Крестьянский староста Митроха остановил телегу, спрыгнул с неё и, поднимая лаптями густую горячую пыль, побрел к избе-пятистенку управляющего Калинского, на другой стороне дороги.
Подойдя к окну, он негромко позвал: “ Григорий Лексеич!”
Выждав паузу, испробовал ещё: “Григорий!”
Нагнувшись, неуверенно поелозил грязным ногтем по стеклу: “Григорий Лексеич! Гибнет ватага-то наша... Спасай, Гриша”.
Услышав в избе какой-то шорох, стал вглядываться в темное её нутро, приложив грубые ладони к глазам. Но с яркого солнца не разглядел ничего.
Потом постоял ещё немного, переминаясь, и, медленно развернувшись, отчаянно сжимая в руках заранее снятую шапку, побрел к своей повозке. Взгромоздившись на неё, натянул шапку на брови, резко вытянул кнутом пегую кобылу вдоль спины и с грохотом и скрипом помчался вдоль улицы дальше.
В это же время, с обратной стороны дома, на веранде, сидел мужчина в белоснежной накрахмаленной сорочке с засученными рукавами и серебряным ножом сосредоточенно очищал от кожуры свежесобранную душистую антоновку, чтобы приготовить из неё пастилу. Очень уж Калинский - а это был именно он - уважал яблочную пастилу с чайком.
Естественно, он не слышал как этот Митроха там скребся об наличники. Если услышал бы, то непременно отреагировал и спас всех. А если не спас, то обстоятельно рассказал бы - как надо спасаться. Ибо это был очень хороший управляющий - умный, образованный и интеллигентный. Но, нет, не слышал.