Когда-то, очень давно, я встречался с девушкой, которая была невероятно требовательна. Она сказала: ты почти ничего не делаешь ради меня — не, цветы, кино, это понятно, но это все делают. Ты делаешь это ДЛЯ меня, говорила она, глядя на меня из густоты своих русых волос, очень точно, практически прицельно расстреливая мой пытающийся протестовать высокоразвитый речевой центр разноцветными, блестящими, изысканно глупыми и шаблонными, но биохимически абсолютно неопровежимыми аргументами. Я хочу, чтобы ты сделал что-нибудь РАДИ меня. Понимаешь, говорила она, и давала мне пример, чтобы я мог быстрее сориентироваться. У нее были другие кандидаты, и я должен был действовать быстро, если хотел стабильных отношений. Так оно работало в начале 2000-х, если вы родились позже.
Вот например, говорила она, один парень — у нас с ним ничего не было, пояснила она отстраненно, — написал небольшой рассказ о том дне, который мы провели с ним вместе. У нас ничего не было, повторила она, потому что в начале 2000-х такие фразы заводили, но он все равно написал рассказ про то, как мы провели этот день. Мне было очень приятно. Вот ты бы мог что-нибудь такое ради меня сделать, спрашивала она, отрывая этикетку от вафельного рожка. Бля, как можно так приклеивать, что не снять потом. Хочешь лизнуть мое мороженое? Какой ты у меня зайка. Бедный, аж вспотел—
Лето 2006-го постепенно обогнуло Землю, блестящие козырьки сталинских домов на Ленинском проспекте стали тусклыми, потекла вода, полетел снег, население Москвы постепенно начало дышать в шарфы, и мы расстались — не потому что я не так и не смог ничего сделать ради нее (впрочем, я не исключаю, что и поэтому тоже), но, скорее, из-за того, что у нее появился очень состоятельный партнер, который постучался ко мне в аську — так делали в середине 2000-х — и написал: «Она была со мной» и, после двухминутной паузы: «Не лсти себе мальчик», после чего наши отношения как-то сами собой развалились — хотя я, конечно, был немного расстроен и умеренно плакал.
Прошло, как видите, почти десять лет, вокруг многое изменилось — солнце стало чуть-чуть более ярким, волосы на макушке у некоторых персон стали чуть-чуть реже, Северо-Американская тектоническая плита сдвинулась на едва заметные 2,5 сантиметра, Юпитер проглотил и выплюнул обратно одну миллионную часть себя, в сумме, впрочем, оставшись прежним, — наступило теплое и пестрое 17-е июля 2018 года — которое, когда пишешь его цифрами, выглядит как сущий футуризм, и в этом внезапно остановившемся моменте, пока солнечный луч отражался от еще не заблестевшего козырька теоретически тоже сталинского дома на Россплатц 21, пока электромагнитная волна преодолевала последние дюймы до лежащего на столе такого же плоского, как живот, телефона, пока еще не определившиеся со своим цветом пиксели выстраивались перед моими только что открывшимися глазами, еще не успев сложиться в рассветный пейзаж города Лейпцига, Заксен, Дойчланд, в этот самый момент я подумал — а почему бы не написать о том дне, который мы провели вместе, пусть даже его, возможно, никогда не было?
Это был, скажем, очень солнечный и теплый летний день. На самом деле, я не помню точно, летний или осенний, но пусть будет летний. Мы проснулись рано утром в ее квартире от яркого солнца, светившего в наше окно. У нее в комнате не было занавесок, и свет был поистине слепящим — но не в плохом смысле, а в хорошем, как это бывает на удачных фотографиях с хештегом #morning. На улице слабо шумели машины и люди, было девять утра, никому не нужно было на учебу, во всем мире существовали только я, моя девушка и тетя-доброта на кассе в супермаркете, к которой мы через час спустимся, чтобы купить шоколадку.
