Глава десятая
После «эллиной» статьи мой телефон не смолкал ни на минуту. Проницательность моих друзей и знакомых просто восхищала! Они «вычислили» меня без особых затруднений, что, возможно, должно было означать либо то, что я плохо прячусь, либо насколько добросовестно они изучили меня. Недоуменные вопросы стали хорошим поводом вмешаться в мою жизнь. Заглянуть за ширму, отгораживающую меня от любопытствующих глаз. В ответ я ничего не отрицал, но и не с чем не соглашался. Лишь признал, что вел себя необдуманно. Я потерял бдительность в самый опасный момент. В качестве оправдания я мог бы сказать, после длительного пребывания в четырех стенах забываешь звук собственного голоса. Я так долг сидел в заточении, что, получив свободу, заговорил с первым встречным.
Будучи актером, я и так обрек себя на роль вечного выставочного экспоната, но количество желающих поглазеть на меня было невелико, после публикации все изменилось: каждый праздный зевака не упускал возможности бросить на меня любопытствующий взгляд. Я отворачивался, закрывал лицо руками, но это выглядело жалко и нелепо. Я все равно был «доступен всем глазам».
У меня никогда не было мысли отомстить Элле. Я считал месть бесплодной тратой души, тем более по отношению к женщине, что выглядело уж совсем противным. Я был склонен обвинять в происшедшем себя. Мое чувство к Элле, как я понял, мало напоминало ослепляющую страсть или безграничную любовь. Скорее всего, это было привязанностью, нежной благодарностью за участие и сочувствие, которую один человек испытывает по отношению к другому исходя из обыкновенной гуманности. А что испытывала ко мне Элла? Думаю, ничего. Я был для нее романтическим приключением, отличающимся от прочих таких же лишь тем, что мое имя придавало ему интриги. Элла все же была неплохой актрисой, раз сумела убедить меня в том, что моя известность для нее ничего не значит.
А может, я сам был рад обманываться. Ожидание любви смягчило меня, я стал податливее, и перестал цепляться за выстроенные баррикады.
Очень скоро эта история отболела во мне. До самых краев я погрузился в равнодушие, — самое верное средство от обид и разочарований. Я отогнал от себя любовную тоску, как надоевшую муху, жужжащую в летний день. И вообще само слово любовь я исключил из своего лексикона. Не так уж она важна для жизни, как кажется, как принято думать. А тратить время, призывая ее в каждом кошмарном сне — занятие для безумных, или для тех, кто готовиться таковыми стать. Мне хватает безумия от моей профессии. А на экране или на подмостках я смогу изобразить сколько угодно любви, самой разной, на любой вкус. И настолько достоверно и безошибочно, что заплачете навзрыд от кипящего восторга. И не будет мне равных в этом искусстве.
С высоты сегодняшнего дня те события как раз и кажутся мне происходившими не со мной, а с тем самым отделившимся двойником, о котором я упоминал в начале. По всем правилам я должен был рассказывать об этом отнюдь не от первого лица. Ведь все стало безнадежным, тривиальным воспоминанием. А я с некоторых пор ненавижу любые воспоминания. Но тогда и всю мою исповедь пришлось бы переписывать заново: смена местоимений влечет за собой изменение всей интонации. Но, помня о священном праве исповеди на правду, я отбросил притворство, лукавство, лицемерие и позерство. Вот он — Я! Честнейший малый, которому уже нечего скрывать. Я выложил вам все без утайки, так почему же вы продолжаете смотреть на меня с укором? А, понимаю, вы не верите мне. Не привыкли верить. Что ж, я не вправе обижаться, ведь я сам сделал вас такими. Но я не жалею об этом. Мне не нужно, чтобы вы верили мне. Хоть один из вас. Уезжая, я так хотел погромче хлопнуть дверью, чтобы этот хлопок отозвался у вас в ушах пушечным залпом, но природная деликатность и воспитание взяли верх. Я уехал тихо и незаметно. По-английски.
Иногда я задумывался о своем месте в улье, где все наперебой кричали о творчестве, вкладывая в это слово какой-то неизвестный мне смысл. А нынешняя система оценок творчества нежизнеспособна. Зритель, воспитанный когда-то на лучших образцах жанра, и вроде бы усвоивший «что такое хорошо и что такое плохо», нынче безропотно принимает за искусство всё, что будет объявлено таковым в глянцевом журнале очередным «модным критиком».
Публика разучилась думать, разучилась принимать непонятное, и вообще уважать право Художника заявить о себе. Конечно, не всё явленное априори шедевр. Но, критикуя, надо отдавать себе отчет, что перед вами человек с иным уровнем мышления и восприятия, и ранив его несправедливыми словом, вы навсегда лишаете его желания творить. Не все творцы отличаются силой духа, да и те, у которых она (сила) присутствует, в любой момент могут «сдаться»...
Я в данном случае говорю не о себе, ведь я худо - бедно научился «просто, мудро жить», а о тех, кто не в состоянии выдержать постоянное давление злопыхателей.
Короче говоря, «а судьи кто?!»... Режиссер прав, Стасовых и Белинских сегодня не существует. Критиковать - не значит «ругать», не значит смешать с грязью, основываясь на личном отношении к Художнику. Столкнувшись с такими «судьями», вынужденно защищая свой спектакль, я понял, что занятие сие бесполезное и неблагодарное. И только поставив сотню спектаклей или сняв сотню фильмов, можно приобрести навык игнорировать «приговоры» этих «судилищ»...
Я с пиететом и опасением всегда смотрел на актеров или режиссеров, возглавляющих жюри всевозможных фестивалей. Они без малейших сомнений и страхов соглашались оценивать своих же коллег! Это либо беспринципность, либо торжество самомнения. Могу себе представить, сколько дружеских и любовных отношений должны рушиться после этого... Мы же очень зависимы: от чужого мнения, от неточно переданной информации, от симпатий и антипатий наших же друзей! Мне удавалось оставаться в стороне от этого, но, к сожалению, моя профессия не всегда позволяла. Она делала из меня то «судью», то «подсудимого»... В меру возможности я избегал этих сомнительных ролей, но желание остаться «белым и пушистым» мне дорого стоило. В нашей среде плохо понимают независимость, и считают её презрением к окружающим, стремлением угодить «нашим» и «вашим»... По мнению моих коллег, это вполне соотносилось с моей репутацией, на которую я уже давно махнул рукой.