НЕ ВИДАЛА ГОРЯ - ПОЛЮБИ МЕНЯ
Часть 4
З а п а д н я
Петербургские сумерки снежные.
Взгляд на улице, розы в дому...
Мысли — точно у девушки нежные,
А о чем — и сама не пойму.
Всё гляжусь в мое зеркало сонное,
Он, должно быть, глядится в окно...
А.Блок
I
По заведённой традиции каждый год 31 декабря Надежда Веринец встречала Новогоднюю ночь дома, вместе с родителями. Обязательно покупали на ёлочном базаре новогоднюю Ёлку, пахнущую сказочным лесом, наряжали её стеклянными шарами, присыпанными "снегом" шишками, переливающимися сосульками. Сверху до низу Ёлку осыпал сбегающий новогодний дождь, игриво поблёскивали на лапах мерцающие гирлянды.
Праздничный стол по тем временам разнообразием не отличался, но состоял исключительно из дефицитных продуктов. Тут вам и чёрная икра, и настоящий финский сервелат, и деликатесные шпроты, и цыплёнок табака, - словом, всё то, что днём с огнём не сыщешь в советских гастрономах. Но к Новому Году чудесным образом весь этот шик выбрасывался на прилавки продуктовых магазинов под гудящий аккомпанемент многосотенной толпы.
Вот уже по телевизору выступает Горбачёв - традиционное новогоднее поздравление ко всем гражданам Советского Союза, его последнее обращение в качестве президента СССР. Но он пока не ведает об этом...
Вот уже разлито по фужерам Советское шампанское, поднимаются тосты за уходящий 1990 год, произносятся речи, мелькают весёлые улыбки.
За пять минут до боя Курантов Надежда встаёт из-за стола; в праздничном, немного старомодном платье, с приколотой брошью на груди, она идёт в свою комнату, достаёт из верхнего ящика секретера письмо, переданное ей вчера Бершем, и выходит на балкон. Там в свете яркой зальной люстры распечатывает конверт. По ту сторону стекла слышит заботливый оклик матери, с призывом накинуть на себя хотя бы шаль. Слышит, но неймёт. Все её мысли оцепенели от слов, красивой прописью заключённых на одном тетрадном листке. Она читает их до конца, возвращается к началу, и перечитывает снова и снова:
" Мой маленький Бог... Я счастлив, что ты
появилась у меня. Моя маленькая надежда,
моя вера, совсем зыбкая, такая хрупкая,
не ускользай от меня...
Ты, должно быть, поднимаешь сейчас бокал
с шампанским. А я один в этом холодном и
мрачном каменном мешке, я лежу сейчас
на грубых казённых нарах и уныло смотрю
в узкое тюремное окно. Вот уже почти год
я вижу небо сквозь железные прутья,
я знаю, оно свободное и бескрайнее,
и птицы, парящие в нём, вольны и независимы.
А я лишён свободы, лишён воли. У меня обрезаны
крылья, я закрепощён в этих стенах гробовой
тверди, я скован по рукам и ногам тяжёлыми
и нерушимыми цепями. Мне приказано быть
безмолвным, безжизненным, бездыханным...
Но душа моя не увяла, не усопла, не околела.
Я желаю тебе, мой малыш, испытать
в наступающем Новом Году те чувства,
которые никогда ранее ты ещё не испытывала,
я хочу что бы Новый Год до неузнаваемости
изменил твою судьбу, твою жизнь, твоё будущее.
Твой преданный узник.
Тюрьма "Кресты".
декабрь 1990 г. "
Сквозь пелену прозрачных слёз, она всё читала и читала. На улице выла метель, снежным пухом кружилась в танце, засыпала серебром её волосы. Она не чувствовала ни холода, ни ветра.
В небо взметнулся светящийся снаряд праздничного салюта и высоко над землёй разорвался куполом радужных искр. Следом ещё один, и ещё, и ещё. Дух захватывало от разноцветных небесных фонтанов. Гигантские гроздья из цвета и огней рассыпались по ночному небу. Под Новогодний вальс волшебной метели мириадами падали звёзды, только и успевай загадывать желания.
И она загадала...
II
Отшумели праздники, потянулись долгие зимние будни. Наши герои как-то незаметно перешли на "ты", допросы потеряли свой формально-официальный характер и походили скорее на встречи-свидания. Он, как обычно, за железной решёткой, она - за столом напротив. Улыбаются друг другу, он много шутит, читает стихи, она не сводит восторженных глаз с него.
Она часто стала носить ему гостинцы, даже горячие обеды, забирать его одежду в домашнюю стирку. Если мать удивлялась, наблюдая как дочь собирает сумку с угощением, и спрашивала :"Кого это ты там прикармливаешь?", Надежда оживлённо отвечала: "Мама, ты не представляешь, какой души этот человек!"
Она зажила новой жизнью, у неё появилась забота о человеке, который всем сердцем тянулся к ней, которому она была по-настоящему нужна. Она отдавала все силы, что бы как-то помочь Альберту Бершу, которого, как она уже была убеждена, жестокая судьба сбила с правильного пути, не дала ему, такому красивому и доброму человеку, возможности воспитаться в порядочной семье, получить хорошее образование.
А вот её судьба избаловала: заботливые и любящие родители, закончила престижный ВУЗ с красным дипломом, высокая должность при Прокуратуре. Где справедливость? А если б такие возможности были у Альберта, кем бы он стал с его проницательным умом и магнетическим обаянием?
Она упрекала судьбу за предвзятость, всякий раз чувствовала некую долю вины перед Бершем, что он-де по ту сторону решётки, а вот она по эту. Но ей и в голову не приходило, что человек этот на самом-то деле ведёт тонкую и очень хитрую игру.
Берш умел (и дар этот был, скорее, врождённым) выстроить диалог в таком затейливом порядке, что беседующий с ним человек невольно попадал под незримое влияние его выразительных слов и чарующей притягательности. Это действие усиливалось в десятки раз, когда его магически-поволочный взгляд туманил глаза слабого пола. А дальше - дело техники, только и успевай манипулировать, играть на самых тонких и чувствительных струнах податливой души.
Вернувшись в свою камеру после очередной встречи с Надеждой Веринец, он устало падал на нары и приходил в себя, восстанавливал в памяти весь диалог: её реакцию на каждое произнесённое им слово, на каждый жест, на каждый взгляд.
С тихой внутренней радостью он отмечал, как шаг за шагом он приближается к своей победе. Вот ему удалось убедить её оставить, наконец, в покое все Ташкентские эпизоды - смысла в их изъятии нет. Он и сам это понимал. А раз нет смысла, значит выход надо искать в чём-то другом. Он уже знает, а она пока просчитывает варианты. Он, конечно, намекнёт ей на побег и неизбежно встретит неподдельный страх в её глазах и предвиденный протест. Но ничего, она остынет, и, убедившись в безысходности его положения, как пить дать, согласится с ним. Куда денется?
При каждой встрече он трогательно держит её за руку, мягко гладит волосы, проникновенно смотрит ей в глаза. И пусть их отделяет эта проклятая решётка, ничто не мешает им предаваться нежным чувствам, таким чистым и невинным. Его слегка заводит прикосновение к ней ( всё-таки она женщина), но он старается не терять рассудка и самообладания. Он неотрывно следит за ней, за тем, как она закрывает глаза всякий раз, как учащается её дыхание, как раз за разом вся она становится мягкая и пластилиновая. Лепи что хочешь! Но он не станет торопиться, всё придёт само собой.
