Приторно пахнет лежалым сеном и весной. В сладкой полудреме Жулька, развалясь, лежит подле будки, крыша которой уже давно прохудилась. Она не обращает внимания ни на своего извечного врага кота Мурчика, что подозрительно поглядывая на Жульку, неспеша ковыляет к сеновалу, где полно разжиревших мышей, ни на нахулюгу Петрушу — петуха, который расхаживает по двору с высоко поднятой головой хозяина. Не интересно наблюдать Жульке сегодня и за суетой хозяев Ивана Васильевича и Павла Макаровича да Полины Матвеевны. После того, что случилось вчера, нужно всласть отоспаться, зализать ссадины, помечтать, а уж потом можно будет и полаять всласть на Петрушу, да пужнуть косолапого от рождения Мурчика так, что пыль столбом встанет...
А вчерашний день нельзя не запомнить. Ведь это вчера ей, можно сказать, ветерану собачьего рода, пришлось впервые громким, счастливым лаем приветствовать, наконец=то ставшую и ее хозяйкой, Полину Матвеевну, а ежели точнее, то Поленьку — как она понимала нежнейшее и добрейшее создание из рода человеческого, и, все же понять суть выражения "ласкать, но со злостью". Именно вчера!,.
Было утро. Полина Матвеевна приехала вся в белом. Сияющая, с огромным букетом цветов, от которого пахло чем-то приятным, почти неуловимым. А он, Павел Макарович, как бы подчеркивая свое небрежное отношение в ней, Поленьке, стоял во дворе весь в черном...
Да—а, не знает Поленька, какой он человек этот, Павел Ма¬карович. Ежели бы могла она, Жулька, говорить, конечно же, рассказала бы обо всем. Но Жульке не дано говорить по-челове¬чьи и она не может рассказать. Зная об этом, Жулька встретила Поленьку радостно—предупредительным лаем, в который вкладывала всю свою собачью преданность, жажду помочь понять Поленьке этого злого, неуравновешенного человека, каким был Павел Ма-карович.
Жулька знала его давно, и помнила еще милым мальчуганом, который норовил поиграть с ней, ее маленькими, неповоротливыми щенками. Она любила его тогда. Но со временем, Павлуша стал Павлом Макаровичем, и весь как-то преобразился. Стал неласков не только с ней, Жулькой — про это, то пускай, на то она и жизнь такая, собачья, но и со своими родителями, друзьями, знакомыми. Да и не ласков — не то слово. Однако Жулька не знала плохих слов, вернее не понимала их и поэтому везде вставляла "неласков".
Даже его, Павла Макаровича, выражение, которое он часто повторял, придя с работы и сидя у будки, таская ее несколько больно за ухо, Жулька помнила: "Ласкать, но со злостью". А как это на самом деле черно—белая дворняжка, что не вышла ростом и породой, не знала или, быть может, не понимала. Поэтому ей всегда казалось, что именно это таскание за ее длинное, несколько отвислое ухо, иногда до резкой боли и есть выражение его сути "ласкать, но со злостью".
За почти пятнадцать лет, что прожила Жулька в этом огромном, ухоженном дворе, она могла изучить нравы и характер всех своих хозяев, а особенно, Павла Макаровича, от которого нынче ей более всего доставалось.
"Да, попала ты, Поленька, Полина Матвеевна, как говорится, к черту на рога», — думала Жулька, только что проснувшись. Ее разбудил резкий, неприятный голос Павла Макаровича, который что-то кричал в комнате. Что — Жулька не могла разобрать. Наверное, по старости, стала плохо слышать. Она вообще не слыша¬ла, что отвечает ему Поленька, теперь уже ставшая ее хозяйкой.
Он кричал все сильнее. Жулька услышала в его голосе угрозу, брань и, дабы прекратить это измывательство, этот неприятный, дребезжащий голос, громко залаяла, как на чужого, который только что пришел и дожидается у ворот, пока выйдет хозяин.
Павел Макарович, услышав ее призывный, заливающийся лай, вышел на крыльцо, но не увидел никого, на кого бы могла лаять Жулька. Он ругнулся и взяв толстую палку, подошел к Жульке, что все так же продолжала лаять.
— Только ударишь — укушу. Сколько можно терпеть твою нахальную, самоуверенную рожу, — пролаяла она на Петра Макаровича. .
Но он не понял Жульку. Не мог понять, и ударил.
Собачонка, сжавшись в тугой комок и взвыв от боли не бросилась к конуре, а рванувшись к ногам хозяина, укусила Павла Макаровича.
— Ах, ты кусаться? Да я тебя, да я убью тебя! — заорал он не своим голосом, хватаясь за ногу. — Ах ты, сучье отродье!!!
— Ну что ж, убьешь, так убьешь, пожила я уже на своем веку, не страшно и помирать, — пролаяла Жулька и, сузив свои непропорционально большие, что вмиг налились злобой, глаза, прыгнула на него, насколько позволила тяжелая цепь и вцепилась зубами в руку, державшую палку. И в этом укусе, Жулька знала, была злость и в то же время, хотела она того или нет, была ласка. Непроизвольная ласка, на которую она должна была пойти, зная, что это ее хозяин. Да и укус этот был вполсилы, В нем было выражение его, Павла Макаровича, сути "ласкать, но со злостью".