о строителях Соломонова храма. Оттуда же было стремление притянуть к себе тамплиеров, позднее розенкрейцеров уже в начале Нового времени. Все это — вранье, а также то, что Петр I был в первой ложе, да еще старшим блюстителем. Первая ложа возникает только в конце правления Анны и состояла из одних иностранцев. Ее главой был генерал Кейт.
Так вот, почему так легко бросались в ложу русские дворяне? А нам, представителям восточноевропейской культуры действительно не хватает рыцарского опыта. Наши дворяне того явно не докушали — гербов, девизов, мантий и так далее. В этом отношении император Павел был тоже очень точен, и сверху, с позиции культуры решал политическую задачу, а не наоборот, не политически вламывался в сферу культуры. Он собой показывал пример. Он заменил необычайно удобную потемкинскую форму на прусскую. Это правда. Во всех книгах принято Павла за это ругать. Армия была чудовищно распущена. И несколько распущенная форма в какой-то степени соответствовала уровню распущенности армии. Павел армию подтягивал. И как не обратиться к более строгой форме, к более рыцарственной, я бы сказал, с треугольными шляпами, париками, косицами, буклями. Кстати, будем все-таки обладать здравым смыслом в отличие от советских авторов или даже русских предреволюционных авторов либерального направления. Да, неудобна павловская форма. Шляпа имеет тенденцию в бою падать. Возиться с этими буклями из собственных волос вообще кошмар для простого солдата. И так далее, все понятно.
А если посмотреть на этот вопрос иначе? Обратите внимание, что екатерининская, потемкинская форма была единственной удобной формой от Петра Первого и до Александра Третьего, который вернул нам вполне традиционную русскую воинскую форму. Но ругают почему-то только Павла за шляпу и мундир! Но не ругают Александра Первого за прославленную форму 1812 года, которую знают все, даже ребятишки, их на маскарады обычно наряжают именно в эту форму. А ведь, извините, 12-дюймовый кожаный горшок на голове ничуть не удобнее треугольной шляпы! Буклей, правда, не стало, но вместо отложного павловского воротника придумали стоячий, вследствие чего каждый солдат смотрел соколом, ибо иначе не мог! Об этом почему-то никто не пишет! А не пишут просто потому, что принято Павла не любить, принято сгущать краски вокруг всех неудачных сторонах его власти.
А Павел был рыцарь, и сам носил ту же форму. Когда запретил на службу ездить в каретах, зимой в частности, а только в открытом экипаже или верхом, то сам чуть ли не все время ездил верхом. Я же могу — значит, и вы можете. Нашлись авторы, которые упрекают его в том, что он построил Гатчину, похожую на тюрьму. Был из вас кто-нибудь в Гатчине? Это же замок чистейшей воды, замок же рыцарский. Какая тюрьма? Он же очень красив. Там до сих пор один из лучших парков в России. Пишут, что он прятался от собственного народа, потому что якобы боялся заговоров, и потому построил Инженерный замок в центре Петербурга, окружив его рвами. Да, он построил еще один замок, он стремился привить вкус на замки. А насколько он боялся, свидетельствует то, что он по Петербургу ночью гулял вдвоем с кем-нибудь из приближенных, а ездил вообще один. В похоронах Суворова, участвовать не мог, ибо не положено, не по чину императору, потому приехал проститься как частное лицо, и стоял со шляпой в руках один, и никаких тебе бронированных автомобилей.
Что можно о нем еще сказать? Он был неврастеник, человек с совершенно сорванными нервами. И было почему. Он в девках пересидел, он слишком долго ждал своей очереди на престолонаследие, в обстановке чудовищной вражды со стороны старшего двора, со стороны маменьки, иногда боясь за собственную жизнь. Такое выводит из равновесия.
(пропуск в записи)
Никого прямо с плаца он в Сибирь не отправлял. Из поколения в поколение довольно даровитые художники создавали образ нелепого царя: картина Александра Николаевича Бенуа «Парад при Павле I» или повесть Юрия Тынянова «Подпоручик Киже». А ведь это все карикатурки, и не более того, ведь за ними ничего нет.
