или День следующий, которому не суждено стать прошедшим
Собрался суд, группа людей, озабоченных собственной судьбой.
Кто они? Люди, озабоченные своим будущим. А чем можно озаботить человека, любого, своей судьбой. Жить будет, услышал, вздох, можно подумать о судьбе кого-нибудь другого. Этот другой, пусть приведут, сразу возражение, да надо ли, к чему? Кого-кого, а этого бывшего товарища знаем, досконально.
1.
Бывший товарищ, бывший начальник, бывшее лицо, все в нем бывшее.
Но должно же быть в нем хоть что-то настоящее, нельзя же судить за бывшее. А за что? За будущее, не позволить ему сделать будущее, его будущее, у него есть? Да, у него есть свое будущее, вот в чем его вина! Но ведь каждый? Его будущее исключает наше будущее, вопрос снимается. Держатель будущего держится, видно, из последних сил. Лицо, капризное. Глаза за очками, не разглядишь. Губы тонкие, уголки опущены. Удобно, не требуется опускать, держит их, вернее, эти тонкие губы сами держатся все время опущенными. А если надо поднять, уголки-то? Ему сейчас не до улыбок. Пусть так и держит, как держал. На то и уголки, чтоб их опускать, держать опущенными, в нужную минуту. Понятно, он готов, всегда, на лице — соответствующее выражение, живет, цветет. Впечатление, лучше не встречаться с его глазами, не могут мигать такие глаза, глянул, и сразу на шее появляется петля. А зачем было глядеть, не лезь, куда не следует. Ощущение? Верно, только ощущение, но столь реальное, что начинаешь задыхаться, вполне реально.
Не задохнуться бы.
Не поперхнуться бы, забавно, так бы и жить, от забавы — до забавы, о чем это?
Пытается поднять уголки губ, пусть пробует, теперь, пытается мигать глазками, не получается.
Ни то, ни другое. Как старается, а все одно, не выходит, не выйдет, почему? Он уже приговорен, суд еще не состоялся, не собрался, даже состав не объявлен, но все равно это обреченный. По большому счету, ему суд не требуется, судить его будем не ради него, а ради кого? Ради самих себя, конечно. Ради нас, незаменимых и дорогих, в силу нашей незаменимости. Почему? Нельзя заменить, жить нам очень хочется, так хочется мало кому, какое еще основание незаменимости требуется. Ему тоже, наверное, не без этого. Но чтобы жить нам, чтобы мы жили как живые, он должен жить так, как не должен, а вот этого он как раз не может. Обещает. Не будет. Живет так, как должен. А надо так, как не должен. Авангард, похоже, но скорее абсурд. Как это понять, неясно? Верно, полная неясность. В этом все дело, именно так и задумывалась эта жизнь, все в ней должно быть неясно.
Жизнь?
Или условия жизни, неужели есть различие.
Жизнь, данная как сущность, со стороны сущности, обычно говорят, взятая со стороны сущности, одна для всех, одинакова. К чему эта масса совершенно одинаковых существ. Сделать ее разной, проще говоря, из одной жизни сделать много жизней. Из одной массы выйдет масса разных существований. Условия жизни, через них, будут разные явления сущности, и жизни этой сущности будут разные. Отсюда, разность жизней, как разные существования одной бесконечной сущности. Так что, не переживай, предавший, явим нашу сущность мы — за тебя, нетрудно представить, как взвыл преданный общему делу предатель.
…
Что в такую минуту обнаруживается, да еще так резко, откровенно, до неприятности.
В комнате почему-то темно, ну, хорошо, не темно, только потемнело. В комнате или в глазах, не все ли равно, потемнело, а потому так тесно. Чуть посветлее, и будет куда просторнее. Сделать полшага, стать ближе к свету, подойди к окну, загляни. В окно, может лучше выглянуть. Нет, только загляни. Что там? Небо, как прежде, голубое. Облака все те же белые, все так же ползут. И ласточки, как прежде, летающие низко, когда же, наконец улетят. Каких-то полшага к ясности, до ясности. И в чем она будет состоять, эта столь желанная ясность. Говоря коротко, неясность эта умышленная, о чем я? И касается она, прежде всего, высшей власти. Не прежде всего, а исключительно. Пусть так. Кстати, почему высшей, потому как выше такой власти нет ничего, не может быть ничего. Одна власть.
