Белая дымка скрывает лежащий меж двух холмов городок, и, кажется, будто все его жители одновременно закурили кубинские сигары, отчего и поднялась эта мутная взвесь. Но нет, это не так, вернее не совсем так. Виновны действительно жители, — только не в том, что не являются активистами антитабачного закона, — каждый из них хранит в себе особое тепло. Вступая в невиданную доселе борьбу с промозглым нещадным холодом этих мест, оно возносит вверх клубы белёсого пара, пахнущего тоской и одиночеством. И ничто не способно спасти, уберечь от этого безжизненного, закабалившего всё вокруг, пробирающего до костей мороза.
Прижатые линзы бинокля открывают взгляду остатки когда-то оживлённого, кипящего жизнью карьера.
Как это странно. Люди тратили свои силы, время, здоровье ради добычи такого же безжизненного, как и всё вокруг, камня. Теперь их, по-видимому, нет, но фигуры, созданные из этих молчаливых глыб, стоят и поныне, напоминая нам об ушедших временах.
Поворот головы, будто поворот боевой надстройки крейсера — такой же медлительный и натужный. Естественное желание не колыхать вокруг себя колючий морозный воздух заставляет быть неторопливым. На юге разворачивается более удручающая картина: ущелье с обрывистыми краями, с углублениями, когда-то проделанными бурной рекой. На дне — дорога, извивающаяся меж бесчисленных мёртвых деревьев, почерневших от времени. Я чувствую, как каждое дерево впитало в себя и теперь испускает этот тяжёлый давящий на всё вокруг вой. Вой уходящего, цветущего, полного жизни края, который постепенно, под натиском северных ветров и снега, превратился в пристанище одиночества.
Идём вперед. Нельзя стоять. Любое промедление — смерть.
Драгоценные частички тепла исчезают с моего лица, пальцев уже нет. Нет и не было ног, которые я с такой тщательностью заматывал во всё, что подвернулось под руку. Есть только деревянные костыли, подобные тем, что были у пиратов лет триста тому назад. Как ни странно, но по моему личному мнению, их деревяшки превосходили в устойчивости мои онемевшие ноги. Мои окоченевшие ходули давали им фору разве что в весе, который существенно увеличивали медные гвозди. Уж их-то в армейских сапогах хватало.
Пройдена не одна сотня шагов. Позади стерильно белая дорога с вытесненными на ней отпечатками ног. Команда: "стой!".
Впереди послышались шорохи, хруст снега, донёсся запах застарелого пота. Солнце садится, освещая наши спины, и поэтому показавшаяся фигура предстаёт в кровавых отблесках заката. От увиденного перехватывает дыхание. Это конь. Белый, как зубы Черногорца, конь. Он смотрит на нас без интереса, затем отворачивается и, цокнув копытом, разбивает лёд. Он степенно принимается за своё монотонное дело — поедание остатков пышного зелёного моря, покрывавшего всё кругом. Теперь это белая пустыня. Пустошь, в которой кроме нашей группы и вот этого, невесть откуда взявшегося животного, никого.
Я сажусь на обмёрзший отдающий холодом выступ; взгляд скользит по ущелью. Одиночество — единственное чувство, с которым ничего не поделать, не избавится от него, не прогнать. Я начинаю понимать, что чувствовал первый человек в космосе, летя над Землёй. Один в корабле. Один во Вселенной. Так же и я. Пусть рядом друзья, пусть родные, но удел сильных быть одинокими даже в толпе. Жук в муравейнике.
Жуткий холод.
9 декабря 2015 ©КАА
Козлов Анатолий Андреевич