Он изо дня в день скулит ей о своём сиротском одиночестве, о брошенности, о ненужности никому. А она возьми вдруг и вспомни про Тамарку... Удар. Не ожидал.
Собрав все мысли в кучу и призвав на помощь своё актёрское мастерство, он вдруг отстранился от неё и опустил взгляд.
- Это было мимолётное знакомство. Так, ни к чему не обязывающий роман. Она красива и соблазнительна. Но не больше, - он потянулся за сигаретами. - Мне, если честно, за всю жизнь надоели эти смазливые куклы, с которыми не о чем поговорить. Я бы хотел связать свою судьбу с женщиной, умной и образованной, пусть даже и не красавицей. А что мне та красота? Мне с лица воды не пить, - он закурил и бросил плутоватый взгляд на неё.
- А как же ребёнок? - Надежда еле выдохнула этот вопрос.
Снова удар... На этот раз нокаут. Он упал и лежит на полу. Рефери сквозь мглу отсчитывает ему секунды. Надо встать, надо отыграться...
Он глубоко вздохнул и отвёл в сторону глаза.
- А кто сказал, что это мой ребёнок? - проговорил он еле слышно, так и не подняв своего взгляда.
Ах, как неприятно, как вымученно дались ему эти слова! Как подло и гадко он себя чувствовал, когда вернулся в камеру, как с силой ударил кулаком о стену, что рассёк себе кожу на костяшках пальцев! "Что бы ты там знала и понимала обо мне, вражина прокурорская! Душу мне выворачиваешь, сука, и при этом готовишь предъявить обвинение!"
Она действительно готовила обвинительное заключение. Того требовал профессиональный долг. И Берш это знал. Вот перед ней на столе лежит документ - Постановление о привлечении Альберта Берша в качестве обвиняемого.
Он, улыбаясь, подписал его. Подписал так же, как подписывал другие документы, с лукавой улыбкой, не читая ни строчки, манерно выводя росчерк на бумаге.
- Когда ты научишься сначала читать, а потом подписывать? - укорила его Надежда.
- А зачем? - продолжая улыбаться, он вернул ей сквозь прутья клетки документ. - Это что-то изменит?
Боже, он убивал её такими вопросами, на которые она не находила ответа. Всё, всё складывалось таким образом, что рано или поздно, именно она и подведёт его к расстрелу.
Этот её служебный долг, будь он не ладен. На одной чаше весов вот он, дурачок, который наговорил в своё время чего не попадя, а на другой чаше - её профессиональный долг и непреложные обязанности Начальника Штаба следственной группы. И должность эта требовала от неё беспристрастности, объективности и принципиальности.
Но как можно хладнокровно смотреть в эти чистые, по-детски наивные глаза, и при этом апатично предъявлять обвинение!
Он сказал, что готов отсидеть хоть двадцать пять лет, лишь бы на свободе его ждало любящее сердце. Тогда бы у него появился смысл жить, жить ради этой встречи. Но такого сердца нет. Он при этом печально опускал глаза, хлопая ресницами, словно смахивая слёзы.
- А если бы я ждала... - вкрадчиво спросила Надежда.
Он робко поднял на неё влажный взгляд и так же тихо ответил:
- Я бы дорого за это дал, - он чуть коснулся её щеки. - За эту улыбку, за это мгновенье...
Он продолжил стихами, лаская ладонью её подбородок, шею:
Я готов на страданья, на пытки идти,
Чтоб прижать тебя снова к иссохшей груди,
Чтоб молить о прощеньи у маленьких ног,
Чтоб слезами омыть твой невинный порог. *
Теперь слезами наливались глаза Надежды. Она дважды просила Петрунина снять с неё обязанности по подготовке заключительного обвинения. Пусть этим займётся он сам или доверит кому-то другому. Просила со слезами на глазах, что не согласна с формулировкой обвинения, что не хочет брать на себя ответственность.
- Я вас не узнаю, - Петрунин во все глаза глядел на свою сотрудницу и качал головой. - Вас словно подменили. Где та волевая, сдержанная, неуязвимая Веринец?
Она лишь опускала голову и кусала губы.
- Вы знаете, Алексей Григорьевич, моё мнение по тем эпизодам, что ему просто пришили. А там не одно и не два, а целых двадцать два преступления!
Петрунин резко оборвал её:
- Мнение положено иметь мне, как руководителю. А вам, как исполнителю, надлежит в неукоснительном порядке выполнять свои обязанности!
III
А время шло. Пролетел снежный и короткий февраль, запахло весной. Особый дух витал в воздухе, веял чуть талой водой, прогретым на зыбком солнце деревом.
С покатых крыш тюремного изолятора № 1 ниспадал прозрачный хрусталь из сосулек, первые капли с которых уже звенели в воздухе. Жизнью и благодатью пахла весна на свободе, всё вокруг говорило об оживлении, радости и надежде на лучшее...
Этот пьянящий запах приносила с собой Надежда, он тянулся за ней как шлейф по тюремным коридорам.
- Боже, как ты пахнешь, - закрывал глаза Берш и шумно втягивал носом еле уловимый, тонкий аромат весенней свежести. Сквозь железную решётку он привлекал к себе её голову, щекой касался пышных волос Надежды. - Ты пахнешь берёзовым соком и ольховой пыльцой, - он всё глубже зарывался лицом в её волосы и сквозь круживший голову туман всё шептал и шептал ей: - Ты пахнешь лесным ветром и талым снегом, свободой и лёгкостью, тайнами и желаниями...
На 8 марта он преподнёс ей неожиданный подарок. Осторожно извлёк из кармана джинсовой куртки хрупкий цветок розы кораллового цвета. Сквозь решётку он протянул на ладони венчик из лепестков.
Надежда приняла его в свои руки и обнаружила, что роза эта искусно вылеплена: тонко раскатанные лепестки почти просвечивали нежностью, изящная форма цветка впечатляла своей безупречностью.
- Какая красивая и элегантная работа, - восхищалась Надежда. - Альберт, ты художник!
Он всего лишь приподнял изогнутые брови и опустил глаза.
- А что за материал ты использовал?
- А что мне доступно в этих условиях? - он грустно посмотрел на неё. - Это хлебный мякиш, - и со вздохом добавил, - всего лишь хлебный мякиш.
- Неужели? - Надежда не переставала удивляться. - А такой цвет, - она подбирала слова, - такой пурпурный...
- Я бы сказал коралловый, - Берш неотрывно смотрел на неё. - Это моя кровь.
- Кровь?! - у неё перехватило дыхание. Она чуть было не выронила цветок из ладони.
- У меня нет других красок, - он улыбнулся и взял её свободную руку в свои ладони. - Пусть эта роза всегда напоминает тебе обо мне, где бы ты ни была, с кем бы ты ни была...
У неё не хватало слов, чтобы выразить всё, что чувствовала она в тот момент, одни только слёзы. Она смотрела на него и кусала губы.
- Я буду ждать тебя всю жизнь, - глотая комок в горле, тихо произнесла Надежда.
- Я знаю, - так же тихо ответил он.
IV
Она перестала видеть в нём преступника. Видела только мужчину, мужчину цельного, с добрым началом и подающего большие надежды.
