…я встретил его не давно (пару лет или месяцев назад), он шел навстречу: средних, точнее пожилых лет мужчина, словно один из героев Соляриса, помните, который говорил, что «человеку нужен человек», но немного жестче (и этим напоминал первого капитана – словом то ли Снаут то ли Бертон…)… В лицо его врезалась жизнь. В его смуглое лицо, и в тоже время светлое, обрамленное седыми волосами, которыми ласково играл ветер. Серый, скорее черный костюм ничуть не сковывал его плотную, но не выдающуюся фигуру. Подозреваю, даже несколько худощавую. А белая изящно мятая рубашка ничуть не оттеняла смуглость. Главное, в нем было то, что он смотрел, а не просто шел. Куда – или точнее откуда. Вот вопрос. Он прошел мимо меня. Как проходит жизнь. Тая и открывая. Унося и даря.
Казимир Францевич Жаль.
Любимая фраза его была «споемте!». Он никогда не приходил - скорее всегда уходил. А уходя говорил, что называется на посошок что-то диковинно-излюблено-неприемлемое для всех, но всегда с нетерпением ожидаемое, как ожидается с почти фантастической, одинаковой дрожью ужаса и вожделения, скажем буря или оргазм. И он, конечно не оставлял никаких шансов. Засидевшейся компании своими фирменными тостами, которые шли что называется из глубин Осмысленного и Вторгающегося, как он порой объяснял, бормоча хозяевам в самый пик возлияний.
«Ну, а теперь…», и во вдруг образовавшейся тишине как в белой дыре, непонятно откуда взявшегося основания, Казимир поднимал бокал и в трепещущей тишине возвещал что-нибудь новое, одно из родившихся пожеланий, например «За У-ПО-КО-Е-НИ-Е ПРИСУТСТВУЮЩИ-Х…» после чего следовала сверх чеховско-мхатовская пауза и на вздрогнутое, ошарашенное молчаливое вопрошание, он бросал почти не хотя: «В Добром». И решительно уходил.
Или в другой раз:
«Я, дохожу, понимаете, иду и – дохожу…долго иду…но – дохожу!»
Пожатие плечами собеседника классически не выводит его из себя. Казимир встает и уходит, не досказав смысл своей не своей мысли, от чего делает неуловимое движение плечом смеется ветру и возвращаясь к присутствующим в кафе старым коллегам, добавляет ангельским шепотом: «а половина так и ходит по кругу….». И, описав указательным пальцем этот самый круг, он восхитительно удаляется…
А Елена Адмиралтейская роняет шарик, который катится и разбивает блюдце…
И так происходило не единожды…. Казимир перекрестил оставшимся вздохом «аминь» – двуперстно Елену, трехперстно остальных и вышел…
Вторая встреча с Казимиром отложила безысходность положения на неопределенную бесконечность…Его небесным взором, бродящими живыми глазами, и легким удивлением – точно врезавшаяся когда-то жизнь потерялась в казимировых безднах непознанного бытия и возвращалась теперь легкими взмахами, жестами, штрихами….да и он сам это как-то осмысливал, потому встречи были максимально максимально коротки, (секундные), но говорящие о чем то важном…
Невзрачность и безвыходность читались в последнем его взоре. Что это, - подумал я – страх, растерянность…что…и где же его излюбленные тосты…или я стал внезапным свидетелем их подготовки....не знаю....он был совершенно пуст...почему....странная усталость на лице будто высохшем, будто это было лицо человека раз два в жизни видевшего солнце…
Последний раз Казимир шел прячась….как бы от себя самого…меня он увидел спиной и повернувшись в четверть оборота как мог в данном положении крикливо откланялся…но я упрямо пошел за ним…
ЧТо ж, мы пробродили так весь день по безлюдному в смысле протянутой руки городу и так и не нашли чего-то…
может друг друга, может быть себя?
Где-то он теперь, не знаю…ясно одно – в далеком и близком…/сочиняет любовь…