Есть только власть, за нее и держись.
А если перейти к поэтическим образам, есть только пасть, перед ней и склонись. А что можно сделать, если ты поставлен перед такой пастью. Вот это ощущение, не это, так что-то сходное переживали судьи. То есть, те, кто решил судить обладателя капризного лица, немигающих глаз, тонких губ, с постоянно опущенными уголками. Волосы? Кому они интересны, какие-то волосы, встали дыбом, пусть рвет, глядишь, удастся что-то вырвать. С кровью, хорошо, пусть его побреют, его голову, она ему еще понадобится, некоторое время. Чем интересен? У него нет соперников. Понятно, на свое место он хотел бы посадить кого-нибудь другого. Но нет такого другого, никто не сможет превзойти его.
Он на пороге, знать бы еще, на каком пороге,
он желает сойти, отойти, стоять в двух шагах от порога, знает, значит, понимает. А там, и вовсе отойти на приличное расстояние. Но как сделать эти два шага. Пусть пробует, времени мало, истекает быстро, но на пробу еще есть, может успеть.
2.
Кажется, я отвлекся, стал нагнетать детали, из тех, которые называют зловещими.
А как еще передать ощущения судей, вернее, тех людей, которые решили стать судьями. Выбрали сами себя, назначили, утвердили. Как ни странно, прошло. Тому, который уже осужден, дали право писать, говорить, отстаивать себя всеми доступными средствами. А какие ему доступны, только слова, в устном и письменном виде, даже в нецензурном.
Пишет все время, можно сказать, непрерывно, отвлекаясь только в известное место.
Попутно, что-то бормочет. Разобрать трудно, но если постараться, повторяет, приход неизбежен, о ком это? Послышалось, наверно, а был только подход. Обеспечить правильный подход, заслужил. Как это выглядит? Был беспредельно предан, таким и остаюсь. Впрочем, гадать к чему. Приход неизбежен, согласны все, вопрос в одном, кто придет. Ведь речь о жизни, а всякая жизнь полагает, должно быть место, должно быть время, что еще нужно, чтобы жизнь началась и длилась.
Неужели, рождение?
Да, письменное подтверждение, что там, два слова, предателя приговорить, родственников освободить, и пусть сменят фамилии, это в качестве необязательного дополнения. Проявить великодушие иногда способны и такие судьи.
…
Вернусь, хотя бы повернусь, к обладателю капризного лица.
Впрочем, от него лучше держаться подальше. К нему? От него. И к его судьям? от них, в первую очередь. Их лица? Чего-чего, а капризности там ни грамма, ни капли, ни строчки. Куда больше высокомерия, холодного? каменного. Исключение, зачем? Должно быть, без исключений жизнь тоже невозможна, она сама, я о жизни, есть одно большое исключение.
Какое же здесь исключение, на этот раз я о лицах, конечно, мужицкое лицо.
Не повезло предателю, исключение уже есть, ему стало быть не стать исключением. В том смысле, что для него исключение не сделают. Он не делал, для него не делают. Так что там, с лицом? самое, что ни на есть, мужицкое. Широкое, ушастое, нос торчит, зубы сверкают, из тех, что уцелели. Послушать его? Без смеха не удастся, пусть старается, не помешает, нужно сбросить напряжение. Вот и пусть подбрасывает, свои шуточки, и сбрасывает, наше напряжение. Как-то ему удается, мужик, и юмор у него самый грубый, хорошо, грубоватый. Надо сказать? Вот пусть Мужик и скажет, что ожидать от мужика. На нем костюм, как влитой. Мужик даже в двубортном останется мужиком. Чего он морщится, что-то говорит, его слова? Я первый раз жандарма увидел в двадцать четыре года, перебрал? А ныне кругом, начальники большие, рядом начальники малые, аппаратчики, особо-уполномоченные. Что он там несет. Ему двадцать четыре — в восемнадцатом стукнуло, какой жандарм в 18-ом! Верно, мужик из него так и прет, уже никогда не уйдет. Не выжить ему мужика. В любой образ вживется, а мужика не выживет. Мужик войдет, уже вошел, попробуй, выгони его теперь.