А что есть? Кроме раздражительности, которой, кстати, пользовались и его друзья, и его враги, во-первых, он был, несомненно, выдающийся реформатор. Он был первый, кто создал проект крестьянского законодательства. Проект погиб, мы ничего о нем не знаем. Скорее всего, речь идет не об освобождении крестьян, а о законодательном ограничении взаимных обязанностей помещика и крепостного. Но и в том было немало. А кроме того, если допустить, что предполагаемое законодательство запретило бы вмешательство в хозяйственную деятельность крестьянина (а то могло быть, исходя из сословного принципа, потому что это не сословные дворянские дела), тогда он просто открывал бы дорогу либеральному развитию России. Либерализм — это совсем не ругательство. И Николай Михайлович Карамзин для меня, несомненно, либерал. Успел только издать указ о трехдневной предельной барщине. И тут же на Павла начинают пенять, что барщина в Малороссии увеличилась, что указ перестали соблюдать. Но его перестали соблюдать только после смерти Павла, не по его вине. Кроме того, это был вообще первый указ подобного плана! Заметим, что крестьянина стремились сделать субъектом права. При Екатерине крестьянину было запрещено даже жаловаться на помещиков. Павел разрешил, сделал их отношения предметом государственного разбирательства. Он сделал крестьянина правовым субъектом. Это все не пустые вещи.
Ну пугал он дворян время от времени. Учитывая опять-таки распущенность дворян, пугал, по-моему, вовремя. При Екатерине было запрещено дворян телесно наказывать. Павел этот закон отменил, публично, гласно. Я не знаю, был ли кто-то из дворян наказан телесно, потому что отмена была недолгой. Закон был заменен новым павловским законом, но теперь телесные наказания были отменены еще и для духовенства. Я вам уже приводил примеры, что самого гнусного дворянина наказывать было нельзя, а того, кто формально признавался народным пастырем, можно было выставить перед народом, простите, с голой задницей и по ней пороть. Телесные наказания были отменены для духовенства, потомственных почетных граждан и купечества. Павел вовсе не боялся общественного мнения, вопреки принятой точке зрения. Он создал купеческий совет, которому просто делегировал в том числе регулирование внешней политики империи. Здесь его уж точно можно назвать либералом и даже заподозрить некоторые демократические симпатии. Но об этом органе все забывают!
Что касается его военных нововведений, то в среднем в пехоте они сказались плохо. Бесконечная муштра и прусская шагистика меня раздражают по крайней мере так же, как и Суворова. Но давайте будем справедливы. При Павле появились егерские полки, то есть реальная мобильная стрелковая пехота. Конница по прусскому уставу, то есть по лучшему уставу в мире тогда, стала той кавалерией, которая благодаря Павлу Первому выдержала испытание Наполеоновских войн, и французы не могли сбивать в атаке русскую линейную кавалерию. Было не так мало сделано.
И все-таки при всех примечательных достижениях Павла Петровича он прежде всего гений внешней политики. И начинает он ее высоконравственно. Известно, что когда во Франции началась революция, то великий князь отозвался однозначно, высказав негромко свое мнение: «Во Францию следует ввести войска». На то Екатерина ответила: «Ты безумец, если полагаешь, что пушки могут сражаться с идеями». Но мы с вами живем уже в конце XX века и можем привести сколько угодно примеров того, как пушки, а также противотанковые управляемые ракеты, боевые вертолеты и прочая техника наипревосходнейшим образом борются с идеями, да так, что от них и материального следа может не остаться. Екатерина боялась французской революции панически, а Павел не боялся, и потому ввел войска, и Суворов заслужено получил ранг великого полководца. Иначе он бы его никогда не получил, потому что турки и поляки не считаются.
