Жил да был на свете, в славном государстве Российском, великий русский писатель Чехов. Жил себе, не тужил, рассказы писал, да публиковал их, где ни попадя, то в газетках, то в книжках, то во всяких дрянных журнальчиках. И говорили про Чехова добры молодцы литераторы, что, мол, с таким-то великим талантом надо не грошовыми рассказиками по всяким гнусным редакциям пробавляться, а голодать, страдать, но о народе и о его страданиях рассказывать. А уж если удастся на каторгу поехать в Сибирь за народ, за борьбу против царя, то уж вот тебе и больше ничего не надо, так ты и есть прямой русский писатель, за народ страдалец, супротив супостатов царей, да супротив их слуг чиновников коррумпированных.
Слушал, слушал Чехов те речи буйные, слушал да покуривал, да водочку попивал, да в записную книжку писательскую темы для рассказов, да всякие необыкновенные мысли свои записывал. Имел, значит, такую привычку изо всякого мусора и, прямо сказать, дерьма, которые ему в голову, как и всякому нормальному пьющему да курящему русскому мужику из Таганрога и изо всяких прочих русских городов, приходили, приходят и будут приходить, делать денежку малую, публикуя полную чушь, чушь получше, ничего себе рассказики, рассказы очень даже хорошие и рассказы просто гениальные, шедевры мировой литературы. На досуге Чехов лечил мужиков, покупал и продавал мелиховское имение и пытался оттащить от водки своих непутёвых братцев-алкашей.
И вот окончательно закручинился великий русский писатель Чехов, голову повесил, и решил, эх, поеду-ка я подальше во саму Сибирь-матушку, Сибирь холодную, Сибирь каторжную, залезу-ка я во самый во медвежий угол и посмотрю как живут-поживают там всякие людишки, всякие убийцы-разбойники да насильники-фальшивомонетчики. Чтоб не попрекали меня братьи мои литераторы за легкомыслие моё в моих рассказиках. А ежели сложу я там свою буйну головушку, ежели околею от морозу, ежели на нож насадит меня какой лихой человек, или помру от бесконечной скуки холодной тайги енисейской, морозных степей забайкальских, студёных вод Амур-реки, ледяного моря Охотского, так уж пусть не поминают меня лихом мои читатели!
Оделся потеплее, попрощался своим шепелявым голоском со своими братами-алкоголиками, да поехал на пароходах, да на ямщиках прямиком на самую страшную каторгу сахалинскую. Едет-поедет, смотрит, что такое?! Город! Въезжает великий русский писатель Чехов в сибирские Афины, то есть во славный град Томск. Едет на санях, дивится, Сибирь, мол, а вот город здесь всё же есть! И даже люди в том городе ходят! И даже женщины в том городе есть! А вот постой-ка, мил человек, останавливает своей смешной шепелявостью Чехов какого-то томчанина-чолдона. А вот есть ли в вашем граде не просто женщины, а женщины продажные, бабы-проститутки, проще говоря? Посмеялся чолдон над шепелявостью Чехова, указал ему путь в публичный дом.
Посещает Чехов томский публичный дом и радуется. Вот ведь – Сибирь, а даже проститутки есть! Ай да сибиряки-чолдоны молодцы! А что, говорит он голой проститутке, знаешь ли, сибирячка-курва, кто я есть таков? Да нашто ты мне сдался, отвечает ему голая проститутка, обслуживая Чехова, я и не грамотна, и плевать я хотела на тебя, у меня таких клиентов-шепелявщиков по десятку на день бывает. Неча отвлекать от работы! Лучше, вон, на водку мне, девице-красавице, добавь! Да ведь я – Чехов, шепеляво воскликнул огорчённый великий русский писатель! Эх ты, палишка зауральская, корова неграмотная, классика не признала! Огорчился Чехов на такую народную неблагодарность, закручинился ещё пуще.
И уж и Сибирь ему, Чехову, не в радость. И уж едет-то он по Сибири-матушке, поедет, и в славном городе Красноярске в публичные дома заглянет, и суровый град Иркутск исследует на предмет наличия продажных женщин, и в Чите всех потаскух пересчитает. Везде всё чин по чину, что в Благовещенске, что в Хабаровске, везде, то есть, бабы справные, голые, деньгу любят, а вот Чехова совсем не знают. Огорчился окончательно Чехов, свет белый ему не мил. Доехал писатель до самого каторжного Сахалина, пересчитал всех каторжников на том острове, записал все их каторжные истории, а на душе пусто, всё как-то хочется найти ту одну-единственную шлюху сибирскую, чтоб его творчество ценила, а нетатути таких! Неграмотны все!
Заплакал великий русский писатель Чехов. То есть стоит на берегу студёного моря Охотского и плачет своим шепелявым голосом, что вот, мол, он и писатель, и врач, и по потаскухам очень-на горазд, а вот несчастлив. А потом успокоился, сел на пароход и поплыл в дальние страны – в Японию, в Китай, в Таиланд, в Голландскую и Британскую Ост-Индии, на остров Цейлон, в Египет и в Турцию. И везде он ходил по проституткам, но уже не спрашивал их о себе, потому они по-русски и не понимали, хотя и ремесло проститутское своё знали хорошо. А потом Чехов захотел на войну с японцами поехать, да не поехал, а женился и умер. Умер не то от курения, не то от своей жены-немки-артистки, что вот, мол, уже в публичные-то дома-то не походишь, жена против.