Одежда валялась на полу, маленькие пылинки опускались на нее и взлетали обратно, когда кто-то начинал ворочаться, дрожать, оживленно жестикулировать или собирать волосы в пучок. Мы долго лежали в постели и смотрели то на пылинки, то на одежду, то друг на друга: я — на ее ресницы и нос, она — на мои губы и лоб. Каждый раз, когда мы собирались встать, возникала как бы минутная нерешимость, и она говорила: «Давай еще чуть полежим». В конце концов мы все-таки оделись, позавтракали и пошли гулять. На улице было очень хорошо — даже лучше, чем можно было предположить, глядя из окна. Многие жители района тоже гуляли и наслаждались погодой. Одни были с детьми, другие с собаками, третьи сидели на скамейках и пили пиво из искрящихся и полупрозрачных бутылей, у кого-то — уже наполовину пустых, у кого-то — только початых. Машины останавливались на пешеходных переходах, очень маленькие самолеты непрерывно ползли по безупречной голубизне, оставляя за собой инверсионные хвосты из чистого кондитерского крема, тонкие двери продуктовых магазинов хлопали и впускали или выпускали щурящихся на солнце людей, одиноких и парочки, они шагали по горячему тротуару вниз и вверх по обеим сторонам проспекта, а посередине на черной ленте асфальта встречались и удалялись друг от друга едущие в область и из области автобусы и грузовички.
Мы стояли у подъезда, сидели на детской площадке, ели мороженое и качались на качелях под высоко летящими ленинскими белыми облаками на чистом синенском небе. Нам было очень легко, и я не думал о том, как пахнет мочой в тамбуре электрички «Москва — Сергиев Посад». На остановке рядом с домом мы сели в первую попавшуюся маршрутку и доехали до станции метро «Проспект Вернадского», где можно ходить по большим зеленым холмам в парке 50-летия Октября и стоять у заборов элитных жилых комплексов, наблюдая за их обитателями. В какой-то момент мы случайно забрели в немного сумеречный квартал кирпичных домов с прозрачными подъездами, в которых были видны аккуратные почтовые ящики и — иногда — стоящие возле них серьезные люди с газетами и ценными письмами. Очень хотелось зайти внутрь и посмотреть на все это вблизи, но было немного страшновато, что поймают и выгонят.
Когда мы снова оказались на солнце, нам захотелось есть и мы решили зайти в Старбакс. В Старбаксе было много посетителей, все говорили о чем-то своем, что вызывало у них разные реакции — у одних открытые и пляшущие зубы, у других нахмуренные брови, у третьих пренебрежительные или равнодушные скобочки вокруг губ. Все это суммировалось в один монотонный шум, из которого невозможно было вычленить отдельные слова, поэтому нужно было просто принимать на веру, что эти люди действительно о чем-то говорят, а не притворяются, будто бы говорят, на самом деле просто нечленораздельно мыча и корча друг другу рожи. Снаружи по-прежнему было солнечно, жарко и безветренно. Тонкие деревца в кадках на улице почти не двигались, и дым от брошенного кем-то в одну из кадок окурка поднимался практически вертикально. Из окна рядом с нашим столиком было видно, как на широкое шоссе синхронно, почти как по команде, поворачивают с транспортной развязки блестящие машины, а за ними в стеклянной стене очень высокого, еще не завершенного здания отражается башенный кран, несущий на своей стреле бетонный блок с уродливыми металлическими прутьями мимо пыльных растяжек с надписями «площадка», «бизнес», «инновации» и «2006».
Мне вдруг стало немножко скучно, и я поднял глаза на мою подружку, чтобы спросить ее о чем-то. Она посмотрела на меня в ответ, как бы вопросительно и слегка / немного / возмущенно — как смотрят, когда кто-то без предупреждения устанавливает с тобой прямой визуальный контакт — но я промолчал, потому что не знал, что я, собственно, хочу сказать. У нее зазвонил телефон, и она начала копаться в сумочке, пытаясь держать прямую спину, сложное лицо и соответствующую социальному статусу уверенность и в то же время работать руками достаточно проворно, чтобы успеть ответить прежде, чем у звонящего закончится терпение. Мне стало неловко смотреть на это, и я перевел взгляд на свой пластиковый стакан, на котором чьим-то школьным почерком было написано: «Ян». Нельзя сказать, что, помимо почерка, в этом было что-то еще, заслуживавшее больше чем пары секунд внимания, но я продолжал смотреть на этот стакан, эту картонную штуковину — как она, черт возьми, называется — держалка? хваталка? холдер! — и на полную безразличия, пусть и милую, надпись, пока мне не надоело. Затем я поднялся и направился к выходу, по пути распутывая наушники.