Еще более серьезный геополитический и геостратегический акт он совершает, воспользовавшись войной с Францией, из-за которой турки стали нашими союзниками (редчайший случай). Наша эскадра проходит через Проливы, и Павел принимает покровительство над Мальтийским орденом. А затем он получает статус гроссмейстера Мальтийского ордена. Что только по этому поводу не слышал! От демократов обычно слышим, что он безумец, полоумный, что выгнали его и правильно сделали, еще бы не так выгнали, Москва – Третий Рим, а вы вонючие шовинисты. От патриотов слышим, что мальтийцы — это вообще масоны, и папа Римский этот орден признавал, что это чуть ли не измена православию. Сборище недоучек! А Мальта даже еще во Вторую мировую войну была ключом к восточному Средиземноморью. Мальтийская акция блистательна! Но тут Павел сталкивается с тем, что Англия нам опасна именно тогда, когда она наш союзник. И в нарушение союзнического долга и всех соглашений англичане решают этот вопрос довольно просто, они занимают Мальту десантом мощной эскадры лорда Нельсона. К сожалению, Федор Ушаков не располагал даже сопоставимыми с Нельсоном силами, а то было бы чрезвычайно интересно посмотреть, кто же был на самом деле великим флотоводцем конца XVIII века, при всем моем почтении к лорду Горацио. Они выхватили наше у нас из под носа. В таких случаях наш нынешний глава государства пускает пузыри от негодования. Павел Первый вел себя иначе. Ах так? Хорошо! И намекнул на возможность союза с Францией.
Император Павел был монарх со своими убеждениями. К монархии он относился мистически верно, не сомневался в том, что монархов назначает и низлагает сам Господь. Что с монарха будет истребован ответ за все происшедшее в его царствование. В этом отношении он не отличался от пяти последующих императоров, своих потомков. Он был еще и романтик, к счастью. И в отличие от своего сынули и деятелей Венского конгресса 1815 года для него бессмыслицей был вопрос о легитимности династии. Если монарх правит только милостью Всевышнего, то основатель династии столь же легитимен, сколь и любой из его наследников. Я в этом вижу куда больше здравого смысла, чем в бреднях современных монархистов о нашей бесконечной присяге династии Романовых. И династии давно уже нету по всем меркам, а они всё поют.
И было одно важное разрешающее начало, которое позволяло Павлу переменить ориентацию во внешней политике. Он угадал в Бонапарте, еще в первом консуле, основателя новой династии. И стоило только намекнуть из Петербурга, что возможен альянс, как во Франции начался просто экстаз, и первым же жестом Бонапарт отпустил пленных корпуса Римского-Корсакова, бездарного генерала, который не сумел выполнить элементарный маневр и соединиться с основными силами, и при всей финансовой напряженности после революции сшил им новые мундиры за казенный счет. Вот так к нам тогда относились!
Внешнеполитическая линия в союзе с Францией была верной. Англия была поставлена под угрозу гибели как великая держава, под угрозу превращения в европейского маргинала, выбрасывания на обочину. Дело решил бы любой сколько-нибудь серьезный десант, высадившийся в Великобритании.
О проекте Индийской экспедиции рассказывают тоже смешно. Чего только не рассказывали у нас! Что только в книжки не попадает! В Петропавловку доставили арестованного Платова. Император его спросил, знает ли он дорогу в Индию. Платов понимал, что если скажет, что не знает, то его сразу вернут в заключение. Потому ответил, что знает. И ему было немедленно поручено начать подготовку к отправке. И все неграмотные люди хихикают по поводу того, что все это кончилось бы гибелью похода. Но дело все в том, что ни один военный специалист к этому так не относится, ни русский, ни зарубежный. Дело-то в том, что никто не собирался отправляться в Индию через Среднюю Азию. Русскую армию собирались отправить через Месопотамию, для чего французская сторона готовила мощную коммуникационную базу для снабжения русских войск. А по южной части Иранского нагорья двигаться в Индию очень даже удобно. И перекрыть это англичанам было бы нечем. Что это нам давало? Во-первых, мы не были бы ввязаны в войны с Францией, в которых мы ловили с 1804 года голыми ручками каштаны из огня для Австрии и в конечном итоге для Англии. Во-вторых, нам бы никто не мешал укрепиться на Балканах, куда французы проникать возможности не имели, серьезной базы там еще не имели. Мы начали прорываться туда только в середине XIX века и вызвали тем самым Крымскую войну, чего никак не могло бы произойти при союзе с Францией. Наконец, если бы мы все равно как две сверхдержавы столкнулись бы с Наполеоновской Францией, и Франция располагала бы войсками Западной и Центральной Европы, то мы располагали бы силами союзников на Балканах и колоссальной базой снабжения там. А может, и обошлось бы, может, и счел бы Наполеон, что слишком сильна Россия. Мы сразу вычеркивали бы Англию из первой пятерки держав, мы избавляли бы себя от перспективы торможения нашей политики на Балканах, то есть восстановления нашей естественной сферы влияния в исторических восточнохристианских землях. В Англии это понимали прекрасно, понимали, что это не пустой звук. И во Франции тоже понимали.