И Мужик понимает, он в центре действия, поставили, сам себя поставил, подставил.
Потому кивает, зачитывайте, обвинительное заключение. Человек с капризным лицом захрипел, завыл, признаю, все. Этого достаточно, чтобы сохранить жизнь. Не хотел умирать, что здесь странного. Он жил, как должен был жить, и в том сценарии столь страшный конец не был предусмотрен. Хотел встать, упал. Даже не пытался подняться, так на четвереньках и пополз к столу, какой стол?
Судебного присутствия.
Забыл сказать, судьи не только назначили сами себя, но еще и создали для себя, соразмерно себе новый судебный орган, который так и назвали, судебное присутствие.
…
Вереница окон, раз окна, должна быть вереница стекол.
На то и окна, чтобы блестеть стеклами, иногда сверкать. Бывает и другая вереница, очков. Раз очки, тоже вереница стекол, какие очки без стекол. А если вереница окон есть, а вереницы стекол нет, тогда что? Окна без стекол, напрашивается. Сразу без стекол. А если просто занавешенные, наглухо, да так что и стекол не видно. Можно занавесить, если постараться. А можно и бросить. Брошенные окна. А если вереница очков есть, а стекол нет. Брошенные очки, разбитые. Брошенное. Оно найдется всегда, потому как в реальности всегда находится хоть что-то, что можно бросить. Разбитое. И оно находится. Без слез. Без страха. Без вдохновения. Иногда таким брошенным становятся окна, сколько их брошенных. Под ними? Брошенные книги. В них? Брошенные слова, если чем и бросаться, как раз словами. Иногда таким брошенным становятся очки, сколько их брошенных. Под ними? Брошенные слезы. В них? Брошенные надежды. Чем утешаться, не обманутыми же надеждами, как раз слезами, особенно, если это чужие слезы.
Вот мы и бросаемся, сначала со словами.
Потом, просто словами. Потом, с воем ползем, до конца дня привести в исполнение, почему так? Пусть этот день никогда не кончается. А в это время телефон, прямая связь с Мужиком обязательна, разрывается, в трубке одно слово, немедленно.
…
Ну что там, что?
Передо мной его очки, валяются на полу. Он уже никогда не поднимет свои раздавленные очки. Пусть этот день не кончается, сбылось, на лице Мужика улыбка, от уха до уха, верно, никогда не кончится.
Необязательное дополнение
1.
На чем можно остановиться, нужно?
Неужели на очках, или здесь просто пауза, потом переход к следующему дню. Ведь живем мы днем, из дней складывается наша жизнь. А ночами? Есть же и ночная жизнь. Верно, есть. Не зря ее называют ночной, видимо, это совсем другая жизнь. Из одной жизни перейти в другую.
…
Два человека, из числа тех, кого называют иностранными подданными, поднимаются на судно, из числа тех, которые называются баржами.
На барже устроено нечто, выполняющее функции пропускного пункта.
Всего-то, пройти через такой пропускной пункт, прошел, и ты свободен, можешь уезжать, вернее, уплывать. Подходит первый, беглый взгляд на документы, проходи. Следом второй, и вдруг проверяющий впивается в документ, с чего бы? Документ подлинный, но смотрит, смотрит, проверяемый начинает изображать удивление, видимо, хотели услышать его речь, услышали. Льется, как ручей, спокойная речь. Но проходящий проверку встревожен, он спешит перейти в другую жизнь, его задерживают. Невольно, возникает тревожное чувство, может перейти в страх, но показывать страх? Значит, не перейти в другую жизнь, остаться здесь, это означает конец. Страх, как его понимать, как начало жизни, он так хочет понимать свой страх.
2.
Известный мыслитель говорит, о чем?
Есть некоторые основания, и как результат, мы завидуем предшествующим эпохам, возможно, зависть наша ограничена рядом отношений, но она есть. Если собрать в горстку? Есть ранние эпохи. Есть основания для зависти, допустим. Мы завидуем, мысленно переносимся, обычная идеализация?