Как можно такого неоценимого человека подводить под расстрел? На каждое его преступное деяние она придумывала своё оправдание. Ведь он грабил только богатых! У него большое сердце, он позаботился о потерпевшем и вызвал ему "скорую"! А девушку ту, чеченку, не дал ведь изнасиловать! Она хотела видеть в нём доброе начало.
А что наш герой? Удовлетворённо потирал в это время руки. Его толково задуманный план шаг за шагом подступал к цели. Своего человека в тюрьме он точно имеет, и хоть толку с неё - пока что портки постирать да пожрать принести - всё же свой человек, да к тому же прокурорская, не досматривается. Это натолкнуло Берша на очередную авантюру.
Как-то в конце марта он сказал Надежде, что даже если и светит ему большой срок вместо расстрела ( что мало вероятно), он не сможет протянуть его от звонка до звонка. Не то уже здоровье, да и что это будет за жизнь: она здесь - он там, чёрте где, за колючей проволокой, он с ума сойдёт от ревности и тоски, да и выйдет на волю он глубоким стариком, если выйдет вообще...
- Ты не представляешь, Надя, как мучительно тяжело давит на меня эта каменная коробка, где из всей обстановки только нары да полка, да ржавый толчок с умывальником. Весь остальной мир просто сжался для меня в один карликовый ком.
Берш выглядел очень худо: был бледен, лиловые тени вокруг глаз, потерянный и блуждающий взгляд беспокойно шарахался из стороны в сторону.
- Вокруг меня кромешная изоляция. Могильная замкнутость. Ужасная скудность. Беспросветность. Безысходность...
Он сел на корточки, прижавшись спиной к стальным прутьям своей клетки, и повесил на колени руки. Глаза его смотрели сквозь Надежду, мимо неё.
- Уже больше года я в одиночке. Ты не представляешь, до чего убийственна эта монотонность бытия. Каждый день одно и тоже. Глазу не за что зацепиться. Я чувствую мучительную потребность видеть мир, слышать другие звуки, не похожие на тюремные. Хочу, в конце концов, сделать глоток свежего воздуха!
Надежда, заломив руки, слёзно воззвала к нему:
- Ну чем, чем могу я помочь тебе?
Он отрешённо посмотрел на неё, отвёл в сторону взгляд и вздохнул:
- Мне свобода нужна. Я задыхаюсь здесь, Надя. Я медленно угасаю, - он потянулся за сигаретами, закурил. - Я угасаю здесь. Минута за минутой, час за часом, день за днём.
Она встала со стула, подошла к железной клетке и так же присела на корточки возле него. Сквозь стальную ограду протянула руки и прижала его жалко повисшую голову к себе. Снова слёзы. И безысходность.
- Ты смогла бы уехать со мной далеко? - выпустив в сторону дым, вдруг задал он вопрос.
- Да! Конечно, уеду! - она гладила его несчастную голову, теребила отросшие волосы.
- Я сбегу! - он внезапно вскочил. - И мы уедем далеко отсюда, подадимся в леса, в Тайгу, и будем вместе, только ты и я. Ты и я.
Она поднялась. Их руки переплелись, глаза встретились, губы сомкнулись...
Позже Берш говорил ей, как хочет, чтобы она родила ему сына или дочку, хочет свой дом, которого у него никогда не было, хочет семью, любящую жену, жизнерадостных деток.
- Я не могу и не хочу больше ждать, пойми, - в который раз внушал он Надежде. - Год за годом выносить этот тяжкий плен равносильно, что быть приговорённым к той же смерти, только в рассрочку.
Она сглотнула жёсткий ком в горле:
- Ты видишь выход только в побеге?
- Да.
- Это невозможно, Альберт. Здесь строжайший режим. Тебя ведут по коридорам пять охранников с автоматами. Что ты против них?
Берш выдержал паузу, глубоко заглянув в глаза Надежды. Затем запустил пальцы правой руки в её волосы и привлёк к себе близко-близко. Серый дым его раскосых глаз окутал её рассудок. Он тихо прошептал:
- Ты достанешь мне оружие.
Она вдруг замерла и перестала дышать. Его шёпот как гром оглушил её.
- Любой боевой пистолет с патронами или гранату, - он не сводил с неё глаз. - Другого выхода нет. Пойми. Ты приносишь мне оружие, или меня ждёт здесь смерть. Смерть. Она уже мне снится, и я с каждым днём чувствую её приближение, чувствую её дыхание.
Грудь Надежды тяжело поднялась и опустилась, мучительно давался каждый вздох. Она закрыла лицо руками и на мгновение испытала то жуткое состояние, в котором пребывал Берш.
Она находит оружие, или он умирает. Вот он напротив, такой живой и красивый, с такой болью и тоской в глазах, будет лежать с простреленной головой на каменном дворе какой-нибудь советской тюрьмы особого режима, где приведут в исполнение его приговор. А приговор будет, в этом она, как профессионал своего дела, не сомневалась ни на секунду.
Всё смешалось в голове Надежды. Он отнял её руки от лица и начал их целовать, бросая тоскливый взгляд в её глаза.
- Я постараюсь тебе помочь, Альберт. Обязательно постараюсь, - она гладила его лицо и рыдала. Затем, взяв себя в руки насколько это было возможно, она стала его успокаивать. - Петрунина вызывают в Москву. Возможно надолго. Мы что-нибудь решим, Альберт. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Обязательно, верь мне.
V
Альберт Берш ходил из угла в угол по прогулочному двору на тюремной крыше. Апрельский воздух весны и тепла будоражил его чувства. Запах свободы несся сквозь зарешёченное небо, ярко окрашенное весенним солнцем, чистые и лёгкие облака проплывали по синеве небесной.
Он вскинул руки и ухватился за брус встроенного в решётку турника. С большим удовольствием подтянулся десятки раз.
Настроение было замечательное. Всё идёт по плану, она обязательно принесёт ему оружие, в этом он уже не сомневался. А будет у него на руках боевое оружие - значит, будет он в "дамках". Ещё отыграемся! Сочтёмся ещё. Правосудие грёбаное!
Бандитом он себя никогда не считал. Ни на грамм. Вот жертвой закона и социального общества - это, да. Грабил всегда богатых, а бедным старался помогать.
На то они и богатые, что бы их грабили. Состояние-то своё честным путём наживали, что ли?
Он вдруг вспомнил одного подпольного дельца в Астрахани, что устроил у себя в гараже небольшой цех по производству "Столичной" и которого они с Ромкой так неудачно попытались ограбить. Он что, чем-то лучше его, вора? Спаивал народ, налога государству не платил, жил и карманы только набивал!
Про этого самого дельца, Ашота Арутюняна, Берш узнал ещё в июне 1989 года, находясь в Ростове-на-Дону. Проживал "кооператор" в Астрахани, в загородном доме, вместе с семьёй.
После ограбления, жестокого убийства и поджога семьи Шамаевых, двое подельников Берш и Ромашов, разделив награбленное, на некоторое время расстались. Роман взял билет на поезд до Ленинграда, где жили его родители, а Альберт отправился в Астрахань.
Большой областной город, южный зной середины лета, и ни одной знакомой души.
Ввиду отсутствия паспорта, да и сознавая, что находится всё-таки во всесоюзном розыске, Берш вынужден был вести нелегальный образ жизни: он имел большие деньги, но не мог даже позволить себе снять номер в гостинице. Поэтому, всякий раз, останавливаясь в чужом городе, искал человека, у которого можно было бы перекантоваться пару-тройку дней.
