предыдущее http://proza.ru/2018/07/17/868
И я пошёл навстречу этому лицу, такому ясному и знакомому, а оно всё отдалялось от меня, отступало, таяло, а я всё шёл и шёл вслед за старухой…
Забор кончился, мы двинулись по еле заметной тропе через мелкий облетевший кустарник, старухина спина маячила впереди, а видение девушки в синем платье оставалось позади, сохраняя в душе странный и нежный свет.
Скоро мы взяли правее, обогнули несколько строений, по виду нежилых, а потом неожиданно послышался издалека приглушённый говор, и мы уткнулись в стену небольшого домика, теперь уже явно жилого, хотя и с тёмными окнами. Да, вполне тут было обжито, пахло конюшней, под ногами пружинила мелкая солома. И группа мужчин стояла поодаль у сарая, и уютно курился к нам оттуда плотный махорочный дымок.
Старуха жестом остановила меня под стеной дома и пошла к сараю. Мужской говор при виде пришелицы оживился, послышались возгласы, потом всё попритихло, и вскоре старуха вернулась в сопровождении мужчины лет сорока в старой гимнастёрке под накинутой теплушкой.
- Обскажешь дорогу, - коротко распорядилась старуха и прянула в сторону.
- Турилов, - мужчина протянул мне руку и, прищурившись, цепко взглянул в лицо. – А ты чей будешь? Откуда сам?
Вопрос был, конечно, хороший. Пожалуй, самый сложный был для меня вопрос. Чей я был? Ничей я был тут. Никто и ничей. У меня было смутное чувство раздвоенности. Одна часть меня оценивала и недоумевала, вторая – делала своё дело по какому-то не известному мне плану. И делала всё легко, и получалось всё складно. И она, эта вторая часть, была лучше меня и важнее меня, и рождала во мне смутную досаду на то, что где-то внутри я на самом деле был хуже, слабее и трусливее. Возможно, это чувство и заставляло мою худшую часть слушаться и верить этой своей лучше части. Она знала, что делать и что говорить.
- С юга, - ответил я: так знала моя лучшая часть.
- Как там у вас? – спросил он, но на моё счастье со стороны сараев подошли ещё двое, один вел под узцы лошадь, запряжённую в телегу, второй держал солдатскую скатку.
Откуда-то вынырнула старуха с большой охапкой соломы. Ловко кинула солому в подводу, растрясла по дну и уселась сама на край воза.
- До Буёва рва, - непонятно сказал Турилов, сощурившись. – Я так понял. Там расстреливали… больше негде. Ты как туда попал? - обратился он ко мне, и я понял, что речь идёт об обрыве.
- Мимо шёл, - ответил я правду.
- А спускался зачем?
- Немецкий патруль проходил, - сказал я, даже не успев сообразить толком, что именно надо отвечать. Но именно это и надо было отвечать - так знала моя лучшая часть.
- Ясно, на фрицев напоролся… Сколько было?
- Трое, с собакой, – опять моя лучшая часть откуда-то знала, сколько было фрицев.
- И собака не подчуяла? – удивился пожилой возница, устраиваясь править возом.
- Они быстро прошли поверху, - сказал я. - Обратно не проходили.
- Они как раз обратно и шли, - сказал Турилов. – Всё, теперь до утра. Фрицы партизанов боятся, как огня. По ночам не высовываются.
- Проскочим, - подтвердил мужик с одеялом, умащиваясь в телеге. - Не впервой…
- Вот подмога тебе, - сказал Турилов, указывая на подготовленный воз. - Терентий отвезёт, он все дороги тут прошёл. А это – Василий, тоже местный. Люди верные, обстановку знают, должны проскочить.
- Проскочут, - подтвердила старуха с телеги. – Поехали, чего стоим...
Я тоже уселся, лошадь тронулась.
