- Не-же-ла-ю! – Осип надул губы и как-то не по-мужски запрокинул короткую, поросшую подростковым пушком шею.
- Почему, Ося? – мама с укоризной поглядела на сына. - Неужели не верить слаще, чем верить? Ведь то, во что ты не веришь, для тебя не существует. Зачем себя самого обкрадывать?
- Мама, ты опять за свое! Сколько раз я тебе говорил, что не желаю верить просто так, бездоказательно. Ну скажи, почему я должен принимать на веру чьи-то сказки и предположения?
- Почему сказки и предположения? Разве слова очевидцев ничего не значат? Почему личные мнения неверующих людей становятся для тебя символами истины? Ведь они, если рассудить здраво, уж точно бездоказательны, не верю - не значит нет.
- Мам, ну сколько можно играть словами! Вот я сегодня читаю: армянский священник Агоян свидетельствует, что патриарх зажигал свечи не от Благодатного огня, а от спичек**. Скажи, почему я не должен верить священнику Агояну?
- А если он врет?
- Как так, ты же сама говоришь, что священник не может обманывать!
- Хорошо, тогда поверь тысячам священников, свидетельствующим, что Благодатный огонь сходит чудесным образом! Что тебе мешает?
- А ты не допускаешь мысли, что это может быть коллективное очарование?
- Ничего себе очарование! Несколько веков подряд, каждую Великую субботу турки стояли в храме с саблями наголо. И если бы хоть раз Огонь не сошел по патриаршей молитве, они бы устроили обещанную резню. Согласись, османы следили за спичками покруче Агояна. Почитай историю.
- Историю пишут люди и пишут так, как им надо.
- Ты думаешь, раньше не было Агоянов? И вот что я тебе скажу, Ося. Это очень похоже на наследственную злость. Ты слышал про рассеченную колонну перед входом в храм Гроба Господнего? Нет? Тогда слушай.
В год, кажется, 1579 армяне не захотели ни с кем делить Божественную благодать и в Великую субботу выгнали из храма всех, кто исповедовал православную веру. Дело в том, что большинство армян принадлежат к так называемой Армянской апостольской церкви, это несколько иная вера, чем наша. Так вот, в ту Субботу Огонь сошел не в храме, а на уличную колонну, ближайшую к месту, где молился изгнанный из храма православный патриарх. Сноп огня рассек мрамор колонны по вертикали. Рваный след можно видеть и сейчас. Это чудо свидетельствовали сотни людей, оно описано. Это история, Ося.
- Знаю я ваши истории. Попадешь – не отмоешься!
- Ось, ты не заболел?
- Мама, я не заболел! Я не могу вот так взять и поверить в то, что все происходящее на свете курирует добрый верховный правитель. И что ни один волос не упадет с наших голов без его ведома. В чем тогда виноваты тысячи младенцев, ведь они умирают, не успев совершить ни одного даже мало-мальски несмертного греха?
- Ося, радость моя, на твой вопрос есть простой ответ - «не знаю». Но мое незнание не подтверждает твои слова. Есть то, что человек знать не может, однако его незнание не отрицает то, что онт не знает. Ты ничего не сможешь доказать, если будешь апеллировать к незнанию. Спорить можно только о знаниях. То, что не знаем ни ты, ни я, согласись, вне спора.
- Мама, ты укоряешь меня в нежелании знать. Но я действительно не хочу знать! У меня есть, как у всех, интуиция, и я предчувствую неправду в том, во что мне так настойчиво предлагают верить.
- Как жаль, Ося, что мы говорим с тобой на разных языках. Ты очарован земным бытием. Оно кажется тебе бесконечным и беспредельно замечательным. Ты примеряешь его на себя, как огромную рубаху. Тебе еще расти и расти, чтобы врасти в размер. А пока воротничок прикрывает глаза, и ты видишь только переплетения ниток и красочную шелкографию поверхности. Я не смогу объяснить тебе сейчас, что над рубашкой есть огромный купол синего неба, а ночью над кудрявой макушкой твоего подросткового нигилизма зажигаются яркие звезды. Ты их не увидишь, даже если захочешь. Редкому человеку дается зрение сквозь обстоятельства. Мы с тобой не из таких. Я не могу объяснить так, чтобы ты меня правильно понял, а ты ещё не имеешь внутренних сил поверить мне на слово.
Но ты мой сын, Ося, и я люблю тебя больше жизни. Взрослей, мой мальчик, ведь я должна успеть передать тебе то, что знаю сама, то, что я выстрадала своей жизнью. Когда меня не станет, ты будешь в этом мире единственной весточкой о том, что я была. Мы должны успеть понять друг друга. Время летит так быстро!
- Мама, и я люблю тебя и очень хочу, чтобы мы поняли друг друга. Но как мне быть с тем, что я вижу? Я вижу толстопузых священников на мерседесах, слышу бесконечные хвалебные речи. Ты же сама с усмешкой говорила, что о вас, художниках и не вспомнили, когда отмечали окончание росписи. Митрополит наградил правящего архиерея, тот что-то ценное подарил митрополиту, повесили орден на грудь городскому голове, даже журналистам, пару раз пискнувшим про роспись, грамоты нарисовали. А о вас, исполнителях красоты, ни на торжественной церемонии, ни на банкете не сказали ни слова! Не упомянули старичка архитектора, построившего храм, никого, кто реально хоть что-то сделал! Я же помню, как ты старалась не заплакать...
Наступила тишина. И матери, и сыну очень хотелось продолжить разговор, разорвать тягостное молчание.
Женщина встала и протянула руку к книжной полке. Пару минут ее пальцы перебирали корешки книг.
- Вот, - она достала небольшую книжку с красивой зеленоватой обложкой, - кажется здесь.
С минуту женщина сосредоточенно листала страницы, наконец распрямилась и сказала:
- Ося, послушай, это говорит священник: «Вера станет открытой, доступной всем; никто за нее не будет гнать или притеснять. Очень много случайного народа придет в церковь, в том числе и в духовенство. Так всегда было в дни благополучные, еще со времен Константина святого. Многие из-за денег придут в храм, многие из тщеславия, из-за карьеры и власти. Ты, глядя на это, не искушайся и терпи. Ищи храм победнее, подальше от центральных площадей. Священника ищи смиренного и простого в вере, потому что «умных» и циничных и теперь развелось много, а смиренных и простых в вере не осталось почти никого…»* Ты понимаешь, о чём говорит этот священник? Он говорит о том, чтобы мы не обольщались увиденным, а искали пути, которыми ходит истина. Ося, радость моя, не спеши в своих суждениях. Мелководье не всегда верно говорит об окружающей глубине. Так-то, сын мой, любимый.
*Отрывок из книги Владимира Щербинина «Сердце сокрушенно», изд. Сретенского монастыря, Москва 2016 г.
**Армянский священник заявил, что раскрыл тайну Благодатного огня (МОСКВА, 12 мар — РИА Новости)