Ему охотно помогали: улыбчивый и коммуникабельный, к тому же имея такую щедрую натуру, он всегда располагал к себе местных жителей. Особенно слабый пол. На него-то Берш и делал ставку.
Гуляя по колхозному базару в Астрахани, он заприметил невысокую, худощавую женщину лет 35, сгорбленную под тяжестью сумок, и поплёлся за ней. У женщины той был вполне приличный вид, она, судя по авоськам, имела семью, но (Берш это точно определил!) была одинока в личной жизни. Или, по крайней мере, имела нерадивого мужа, что вынуждена была сама волочь столько сумок.
Берш нагнал её, легонько взял за плечи, стараясь не напугать, и быстро перенял поклажу.
- Разрешите вам помочь, - щедро улыбаясь, он быстро распределил сумки по своим рукам. - Куда вы держите путь?
Женщина застыла на месте. От неожиданности она не знала, что ответить.
- Да не стоит меня бояться, - продолжал улыбаться Берш. - Я только богатых граблю. Ну, говорите, куда идти.
Она пришла в себя и сказала, что идёт на остановку, там она сядет на автобус и поедет домой. Премного, конечно, ему благодарна, и правда, немного не рассчитала свои силы.
Он остановился и сказал:
- А зачем автобус? Давайте я отвезу вас на такси.
Такси?! Да она в жизни ни куда не ездила на такси! Откуда у неё такие деньги? Всё, что она может себе позволить, - это душный и переполненный автобус, проезд по билету в 6 копеек.
- Да, что вы, бога ради! Могу я сделать приятное милой женщине? - Он, посмеиваясь, уже вёл её к базарному выходу, где стояли автомобили частных извозчиков. - Не волнуйтесь, у меня деньги есть, я выиграл в лотерею "Спорт-лото" и могу позволить себе сделать чуточку добра постороннему человеку.
Так они сели в машину, и такси помчало их на окраину города, где находились деревянные дома частного сектора.
Берш вышел из машины первым, открыл заднюю дверцу и помог даме выбраться из автомобиля. Удивлённая и немного смущённая галантным поступком незнакомого мужчины, она стояла и смотрела, как тот шустро повытягивал сумки из багажника, достал из кармана портмоне и рассчитался с водителем.
- Бери, бери, шеф, заработал, - сказал он таксисту, протягивая червонец.
С соседнего двора кинулись до матери трое детей, мал мала меньше.
- Мои, - с легким смущением сказала она Бершу.
Дети шумно побежали открывать калитку, радуясь покупкам, что нёс в их дом незнакомый дядя.
В сенях Берша встретил запах скошенного сена. Дом был большой, углублённый в огород и соединённый с надворными постройками.
Прошли в избу. Приятная домашняя обстановка, простое убранство, атмосфера уюта и покоя. После уличной духоты в доме ощущалась прохлада и тень.
- Хотите, я вас чаем напою? - обратилась к нему хозяйка. - Или, давайте пообедаем вместе.
Берш не раздумывая согласился.
Накрыли большой стол в передней, и всей шумной компанией сели за обед. Она тайком разглядывала своего гостя: видный, красивый мужчина, глаза раскосые так и лучатся теплотой, улыбка такая обаятельная, волосы вьющиеся, аккуратно уложены. Руки... Она обратила на них внимание, холёные ухоженные руки, длинные пальцы, как у девушки. Она сроду у мужиков таких рук не видала. Неловко бросила взгляд на свои натруженные руки и, устыдясь, спрятала их на коленях.
- Как зовут-то вас? - робко спросила женщина.
Берш подумал, прежде чем ответил:
- Андрей. Андрей Львов, - он достал из кармана удостоверение и, развернув его, показал хозяйке. - Я корреспондент столичной газеты.
- А меня Аней зовут.
Берш спрятал обратно удостоверение. Его он случайно обнаружил на сидении в одном из московских такси. Документ этот выручал Берша не раз, и он был благодарен судьбе за подобную находку.
- Ну вот и замечательно, - он тихо улыбнулся хозяйке и перевёл взгляд на детей, - а что хозяин ваш, на работе?
Женщина вздохнула и опустила глаза.
- Да выгнала я его. Спасу нет, пьяница окаянный. У свекрови живёт, - она встала, разлила по чашкам чай, выложила в стеклянную вазочку купленные дешёвые конфеты. - Приходил намедни, трёшку в долг просил. Еле выпроводила.
Берш разглядывал скромное убранство вокруг, затем поднял глаза на хозяйку и спросил:
- А что, Аня, по соседству никто жильё не сдаёт?
- Как это никто? Да вот соседка моя, бабка Полина, у неё завсегда командировочные живут. Вроде, недавно съехали. Пойдёмте, посмотрите, она как раз одна.
Домик у бабки был чахлый, того и гляди завалится, печь стояла посреди избы, потолок низкий, Бершу пришлось нагнуть голову, чтоб не впечататься макушкой в притолок.
Но старушка оказалась приветливой, ни о чём лишнем не спрашивала, показала ему кровать, пригласила за стол. Короче, Берш надумал остановиться
у неё.
Съездил он на вокзал и забрал из камеры хранения шамаевский кожаный кейс с деньгами и драгоценностями. По дороге зашёл в гастроном, позубоскалил с надменными продавщицами, отвесил в качестве комплимента каждой по червонцу и купил у них, что называется из-под прилавка, деликатесный сыр и колбасу, бутылку армянского коньяка, а также целый кулёк дорогих шоколадных конфет.
Под вечер приехал на такси и сразу направился к дому Анны. Ребятишки шумной стайкой, как воробушки, перелетали с одного места на другое. Завидев уже знакомого дядю с сеткой продуктов и чёрным чемоданчиком в руках, они запорхали к дому. Сами открыли калитку и впустили Берша.
Он вошёл в избу, где готовила ужин хозяйка.
- А ну-ка, ребятня, принимайте угощения! - улыбаясь, Берш начал разворачивать на столе покупки.
Аня лишь всплеснула руками, не зная, что и сказать.
- Ну, что вы, что вы, Андрей! Зачем так было тратиться,- она сконфузилась и почувствовала себя крайне неудобно.
- Я ж говорил вам, что выиграл в лотерею, - он подошёл к ней и бережно обнял за плечи. - Будьте спокойны, на последние деньги я бы не стал так шиковать.
Женщина смутилась ещё больше, а Берш, заметив это, отстранился от неё и сказал:
- А коньяк спрячьте подальше, когда-нибудь к празднику откроете, - и, отвесив поклон, направился к выходу.
Она вдруг спохватилась и окликнула его:
- Андрей, подождите. Я сегодня баню топлю, постираться надумала. Вы ж, как стемнеет, приходите в баню, попаритесь. Я свет оставлю включенный и полотенце чистое вам повешу, в предбаннике висеть будет. Только огородами приходите, - она чуть покраснела. - У нас с бабкой изгороди нет.
Баня - это большое дело, и Берш с радостью согласился. Вечером, когда уже смеркалось, он видел сквозь кусты смородины, как она намыла по очереди своих детей, развесила бельё по верёвкам.
Сидя на завалинке бабкиного дома, он курил сигарету за сигаретой, наблюдая за ней. Её тонкая фигурка, исхудалая от вечных забот, быстро мельтешила, то нагибаясь к тазу с бельём, то выпрямляясь и вытягиваясь.
