ВЫУЧИТЬ НЕМЕЦКИЙ
Я нашёл вариант- я слушаю только немецкий: наушники, телефон, в поезде, метро, на улице. Вероятно, я начну забывать русский, но пока с кем- то ещё общаюсь- вряд ли. Но вариант найден.
Когда- то в школе мы выбирали из двух: инглиш- дойч. Английский- успешным ученикам, немецкий- всем остальным, впрочем, не строго, по выбору, с пятого класса. (Как это поздно!) Хорошие учителя, хорошая программа. Всё хорошо и отлично, но привычным язык и его звучание не становились, не было практики.
Когда- то, не так давно, мир изменился настолько, что школьный немецкий однажды возник снова, уже как голос родины или дома рядом с этими «типа», «походу», «полюбому»… Уж лучше- немецкий. Я выбрал его когда- то, потому что английский, как казалось- несправедливо, уже называли «международным», и потому что в английском пишут одно, а читают другое, и потому ещё, что ритмичное чмоканье не может называться языком. Поэтому- немецкий. По крайней мере, «deutlich» значит чёткий, ясный. Это язык из согласных. Это язык- уравнение. Пусть будет он.
Я включаю DW, дойче велле, я смотрю новостные сюжеты и документальные фильмы. Я не привык к звуку немецкой речи и напрягаю слух. Что- то понимаю, что- то вспоминается. Пусть пройдёт время, я буду слушать только немецкий. Как малолетка, недоучка, ловлю каждое слово. Любой рыбак или сварщик, или капитан яхты становятся моими учителями. И я становлюсь…
На экране телефона люди делают свою работу, они ценят и уважают предмет своих занятий: вот гвоздь, вот доска, вот она на месте, причал отремонтирован. Это очень важно- по нему можно теперь ходить. Он старый, потемневший, ещё с 1929 года, но крепкий. Яхты… каналы… Я верю в немецкий, и я верю происходящему. Я угадываю во всём этом некий неоспоримый смысл. Вода запирается шлюзом. Два обходчика в жёлтых касках и жёлтых сапогах идут по дну опорожнённого резервуара. Они собирают мусор и рассказывают о своей работе. Один из них зачерпнул сапогом, садится на берегу среди камней и выливает из сапога воду…
Ещё неделя- другая и я научусь угадывать акценты в словах, и фраза, произнесённая со смехом, не будет уже казаться неразборчивой. Пожилые дамы тоже говорят не совсем отчётливо, в этом сложность.
Думать по- немецки! Я не готовлюсь в шпионы, и немецкий- так, просто он из детства…
Я ведь ни на что не претендую- просто жизнь, обыкновенная, с понятными словами и смыслами, со своей ценой, значением. И пусть только в звуке, пусть лишь как бы, со стороны. Но уже- участие. Я понимаю их.
Вечером приедет супруга. Это хорошо. Молчит она обычно на немецком- в общем всё понятно. Хорошо, что она не знает немецкого так хорошо, чтобы говорить на нём, но только – молчать. Её русского, которым она владеет свободно, я не понимаю.
На выходные приедут дети. Дойч шпрах- это как раз то, что их интересует меньше всего на свете. С таинственным недосягаемым видом посвящённых в великое таинство они будут рассуждать о различных операторах связи. Это такие… большие… это… Не знаю. Я всегда считал, что жизнь детям не игрушка.
Потом они разведут огонь в мангале, и будут держать на нём куски, истекающие чьей- то кровью, и пить вино. Пить наполовину, чтобы потом всюду были полупустые недопитые бутылки. Им никто и никогда ещё всерьёз не вредил. И они не привыкли себе вредить. А другим? ...
Но немецкий не прост. Вся современная философия прозвучала впервые именно на немецком. Наш разум- немец. Как евреи приватизировали всё божественное и сами же в это уверовали, так и немцы- всё разумное. Это язык согласных и арифметических последовательностей. А шамкающий английский- это язык мошенников. Пусть будет немецкий. На его вершине- немецкая философия, в основании- мой «детский лепет». Я буду понимать только простые вещи: вот доска, вот пристань, вот яхта, вода, шлюз, канал…
Надо ли для этого забыть свой язык? Помеха ли он? Так ли это просто, как это сделали советские пленные в Афганистане, спустя тридцать лет? Кажется, выучить язык- всё равно что породниться или, может быть, сдаться в плен. Кому? Пока я не знаю, я подумаю. Может быть- немцам? Их можно иногда встретить в Московском метро. Мой дед воевал с немцами. Он пропал где- то между Синявинскими высотами и Ладогой в январе 43- го. Я шёл с его портретом 9 мая по Красной площади, 142- я морская бригада. Он тоже говорил на русском и пропал. Неужели, чтобы пропасть, достаточно говорить на русском! Достаточно для того, чтобы тебя никто не слышал, не видел, не понимал, чтобы всегда заниматься тем, что тебе противно. Чтобы быть потребителем всякой ерунды, которая прилипла к тебе только потому, что никому не понадобилась; чтобы ни о чём не мечтать, не строить планов, чтобы вечно смотреть на то, как сокровища вдавливаются в грязь, подобную этому «хлюпающему» английскому…
Да нет же! Дело не в языке. Просто, я включаю DW, и у меня возникает ЖЕЛАНИЕ ПОНЯТЬ. Оно так романтично, так бесхитростно, так естественно, как дыхание… Но стоит «зависнуть» каналу, я снова оглядываюсь: мелькают берёзы, сосны, ивы, река под мостом, люди в вагоне, земля за окном, заросшая бог знает чем, на неё даже никто не смотрит никогда, будто там нечего разглядывать- грязь и только…
И я снова ничего больше не понимаю.
И не стремлюсь.
25.06.18