Когда Наполеон узнал об убийстве императора Павла, он сказал: «Они промахнулись по мне в Берлине, но попали в Петербурге». Россия была единственной страной, которая осмелилась протестовать против ареста герцога Энгиенского в Бадене. И Наполеон ответил Александру так, что тот не мог ему простить всю жизнь: «Если бы России посчастливилось обнаружить во Франции убийц Вашего отца императора Павла, я не стал бы препятствовать жандармам Вашего величества». То была пощечина Александру Первому на глазах всей Европы.
Англичане все понимали правильно. Заработало английское золото и английские масонские связи. Вот прямое масонское убийство. Но что это? Всемирное масонское правительство? Нет. Просто масонские связи, материнские ложи, масонская метрополия в Англии снова сработали в интересах Англии. Вот что такое заговор 1801 года. Английский посол непристойно совал деньги заговорщикам и принимал их в своем доме, пользуясь тем, что император — рыцарь, несмотря на то, что послу уже велено было возвращаться, а он продолжал сидеть, пользуясь тем, что к нему почему-то не приходит жандарм и не заявляет: «Сударь, в следующий раз я приду через 12 часов, и выводить тебя будут за шиворот!»
Это убийство готовили с омерзительностью антисистемной деятельности. Боялись Аракчеева. Раздраженный жестокостью Аракчеева в отношении крепостных крестьян, Павел выслал его из столицы. Аракчеев же был предельно опасен, потому что был предельно предан монарху, любому монарху. Смертельно боялись Суворова, несомненно, больше, чем графа Аракчеева, потому что прекрасно понимали, что будет, если генералиссимус останется в столице. Они понимали, что после возможного убийства императора Александр их не спасет, что солдаты старого полководца найдут их и порвут штыками, а жить-то хочется, даже если ты участвуешь в заговоре на убийство. Потому капали на мозги, на больные нервы императору Павлу. Это все описано. Есть же прекрасная мемуаристка. «Ваше величество, а Суворов в Италии вопреки Вашему распоряжению то-то и то-то». Павел дергается и говорит: «Ну он же генералиссимус». «Вопреки вашему указанию, Ваше величество, он имеет при себе дежурного генерала». Павел: «Такое своевольство достойно осуждения, но у князя Италийского очень сложное положение, он на оторванном театре». Павел его все равно оправдывает, но ему продолжают капать, и докапываются до того, что он не принимает старого, больного вернувшегося победителя. От оскорбления и огорчения старый полководец помирает. Самого страшного не стало. Вот такая была ситуация.
Павел Петрович своему монархическому долгу был верен до конца. И как истинный царь, отречься отказался, ибо отречение всегда немножко отдает изменой, и был убит за исполнение своего долга. Полагаю, что наша поместная церковь намного дольше задержалась с канонизацией убиенного царя Павла, нежели с канонизацией последнего императора. Во всяком случае, народное почитание императора было и после его смерти, и особенно в конце XIX, в начале XX века. У гробницы императора Павла служили панихиды. И в 1908 году в Петербурге вышла малоизвестная брошюра с фиксацией духовенством трехсот случаев его помощи.