Потом она скрылась в бане и вышла уже через полчаса с распущенными по плечам мокрыми волосами, в новом халатике. Она вдруг свернула с дорожки и направилась к бабкиному дому. Раздвинув кусты смородины, застала Берша на завалинке.
Тот быстро потушил сигарету, поднялся и поприветствовал её:
- Добрый вечер, Аня.
- Добрый, - улыбнулась она. - Подите, попарьтесь, баня натоплена, воды не жалейте. Веник новый, берёзовый, я для вас замочила в кадушке.
По всему было видно, что она его уже не стеснялась. То ли сумрак так подействовал, то ли понимание, что все дела она уже переделала и предоставлена теперь сама себе, но в голосе её и движениях Берш уловил какую-то лёгкость и непринуждённость, желание к общению и даже сближению.
- А потом, как попаритесь, я вам квасу холодненького вынесу, - она улыбалась и говорила так вкрадчиво, с придыханием, что Берш с ходу понял - спокойного сна этой ночью у него точно не будет...
Все последующие дни Берш следил за домом Ашота Арутюняна, местного подпольного цеховика. Спрашивал у соседей, представляясь московским корреспондентом, кто, что, где и как. Наводил справки и, как всегда, просчитывал технические моменты.
Проникнуть в дом он решил через окно на кухне, стекло которого предстояло выставить. Убедившись в расчётах, он позвонил Ромашову в Ленинград, что бы тот срочно выехал.
Грабить решили глубокой ночью. В половине третьего они бесшумно выставили окно и проникли на кухню. Мерно покачивался маятник дорогих часов на стене, отстукивая в тишине секунды. Берш прислушался к своему сердцу - оно билось также спокойно и ритмично.
Тихо прошли по длинному коридору, заглядывая в каждую комнату. Две детские. Посветив фонариком, увидели спящих детей на кроватях. Вот, видимо, спальня родителей. Дверь закрыта (понятное дело). Доносится храп.
Так, а это уже зал. Большая и широкая комната, вдоль стены сплошь мебель: серванты, шкафы, комоды. Закрыв за собой дверь зальной комнаты, Берш с подельником принялись рыться в выдвижных ящиках, по полкам, открывая одну дверку за другой. Светили фонариком. Облазили всё, выпотрошили все ларьки и шкатулки, побросали на пол тряпьё с полок, скатали ковёр на полу, заглянули под диван, под кресла, обстукали стены - всё тщётно: ни денег, ни золота.
Внезапно ярко загорелся электрический свет в зальной люстре. У подельников невольно зажмурились глаза. Тихо открылась двустворчатая дверь в комнату. На пороге появился хозяин, а в руках у него был обрез.
В одно мгновение Берш выхватил из внутреннего кармана пистолет и навскидку выстрелил. Хозяин рухнул на пол, а из простреленной груди стало слышно, как забулькала кровь.
На гром раздавшегося выстрела прибежала сонная жена и, упав рядом с мужем, неистово закричала. Берш, не раздумывая, всадил ей пулю в лоб.
Переглянувшись, подельники кинулись к дверям. Так, ни урвав ничего, но оставив после себя трупы, они покинули дом Арутюняна.
А "Чешска Зброивка" засветилась теперь и в Астрахани.
VI
Петрунина отозвали в Москву. Там в Бутырской тюрьме ожидали свой приговор братья Муртазины. Ключи от сейфа, где хранились тома уголовного дела Альберта Берша, его вещдоки, найденные при задержании и обыске, оружие, револьвер системы "наган" калибра 7,62, - Петрунин передал милицейскому следователю Рябухину.
Свою "Чешску зброивку" Берш утопил в одном из колодцев Ташкента, к тому пистолету закончились патроны, да и наследил Берш им порядочно. После того последнего налёта на дом криминального авторитета, где в страшной схватке с хозяином был ранен Роман, а затем и добит и самим Бершем, Альберт решил расстаться со своим пистолетом и оставить себе вытянутый из кармана мёртвого подельника "наган". Так, уже на следующий день он был схвачен в купе поезда именно с этим оружием.
Берш вспоминал его: старый, потёртый, но безотказный "наган", не выбрасывал гильзу во время выстрела. Ромка редко его использовал. Ах, как пригодился бы ему сейчас здесь в тюрьме!
План его был гениален и прост. Тайно владея оружием, он добился бы аудиенции с самим начальником тюрьмы Тимчуком, тем самым, с которым однажды, как только прибыл в "Кресты", забавно пошутил, сказав ему: " Я и от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл, а от тебя, гражданин Начальник, и подавно уйду, причём, вместе с тобой под белы рученьки". Затем, улучив для себя благоприятный момент, взял бы того в заложники, угрожая пустить пулю в затылок, и вместе с ним преспокойненько бы вышел через парадные ворота тюрьмы. Не надо рыть подкопы, пилить решётки, нужно просто включить мозги. А это он умел делать в совершенстве.
Дело оставалось за оружием. Но Веринец, пообещавшая помочь ему, не спешила. Вот уже больше недели она не посещала его в "Крестах".
Берш в подробности своего плана её не посвящал, говорил лишь, что использует оружие с целью побега при проведении следственного эксперимента или этапа, сделает только предупредительный выстрел, в крайнем случае, убьёт собаку. В людей пообещал не стрелять.
Ещё ему необходимы деньги, что бы как-то прожить первое время, ведь придётся всё время уносить ноги. С прошлым он завяжет обязательно, с него хватит. Попросил купить ему очки, тёмные, чтоб неузнаваем был, ведь все его жертвы и свидетели на опознании говорили, что хорошо запомнили его глаза. Эти чёртовы раскосые глаза! И всем-то они приметны! Вор с такой внешностью, как правило, обречён на провал.
Перечитал все книги, что приносила Веринец, выучил даже томик стихов наизусть. Ну чем ещё заняться в этой проклятой тюрьме! Низкий сводчатый потолок коридоров, прогнивший и заплесневевший, обшарпанные от вспученной краски стены, всё тускло и серо, провоняло затхлостью и кислятиной. Всё это он видит и чувствует каждый день, идя на допросы или на прогулку. А по ту сторону тюрьмы бьёт ключом жизнь, цветёт весна буйством красок, заливается соловей в берёзовой роще...
На память пришла весна 1974 года. Было ему тогда 17 лет, жил он в Казахстанском Каскелене вместе с цыганкой по имени Станка. С той самой, что тихую смерть ему напророчила. Табор расположился на окраине города, именуемой среди местных как Оторвановка. Сколотил тогда Берш настоящую банду, причем был в ней самым младшим, носил тогда кличку Алик. Все его подельники беспрекословно подчинялись юному главарю. Пользовался уже в то время авторитетом за дерзость и смелость в поступках, за твёрдость духа и решительность, за борзоту и заносчивость.
Банда его занималась угоном автомобилей, грабежами сельских магазинов, расчётных касс управлений.
Так, в одну апрельскую ночь они грабанули кассу "Вторчермета". Берш с подельником по пожарной лестнице взобрался на крышу, а оттуда по верёвке спустился на карниз окна кабинета на четвёртом этаже, где находилась касса. Носком кирзача выбил стекло и проник в комнату. Без труда вместе с подельником взломали старенький металлический шкаф. Добычей бандитов стали 70 тысяч советских рублей. Неслыханная сумма!
В середине апреля Берш угнал машину директора школы. А через неделю членов его шайки взяли с поличным. Не долго ломаясь, они сдали и главаря.
