Глава девятнадцатая
Когда-нибудь он наступит. День, когда я окончательно уйду со сцены. Я еще не выбрал пьесу для последнего спектакля, но очень может быть, что это будет все тот же Гамлет. А может, что-то совсем неожиданное, вроде оперетты, где я залихватски весело, задорно, бесшабашно спою что-нибудь гениально-непритязательное, вроде: «любовь такая глупость большая»… И все для того, чтобы перечеркнуть образ вечного трагика, снять белую плачущую маску Пьеро…
Потом я устрою банкет. С фейерверком. И это будет самый грустный и самый счастливый день в моей жизни. Я бы с удовольствием установил бы серый камень в знак прощания с собой, но боюсь, что в Англии это не поймут так же, как не поняли когда-то в России. Но, скорее всего, не буде т ни спектакля, ни банкета. Я тихо скроюсь за опустившимся занавесом, а публика, увлекшись аплодисментами, ничего не заметит.
А потом я начинаю воображать как: Покинув лондонскую квартиру, я перееду в сельскую часть страны, в какую-нибудь милую деревушку, где сниму скромный домик с маленьким аккуратным садиком. Каждое утро благодушная молочница будет приносить мне в кувшине свежее молоко, а пожилая, добрая местная жительница готовить нехитрый завтрак. В этой глуши меня примут за обыкновенного чудаковатого горожанина, отдалившегося от дел, которому вдруг захотелось пожить в покое и подышать свежим воздухом.
Благодаря моему безупречному английскому во мне никто не заподозрит иностранца. Я буду гулять по благоухающим лугам, и любоваться на пасущихся коров и овец; по едва заметной тропинке спускаться к берегу озера, что в дни весеннего половодья разливается во всю ширь. Я буду дышать ароматом цветов и трав, слышать пение птиц на верхушках вековых деревьев.
Так пройдут годы. Мир, когда-то восхищавшийся мной и ругавший меня, мир, причинивший мне много боли и давший немало радости, забудет обо мне. Никому не придет в голову, что бывшая знаменитость доживает свой век в деревенской глуши. Ни у какого ушлого журналиста не возникнет идея искать меня здесь. Вообще, где бы то ни было искать. Я уже не понадоблюсь. Людским вниманием завладеют другие желающие славы.
А когда придет мой час, меня похоронят на крохотном деревенском кладбище возле церкви восемнадцатого века. И седой викарий прочитает надо мной проникновенную молитву, ни чуть не сомневаясь, что я добрый католик.
Мое последнее пристанище ничем не будет выделяться среди прочих. Разве тем, что над ним будет стоять скромный серый камень, на котором английскими буквами будет написано мое имя, к удивлению местных жителей звучащее не совсем по-английски. Тут-то они и заподозрят во мне чужестранца. Но викарий объяснит им, что, вероятно, мои родители приехали когда-то из-за границы, может даже из России, и в память о родине дали мне русское имя. А так я — коренной англичанин, в этом нет никаких сомнений. Эта версия устроит всех, и вопросы прекратятся.
Пройдет еще не мало времени, и однажды в эту деревеньку приедет женщина, и спросит обо мне. Ее отведут на кладбище, где она, плача, оставит букет цветов. Как она нашла меня, так и останется тайной.
Викарий угостит ее настоящим английским чаем. Гостья не очень хорошо владеет английским, но на помощь придет учитель местной школы, который немного знает русский язык. Ибо выясниться, что женщина приехала из Москвы.
Она скажет, что искала меня много лет, и вот, так печально закончились поиски. Никто не задаст ей лишних вопросов. Лишь спросят, кем я был. Тоня поймет, что я сохранил инкогнито, и, верная моей памяти, не раскроет его. Она вполне может сказать, что я бизнесмен или кто-то в этом роде. И подтвердит мое русское происхождение.
Вернувшись в Москву, она тоже никому ничего не скажет. Даже самым близким моим друзьям. Но каждый год, весной, она будет летать в Англию, и оставлять цветы возле серого камня, и пить чай с викарием. С каждым разом ее английский будет все лучше и лучше, но она так и не расскажет, кем я был на самом деле.
Мои фантазии всегда грешили правдоподобием. Я настолько проникался ими, что порой казалось, что они давно стали явью. И я не фантазирую, а рассказываю о том, что уже случилось. А эта, последняя, настолько понравилась мне, что мне бесконечно жаль, что я не увижу ее воплощения. Это и станет моей последней ролью в пьесе, которую я сам для себя написал.