«По ночам не высовываются». Значит, это ночь, думал я. Или вечер? Странное было здесь освещение. Какое-то ненастоящее, театральное. Да и всё было ненастоящее, словно этот мир собирали из отдельных кубиков и ставили передо мной. Кубики дома, ёлочки-кусты… А люди? А люди были живые… и кровь была настоящей, кровь, в которой я перепачкался и которую смывал в мелкой луже…
- Почитай кажинную неделю из-за вас лютуют, - донёсся до меня бабкин приглушённый голос. - Пригонят народу, кого ни на есть: баб, стариков, детишков, поставят к обрыву – и палят из винтовок. Кого не добьют, живыми скидывают… Тпру! – вдруг повысила она голос и соскочила с телеги. - С богом, - бросила она в нашу сторону и почти сразу исчезла за кустами.
Я сообразил, что мы подвезли её до дома – вон и забор сереет в сумраке. Мне даже показалось, что в стороне пристукнула дверь. Старуха вернулась туда, где девушка со светлыми косами. Сердцу вдруг опять стало тепло от мысли, что я её снова увижу… Как же я не спросил, как её зовут…
Мы ехали дальше, колёса поскрипывали, а я странно, сквозь туман, видел и слышал старухину комнату изнутри, тёмную, без света, но в ней были почему-то видны каждая трещинка на стене и каждая ниточка на половиках. Я видел сухую траву, брошенную на замазанный глиной пол, даже слышал запах этой травы…
- Баба Рада, а потом что? Я что, его больше не встречу? – спрашивала девушка с косами.
- Как не встретишь, встретишь, - говорила Богорада. - Он тебя узнает.
- Узнает? Мы что, не скоро увидимся? Через много лет?
- Через много, - говорила Богорада. - Много времени уйдёт меж вами.
- Я что, старая буду? Совсем старая, да?
- Нет, молодая будешь. Просто забудет он тебя. А потом вспомнит. Имя твоё вспомнит. Вот и ладно будет. Ты верь, всё и будет.
- Баба Рада, ну как я поверю. Я же комсомолка.
- Ай, сиди уж, комсомолка… У комсомолок тоже судьба… А я, чай, не пригож он тебе? Пригож, али нет? Сердце-то что кажет?
Я не услышал ответ девушки, телега качнулась, я схватился руками за борт. Мы стояли у обрыва.
Втроём мы спустились с откоса, маскировка моя была цела, мы аккуратно приняли ветки - раненый лежал уже в другой позе, словно пытаясь ползти. Мы осторожно втащили его на одеяло, он застонал. Василий вынул из-за пазухи фляжку. Свинтил колпачок, я приподнял голову раненому, и он пил, медленно и тяжело.
- У него кровотечение, - сказал я.
- Зараз выходим, коли живой. Богорада откачает…
Мы благополучно подняли раненого наверх, уложили на солому и двинулись в обратную сторону, но теперь мы с Василием пошли по сторонам телеги.
Я вдруг увидел, что раненый смотрит на меня. Я наклонился ближе. Он, действительно очнулся. Взгляд был мутный, но он видел меня, и губы его шевельнулись.
- Слышь, хлопец, - медленно пробормотал он, - тебя как звать-то?
- Славкой…
- Жинка есть?
- Нет.
- А у меня жинка дома… дочка малая, Полюшка… ждут меня, а я вот тут… Дочку бы свидеть, донюшку свою…
Он опять закрыл глаза.
- Мы быстрее можем ехать? - я обеспокоенно поднял голову. - Жар у него, похоже...
- Лихоманит… - спокойно сказал Василий, взглянув на телегу. – Богорада подымет…
- Богорада, она что, фельдшер? – спросил я.
- Фельдшер… - Василий усмехнулся. - Да навроде того. Ведьма она.
- Что? Ведьма? – я воззрился на Василия с изумлением.
- Ведьма она с Полесья, – отозвался спереди Терентий. - Осела у нас ещё в первую мировую. Вроде извести её там хотели... Без Богорады нам бы конец был. Скольких душ тут спасла с начала войны… В пояс ей кланяются наши…
- А… - я нерешительно помолчал… – а девушка с ней - это кто? Внучка?