Берш, почуяв тогда опасность, подался в бега, но через месяц тайно, среди ночи вернулся до Станки, где его ждала засада. Так встретил он своё совершеннолетие в СИЗО Каскелена.
Той майской весной на заре своей юности он и познал первое предательство своих дружков и мучительную разлуку с первой своей любимой женщиной.
* * *
В тревожном ожидании проводил он сутки за сутками. Ждал. Ждал встречи с Надеждой Веринец. Знал. Знал, что принесёт она оружие. Иначе быть не может.
И вот, наконец, тяжёлые сапоги печатают шаг по ту сторону тюремной двери. Останавливаются возле его камеры. Лязгает смотровое окошко.
- Берш, на допрос!
Послушно протянуты руки. Привычно защёлкнулись наручники. Его ведут.
Душа ликует! Он знал, к кому его ведут, и от нетерпения подпрыгивал и дурачился, шутил с охраной и напевал. Схлопотал дубинкой по плечу, но только больше рассмеялся.
В комнате для допросов - всё как по инструкции. Порядок нерушим. Он в клетке, она за столом.
Ещё с порога, как только переступил кабинет и увидел её глаза, понял всё: она не принесла оружие. Надежда сидела на стуле, словно вжавшись в его спинку, ноги поджаты и спрятаны, руки заломлены, губы искусаны. В глазах пустота и растерянность, страх и беспомощность.
Берш не стал садиться, подошёл к решётке и протянул руки:
- Иди ко мне, - сказал он тихо, чуть улыбаясь. Глаза его подёрнулись серым туманом, он не сводил с неё взгляда.
Она вдруг не выдержала этого взгляда и разрыдалась, закрыв лицо руками:
- Я не могу, у меня ничего... ничего... не получается, - её слова комкались и давились в плаче. - Я не знаю, где взять пистолет... И... Я не могу... не могу...
Берш молча стоял и смотрел на неё, всё тем же серо-зелёным туманом в проникновенном изгибе бровей.
- Не смотри так, - она достала носовой платок и, по-детски икая, спрятала в него нос.
Берш молчал. Он ждал. Ждал, когда она успокоится. Но вот тяжкий приступ плача прошёл, и она, тихо всхлипнув, спросила его осипшим голосом:
- Как ты?
Берш не ответил. Неожиданно повернулся спиной к решётке и, съехав по ней вниз, опустился на корточки. Руки безжизненно повисли на коленях, сникла голова, оцепенело всё тело. Весь его вид производил впечатление горем убитого человека. Безнадёжность. Мрак. Хоть вешайся!
Надежда тотчас подхватилась и пала рядом с ним, по ту сторону решётки, прижимая к себе его плечи. Горько рыдая, она трясла его, но Берш не выходил из оцепенения. Ни на что не реагировал. Был отрешён. И глух. И нем.
- Альберт ... милый ... ну я прошу тебя, - всхлипы перехватывали её дыхание. - Ну прости меня...
Берш оставался неподвижен, был безучастен к её рыданиям. Сидя спиной к ней, как окаменевшая и бесчувственная фигура, он глухо переживал своё разочарование. Утрату веры. Утрату надежды.
- Альберт ... ну ведь будет суд... ты понимаешь суд, - она пыталась достучаться до его сознания. - Суд ... Альберт ... это высшая инстанция... Они разберутся... они достоверно во всём разберутся...
Словно тысячи молний и неистовый по силе гром поразили разум Альберта Берша, взорвали мириадами искр его рассудок. Её слова... Как она могла такое выдать?!
Он в один миг подорвался с места, выпрямился и с дикой, бешеной яростью ударил кулаками по железному переплёту своей клетки.
- Суд?! - он пронзил её безумным, одержимым взглядом. - Это наш-то суд!?
- Альберт, - Надежда робко поднялась и обхватила руками его ладони, крепко сжимавшие прутья металлической клетки. - Суд справедливо разберётся во всём...
Берш сухо перебил её:
- Справедливостью во все времена считалось то, что выгодно и пригодно существующей власти. А все служители правосудия работают по одному холуйскому правилу: не закону угождать, а системе. - Он смотрел на неё ледяным и враждебным взглядом, гордо вскинув подбородок. - Я столкнусь на суде с безразличием и подчёркнутым к себе презрением. Ведь я грабил таких же, как они, нечестно зарабатывающих на жизнь, берущих взятки, мзду. Я представляю серьёзную угрозу и для богачей, и для властьимущих. Мне этого не простят. Таких, как я, всегда стараются изолировать и уничтожить. Потому, что я им мешаю, мешаю воровать у народа. А что для них народ? Стадо баранов. Я не вор, Надежда, я бунтарь!
Он устало опустился на свой стул и закрыл лицо руками. Надежда растерянно глядела на него, широко раскрыв глаза и не смея что-либо добавить. Она замерла и не дышала.
- Я не стану ждать суда, - он вяло, не отрывая ладоней от лица, сквозь какую-то стылую завесу, ворочал языком. - Я наложу на себя руки...
Этих слов вполне хватило, чтобы Надежду повторно затрясло в приступе рыданий и истерики.
- Не смей! Слышишь, не смей даже думать об этом! - она с той силой, насколько хватает мочи женских рук, затрясла решётку. - Иди, ко мне, Альберт!
- Нет смысла дальше страдать, - он тихо качал головой. - Приговор мне уже подписан. Я не стану ждать его исполнения.
Её трясло. Лихорадило и колотило. Впервые в жизни она испытывала чудовищный страх за жизнь другого человека. Ноги её подкосились, маленькое тело опустилось на пол.
Берш оторвал руки от лица и в мгновение кинулся к решётке. Взяв её хрупкие плечи в свои руки, он осторожно поднял её и поставил на ноги. Долго смотрел в её горем убитые глаза, из глубин которых катились и катились горячие слёзы. Приблизил её лицо и нежно, как ребёнку, стал шептать:
- Ты веришь, что я убийца? - он покрывал поцелуями её мокрые щёки.
Она замотала головой.
- Ты веришь, что я мог обидеть честного человека?
Она продолжала отрицать.
Берш ещё ближе притянул её лицо и заволок глаза серым дымом.
- Тогда помоги мне...
Помоги мне... Помоги мне... Помоги мне... Надежда сквозь пелену призрачного марева слышала эти слова, этот призыв отчаявшегося человека, близкого ей человека.
- Ты хочешь, чтоб мы были вместе? - он не выпускал её из того гипнотического транса, в которое погрузил силой своего чертовски магнетического обаяния. - Ты хочешь родить ребёнка от меня?
Надежда послушно, с какой-то щенячьей привязанностью, закивала головой. Глаза её светились, она кольцом замкнула руки на его сильной шее и прижалась к его груди сквозь железную клетку. Мерно, ровно, невозмутимо бесстрастно выбивало удары его твёрдое сердце.
- Тогда помоги мне...
Он крепко, насколько позволяла решётка, обнял Надежду и тихо стал шептать, зарываясь лицом в пышных завитках её волос:
- Я завяжу, Надя, обязательно завяжу... Верь мне... Завяжу... Слово даю... Завяжу...
VII
Впервые завязать с воровством, грабежами и налётами, он дал слово майору милиции РОВД в Каскелене Байбуле Сагынжакулову в мае 1980 года. Тому самому милиционеру, что ровно шесть лет назад выдернул его среди ночи из жарких объятий Станки и арестовал.