Масштабы войн, масштабы страха.
Если возможно мировая революция, наверное, возможен и мировой страх. Реально, в реальности имела место мировая война, десятки стран сцепились на поле боя.
Война — страх — скорбь.
Мировая война — мировой страх — мировая скорбь. Где здесь место для мировой революции? Возможен и обратный ход мысли, мировой страх — мировая скорбь — мировая революция. Где здесь место для мировой войны. Чего я не хочу? Соединять войну и революцию, мировую войну и мировую революцию. Где же все-таки место для мирового страха, может быть, рядом с мировой депрессией. Но для этого? Мир должен стать одним целым. Однородный мир, не значит, все на одно лицо. Но в своей основе он становится однородным, неужели возможен такой мир? Но может быть, страх предшествует. Войнам, революциям, депрессиям. Правящий класс не позволяет строить железные дороги, как это было в Северной державе, это, мол, приведет к революции, это страх? Тогда революция становится неизбежной, копите страх, грянет. А что на другом краю, ведь должен быть другой край в нашем бескрайнем мире. Снова тот же мыслитель, есть мышление, есть наука, есть познание. На чем настаивает мыслитель, чистая наука, чистое мышление, чистая истина в целом дают чистое познание мира. Кажется, очевидно, мир доступен чистому познанию. Но тот же мир доступен и войнам, еще очевиднее. Не зря напрашивается известное сравнение,
познание есть чистое мышление.
война есть чистый спорт.
Познание войны есть? Через познание, через войну человек желает прорваться? И вдруг обнаруживает, оба феномена обладают такой силой, что кажется, они живут сами по себе. В сумме? два вида человеческого существования, каждый может вести к победе. Но мы разделяем, к победе, так и поражению, к торжеству, так и к скорби. Далее, разделяемся сами, что мы выбираем, нам быть, на каком краю, ответ очевиден.
3.
Все тот же вопрос, от чего человек не может отказаться?
Я обращаюсь к Автору, один из его персонажей, из числа центральных, пытается убедить самого себя, человек невозможен, без чего? Ход его мысли я рассмотрю позднее, сейчас же, только последний вывод, есть в человеке, должно быть неукротимое стремление к величию. Судит по себе? Есть человек, должно быть чисто человеческое? Такое, наверное, возможно, а вот возможен ли чистый человек. И чистое мышление. И чистое познание. И чистая истина. Даже чисто человеческое, и то возможно. А где же сам чистый человек, он-то где. Или смысл человеческого в человеке, выход на «чистое», будь то познание или мышление? Но как только выходит, тут же отрывается от самого себя.
Как человеку оторваться от самого себя, а зачем?
Иногда, чтобы быть человеком, просто остаться человеком. Мужик поднялся, пошел, сжав кулаки, на кого? На носителя страха, первое объяснение всегда самое близкое, самое доступное, если мне страшно, значит есть тот, кого я боюсь. Внешний страх, а в остальном это прекрасный мир, в ходу дивный мир. И он восстал. Составил заговор, план удался, освободил мир, и вдруг обнаружил? Страх в нем самом, он сам носитель страха, носит в себе страх, который можно назвать страхом внутренним. Покончить со страхом, который продолжает жить в нем самом, живет, растет. Как объяснить, ему не надо ходить далеко, Диктатор, даже будучи мертвым, продолжает стоять за ним, над ним. Оказалось, его заговор не был восстанием, только бунт, он так и останется жалким бунтовщиком. Как там пели, это есть наш последний, вот так и он, поднялся на последнее восстание. Страх ушел, чем его заменить, ведь чем-то надо жить, и он бросает, понятно, с высокой трибуны, нынешнее поколение будет жить!.. Конечно, мы всегда готовы жить мечтой, желательно, великой мечтой.
…
Историческая эволюция?
Освобождение от страха, который вне его, к освобождению от страха, который внутри него.
Кто-то возразит, сначала освобождение от внутреннего страха, убить тюремщика в себе, затем свобода от страха внешнего. Старый спор, ему, по крайней мере, полтора века.