- Белка-то? Да какая там внучка… У Богорады нет никого, сроду одна, как перст. С Москвы застряла девчонка. С начала войны так и не вырвалась. Эшелон её разбомбили, саму подранили… Богорада её на ноги ставила, так и живёт у ней. За связную она нам… Шо, приглянулась дивчина? – усмехнулся Терентий, оглядываясь на меня. – Берегись, хлопец, заколдована она.
- Как заколдована? – изумился я.
- Та жартует Терентий Иваныч, - засмеялся Василий добродушно. - Жартуют наши мужики, будто Богорада её зачаровала, шоб себя блюла. Второй год живет у ней, а никто с наших ей не люб. Може, жених в Москве, кто знае… И никто зачепить не может. А смелая! В таки места ходила – а всё жива. Як заговорённая, не бачит её фриц. И пуля не берёт.
- А почему Белка? – спросил я.
- А кто знае... - Василий повёл плечом. - Белка и Белка. Проворная, як белка, вострая. Так и прозвали.
- Да фамилие у ней такое, - отозвался Терентий. – Белкина она. Вот и Белка.
- Та навроде другое фамилие, - усомнился Василий. – Ладно, брехать не буду. – Он глянул на меня. - Сам побачишь, как вернёмся. Если Богорада дозволит.
- Она что, её слушается? Богораду?
- Э, ты попробуй её не послухай, – отозвался Терентий разворачивая лошадь и останавливая воз у дома. - Её и кони слухают, и собаки. Владость у Богорады такая. Она всяко знает. И лечить, и отвадить, и привадить...
- Терентий, - не выдержал я, - вы меня не знаете. Первый раз видите, и столько всего рассказали. Почему доверяете? А если я шпион?
- Э, хлопчик, - Терентий привязал лошадь к забору, развернул ко мне худое, усталое лицо - Богорада укажет, значит, крепко. Раньше не верили ей. Кто проверял, а кто так, по дури не слухались. Гинули люди. Зараз доверяем. Она наш человек. Кого до нас подведёт – значит, свой…
Не стучась, мы занесли одеяло с раненым в сени, а вторая дверь уже распахивалась нам навстречу – и она стояла в дверях, со своими светлыми косами поверх синего платья.
На минуту мы встретились глазами – и я опять почувствовал лёгкую и чистую радость. В узких дверях пришлось сторониться, на миг нас прижало друг к другу, я почувствовал запах сухой травы от кос – тот самый запах, который я слышал по дороге. Но дверь в тот же миг захлопнулась, сильно толкнув нас, я попятился, ударился спиной о стену, повернулся в сторону – знакомое одеяло в больших зелёных листьях было перед моими глазами, шерстяное старое одеяло, из-под которого торчала взлохмаченная макушка друга моего Сармана.
В голове гудело, жутко хотелось пить. Я поднёс к глазам часы. Без пяти пять. Воду должны дать с минуты на минуту, я с трудом поднялся, разминаясь. Сарман спал крепко и даже сладко, я снял с дивана подушку, подсунул другу под голову.
Пошатываясь, вошёл в кухню. Точно, в трубах уже шумело. Я поставил под кран ведро, постанывая выхлебал из чайника всё, что там оставалось, наполнил его вновь и плюхнулся на табуретку.
Пять утра. Можно спать ещё три часа. Можно отлично выдрыхнуться и даже не опоздать на работу. Я взял с кухонного буфета будильник и завёл его на 8.15. Выключил воду и, размышляя, стоит, или уже не стоит раздеваться, вошёл в свою спальню.
Первое, что бросилось мне в глаза – полуоткрытый ящик письменного стола. Ключ торчал из замочной скважины.
В одну секунду передо мной пронеслось вчерашнее: я прохожу в комнату, отпираю ящик, шарю по дну, а потом выхожу с медальоном в руках в кухню, к Сарману, и надеваю цепочку на себя.
Я судорожно схватился рукой за шею. Медальона не было.
продолжение http://proza.ru/2018/07/23/1115