Сегодня осталось совсем мало носителей «живаго великорусскаго языка». В основном это филологи, писатели, воспитанные на произведениях Николая Лескова, Ивана Бунина, Ивана Шмелева, Михаила Пришвина, Евгения Носова, а также старинные крестьяне в глубинных деревнях России, куда не добралась ещё в полной мере сегодняшняя мерзкая неодушёвленная словесность.
Когда-то я с великим удовольствием перечитывал книги «Живое московское слово», «Старая Москва», где представлены удивительные диалоги торговцев и покупателей Хитрова рынка, ремесленников, зазывал, извозчиков... Ах, какая это была поэзия!
Но через каких-либо сто лет – небольшой, в общем-то, временной период, в Москве ничего от этого языка не осталось.
Эмигрант Виталий Поповский на заре перестройки приехал из Бельгии в Россию, которую покинул в отрочестве. Человек высокой культуры, хорошо знавший А. Солженицына, В. Некрасова, Г. Владимова и других изгнанных из СССР писателей, он вдруг растерялся на улицах Москвы: современный русский язык оказался ему непонятным. Мы гуляли по Арбату, и Виталий спрашивал:
– Что это такое: взял бабки и снял тёлку?
Я объяснял, стыдясь за современников.
– А «тачка зелени» – это как у зеленщика Кренкебиля: салат, петрушка, укроп?
– Как бы не так, дорогой Виталий, – горько усмехался я. – Это машина долларов. Конечно, гипербола: много денег.
– Такое впечатление, что весь народ в столице блатной, – вздохнул эмигрант, друживший с лауреатом Гонкуровской премии княгиней Зинаидой Шаховской и поэтессой Анной Головиной. – Ни одной русской фразы!
– Москва – это не Россия, – сказал я гостю. – В провинции ещё остались наши, а здесь…
И привёл пример, как мы с бабушкой, Анной Ивановной Просиной, неграмотной крестьянкой, родившейся в слободе Михайловке в конце XIX века, шли уже в «застойные» брежневские годы в Никольскую церковь, останавливались, раскланиваясь со старичками её возраста, и старички торжественно произносили:
– Салфет вашей милости, Анна Ивановна!
– Красоте вашей чести! – отвечала степенно бабушка.
Я как-то спросил её:
– Бабушка, ты была красивой в молодости?
И Анна Ивановна не без гордости произнесла:
– Я, бывало, надену фильдеперсовую кофту да юбку жандармского цвету, шесть подборных гребешков в волоса встрекну, выйду на вечеринку да как поведу грудями, мужики аж кряхтят: «Эх, корпусна!»
Надо было видеть сияющее лицо Виталия Поповского. Он непременно собирался посетить Михайловку, да не успел. Жизнь человеческая коротковата…