Отсидев свой первый срок от звонка до звонка, Берш, посчитав, что возвращаться ему некуда (табор с его цыганкой давно откочевал в неизвестном направлении), завалился в Каскеленскую милицию, прямо в кабинет майора Сагынжакулова.
Так мол и так, гражданин Начальник, вы меня под суд подвели, срок свой я отмотал, теперь вот он я, прошу любить и жаловать.
Майор был не на шутку озадачен и от неожиданности смутился, но пообещал помочь молодому человеку. Вечером попросил дождаться его в дежурке. Взял майор машину и привез Берша к себе домой. Жене сказал, что это сын его старого товарища, приехал из аула, первое время поживёт у них в летней кухне.
Как стемнело, вышли мужики после ужина во двор покурить.
- Поживёшь пока у меня, завтра устрою тебя на работу, похлопочу тебе общежитие. Вот, - майор достал из кармана двадцатипятирублёвую купюру и протянул Бершу, - возьми на первое время. Но, смотри у меня, - он собрал в кулак свою ладонь и пригрозил парню, - если хоть одна спичка пропадёт у меня в районе, я привлеку тебя по всей строгости закона.
Берш рассмеялся тогда и дал честное слово, в его районе не воровать и вообще завязать с этим. На следующий день он уже сидел за баранкой трактора и честно стал зарабатывать на жизнь. Только желание так работать: руки по локоть в масле, сам весь в поту и пыли, - быстро иссякло. В довесок, полученная им первая зарплата в 110 рублей совсем отбила охоту честно трудиться.
Придя домой, в летнюю кухню майора, он помылся, привёл себя в порядок, переоделся. Немного подумав, решился: оставил на столе 25 рублей и записку со словами благодарности майору. И ушился. Далеко.
В то лето 1980, когда страна готовилась к Олимпийским играм, Москва принимала гостей, а Союз жил в предвкушении грандиозного спортивного события, недавно освободившийся из мест лишения свободы Альберт Берш снова сколотил банду, теперь уже из матёрых уголовников, и лихо отметился с грабежами и вооруженными налётами на банки и кассы в Павлодаре, Семипалатинске, Томске, Омске...
Обескураженный своей дерзостью и безнаказанностью, Берш потерял и чувство меры, и чувство страха. При попытке дать дёру с награбленным из Барнаула, он был схвачен вместе с подельниками. Оказав жестокое сопротивление при задержании, он был нещадно избит, после чего на запястьях бесстрашного вора защёлкнулись наручники.
На допросе следователь, что вёл его дело, ради интереса спросил, почему, мол, он гастролировал по городам и весям, а в родной Алма-атинской области не совершил ни одного преступления? " А я дал честное слово одному майору, - отвечал с улыбкой Берш, - не хулиганить в его районе". Надо согласиться, что слово своё он сдержал.
Да, завязать с воровством никак не получалось. Это как приказать себе не дышать.
Берш знал, что в нём сидит некий бес, глубоко пустивший корни, вырвать которого ему не по силам. Да и желания особого распрощаться с ним Берш не испытывал.
Свой преступный недуг он всегда оправдывал для себя тем, что мимо "глухо упакованных", какими являются все те, кто нечестно нажил имущество, пройти просто так - это преступление. А грабить награбленное - это не преступление. К тому же работал он профессионально, и в работе своей был мастер. И как любым мастерством он восхищался от собственных проделанных трюков и умилялся от своей благородности, если проявлял её.
Но высшим пилотажем он считал ограбить вора в законе, тут тебе такой риск, столько адреналина, что стрелка зашкаливает!
Так летом 1989 года Берш обчистил в вагоне поезда ташкентских курьеров, перевозивших воровской общак. Втёрся в доверие и обчистил на 200 тысяч советских рублей. Следом по наводке грабанул квартиру, принадлежавшую грузинскому вору в законе, унёс целый чемодан с деньгами. Покрутил тогда перед носом связанного авторитета дулом пистолета и произнёс фразу: " Мне до одного места твой коронованный титул. У меня свой кодекс правил и понятий ". За эту неслыханную наглость и борзоту, Берш заочно получил свой первый смертный приговор от блатного мира. На судьбе его был поставлен крест. И дело оставалось за крестом кладбищенским.
Теперь же его ждёт второй смертельный приговор, который вынесет правосудие. А он сейчас в цепких его лапах, заперт в самой бронебойной и суровой тюрьме Союза. В "Крестах"!
А есть ещё и третий приговор. Приговор кровной мести от родных и близких тех людей, чьи жизни он безжалостно отнял. Приговор и проклятья, что взывали они к небесам, хоронив своих несчастных.
Приговорён со всех сторон, словно обложен. Как волк, попавший в западню, сидит и ждёт, когда придёт расправа, жалок и беспомощен. "Обложили меня, обложили..."
Веринец тогда покинула допросную вся зарёванная, а Берш опустил голову и вернулся в свою камеру. Убедил ли он её принести оружие? Ему хотелось в это верить.
VIII
А ей хотелось верить в честность и искренность его слов, в ясную чистоту его наивных глаз. Хотелось помочь ему избежать смертной казни, хотелось быть с ним рядом, подарить ему счастье в семейной жизни. И, наконец, обрести счастье самой. Но долг профессиональный трубил свыше: Нельзя! Не смей! Одумайся!
А что тут ещё думать? Сколько их, вот таких липовых дел состряпано в аппарате правосудия! Когда приказано свыше любой ценой раскрыть преступление, хватают вот такого под руку попавшегося уголовника и шьют-подшивают ему "висяки"! Все сфабрикованные подобным образом дела, основанные, главным образом, только на показаниях обвиняемого, добытых путём побоев и угроз, с успехом для обвинения проходили и проходят через суды. Кого будет интересовать на суде, сорок преступлений он совершил или шестьдесят? Кто будет разбираться? Кому оно надо?
Надежда возвращалась из "Крестов" и шла по Литейному мосту. Мимо проносились машины, но она их не замечала. Слёз уже не осталось, на рыдания не было сил. Остановилась вдруг, устало облокотилась о перильный барьер чугунной ограды моста, где мифические русалки поддерживают герб Петербурга.
Сотни речных красавиц в изящном античном орнаменте чередуют друг друга по обе стороны старинного моста. Под ними водная стихия, сбросившая с себя оковы ледяного рабства Нева. В синих волнах отражалось и трепетало чистыми облаками апрельское небо. Свежий весенний воздух струился над рекой, и миллионы искрящихся колокольчиков звенели на поверхности речной зыби. И в мерцающей от солнца и воды этой трели Надежда услышала тонкую, еле ощутимую звень: "Помоги мне... Помоги мне... помоги мне..."
Вдоль Арсенальной набережной на девственную рябь Невы зловеще бросались чёрные тени корпусов изолятора № 1.
Слёз уже не осталось, на рыдания не было сил. Настал черёд действовать. Кого послушать, разум или сердце?
Петрунин позвонил ей из Москвы во вторник 16 апреля, попросил забрать из сейфа недостающий том уголовного дела Берша-Муртазиных, касательно московских эпизодов, и в срочном порядке привезти ему в Москву. К тому же, необходимо было её присутствие на суде, как Начальника Штаба по расследованию. В качестве обвиняемого на процесс должны будут доставить и Альберта Берша. Но дату этапа Петрунин не озвучил.
Как гром среди ясного неба был для Надежды этот звонок. Уезжать в Москву, бросить одного, совсем одного со своей бедой Альберта, сейчас, когда он в таком состоянии, ни оказав ему помощи ни в чём, - она была не готова. Со слезами на глазах она бросилась искать милицейского следователя Рябухина.
Тот заболел. Она к нему домой. С нахлобученным на горло шарфом он открыл ей дверь, провёл в комнату. Второпях Надежда объяснила ситуацию, что, мол, нужно забрать уголовный том из сейфа, а ключи у него, у Рябухина. Начала что-то бормотать о срочности дела, что всё так спешно, что у неё не готово ещё общее заключение по обвинению бедного Берша, того самого, которому преступно вменяют два десятка несовершённых им преступлений.
- И чего это он бедный, - ухмыльнулся, хрипя больным горлом, Рябухин. - Вон какие щёки на казённых-то харчах отъел!
А щёки Берш действительно отъел, только не на казённых харчах, что зовутся тюремной баландой, а на тех вкусностях и сладостях, что носила ему с завидным постоянством Надежда. Одной только сгущёнки она ему перетаскала банок сто.
- Я ключи в прокуратуре оставил на хранение.
Пришлось Надежде забирать ключи от сейфа под роспись.
Отворила кабинет Петрунина, спокойно прошла к высокому металлическому шкафу у стены, открыла его. Полки с низу доверху были набиты коробками и пакетами, уголовными томами и журналами. Глаза разбегались, не зная за что зацепиться средь всего этого пыльного хлама.
Взгляд пал на центральную полку, где стояла большая коробка, подписанная от руки словом "Берш". Рядом стопкой лежали десятки его уголовных томов, тех самых, что она изучала. Но никогда ещё собственноручно не открывала этот сейф, все дела по её просьбе передавал ей Петрунин.
Она отыскала необходимый том, отложила его на стол. Хотела уже было закрыть дверь сейфа, как любопытство и внимание вдруг привлекла коробка.
Она вытянула её и подивилась тяжести. Открыв крышку, замерла в оцепенении: прямо на неё смотрело дуло револьвера системы "наган", калибра 7,62. Четыре гранаты, золотые часы, браслеты, цепочки и целая пачка денег лежали рядом: вещдоки по делу Берша.
И пистолет и деньги - вот они, прямо перед ней. Она резко оглянулась назад, на дверь. Та была закрыта. В кабинете кроме неё никого не было. А на столе коробка, а в коробке пистолет и деньги. Пистолет и деньги...
Ни секунды больше не мешкая, Надежда извлекла "наган" и пачку денег, быстро сунула в свой портфель. Убрала на место коробку и закрыла сейф. Запихнула уголовный том и защёлкнула портфель.
Всё. Она решилась. Сдала ключи и покинула прокуратуру.
Что она делает, к чему это приведёт и какие будут последствия? - ни один из этих жизненно важных вопросов не встал тогда на пути её страшно безумной задумки. Ни одна мысль о том, что она совершает должностное преступление, ей даже не приходила и в голову. Вот так, не приходила, и всё! Как перестала считать Берша преступником, так и сама посчитала свои действия необходимой мерой в условиях тупиковой безвыходности.
Её Альберт вовсе уже не был бандитом, это всего лишь повзрослевший, но ещё не расставшийся с детством хулиган. Хулиган, который не заслуживает наказания, тем более такого сурового, как смертная казнь. Он нуждается всего-то лишь в перевоспитании, за которое возьмётся она, Н А Д Е Ж Д А. Она поможет ему, не встретившему на пути достойной женщины, стать человеком.
Дома она собрала в портфель ему провиант, на дно свернула в ветошь пистолет с деньгами, положила широкие чёрные очки и надфиль.
Решительно отметя подкрадывающиеся сомнения, без страха и опаски направилась в "Кресты".
Дежурный выписал ей пропуск, и уже через полчаса Берш сидел напротив неё в своей клетке.
- Это безумие, Надя! Ты понимаешь, что подставляешь себя? - он не на шутку испугался вдруг не за себя, а за неё. - Я не возьму его. К тому же, - он осмотрел оружие, - в барабане нет патронов. Верни его на место. - Берш резко отодвинул от себя пистолет.
- У меня нет другого выбора и совершенно нет времени. Я уезжаю в Москву, возможно надолго. Всё, что мне известно, Альберт, - она по-матерински взглянула ему в глаза, как смотрит мать, покидая ребёнка, - это то, что тебя должны будут этапировать в Москву, в "Бутырку", на судебный процесс братьев Муртазиных. Забери пистолет, надфилем спилишь номер. Если всё пройдёт удачно, обязательно встретимся в Москве. Вот телефон, по которому ты позвонишь, чтобы связаться со мной. А пистолет я потом незаметно верну в сейф.
Он покачал головой.
- Я его не возьму. Верни обратно.
Надежда заломила руки.
- Я не могу достать другого оружия, ты это понимаешь?
Берш сквозь зелёный туман своих раскосых глаз мучительно улыбнулся ей:
- Я безропотно смирюсь с любым поворотом в моей судьбе. Я не возьму этого оружия.
Охрана его увела. А Надежда, ошеломлённая таким поворотом дела, долго сидела за столом и приходила в себя. Где ей достать другой пистолет?
Патроны она нашла в тот же день: знакомый следователь отсыпал с десяток на её сетование, что вещдоки, мол, потеряла. А вот другой пистолет не отыскала.
На следующий день, в пятницу 19 апреля, Надежда снова посетила "Кресты".
- Я умоляю тебя, забери!
Берш тупо смотрел на свой "наган" и горсть патронов, лежащих на столе.
Если он возьмет этот пистолет и при неудачном раскладе его изымут, то без труда идентифицируют ствол. Ему-то что, дальше "вышки" не дадут. А "вышку" он уже заработал. А вот она, эта женщина ( хоть и не любит он её вовсе), так самоотверженно взявшаяся помочь ему, не заслуживает наказания. И подставлять её он не хотел. Любить он её не любил, но чувства уважения к ней стал испытывать.
- Вот, это твои деньги, что при аресте изъяли, вот надфиль и очки, - она держала его за руки и пыталась растормошить. - Альберт, сегодня я уезжаю вечерним поездом. Петрунин рвёт и мечет, я и так задержалась. Возьми, я прошу тебя.
Он молча рассовал по карманам принесённые Надеждой предметы, пистолет засунул за ремень джинсовых брюк, сверху застегнул куртку.
- Что бы я делал без тебя, НАДЕЖДА ты моя и ВЕРА, - он привлек сквозь решётку её к себе, стал гладить волосы и целовать руки. - Я за тобой, как за каменной стеной. Но я хочу, чтобы то же самое ты сказала и мне когда-нибудь...
Он долго шептал ей ласковые слова и гладил волосы, улыбался ей в глаза и целовал руки.
Всё стало неважно, всё уплыло куда-то, скрылось за горизонты вечных тревог и волнений. Вот он рядом, такой родной и домашний, такой ласковый и нежный. Ради этих мгновений можно положить на карту всё: и жизнь, и карьеру, и свободу.
Оба понимали, что видят друг друга, возможно, в последний раз. Оба знали, что исход попытки его побега заведомо не определён, и что там впереди - полная неизвестность.
Берш вернулся в камеру. Надежда покинула Ленинград...
---------
*
Стихотворение Игоря Северянина.
------------------
Конец 4 части
Продолжение
http://www.proza.ru/2018/07/21/101