1.
«Ты, погань, уходи», - все время твердила я и казалась себе сумасшедшей. Это сумасшествие в своем роде и было – в комнате постоянно присутствовал усопший отчим, пьяница и бийца. Конечно, он был великим – или не очень, но все-таки ученым, но в моих глазах это его не извиняло.
В детстве он порол меня раз в неделю «для профилактики», даже когда я получала пятерки. Как-то раз, когда я получила отлично по поведению, истории, географии, русскому и английскому языкам, он зверски избил меня ремнем, «чтобы не выделялась из общей массы». Да, профессиональные учителя в советские времена воспитывали шлюшек и серость. Впоследствии моя мамаша и ее подруга Нино стали называть это «сырковой массой в головах».
У Олега Ивановича Огарева в голове и была сырковая масса, сильно пахнущая алкоголем. Он пил каждый вечер – у него была отличная, обернутая в казенное армейское сукно фляжка с водочкой.
«В сумке посуда, а в посуде – паскуда», - частенько говаривал он. –«Никогда не пей водочки, белоголовенькой, Оля». По пятницам он приходил поздно, глаза его были налиты кровью, как у бешеного иуды, он неизменно произносил: «Ну что, свиньи, как дела?» в адрес жены и меня, его несчастной падчерицы.
Вообще говоря, я не уверена, что я его падчерица. Мужик был ревнив хуже Отелло и по вымышленным поводам избивал свою рыжую жену Татьяну, да еще и кастетом. Один раз он даже обварил ее в ванне крутым кипятком и долго смеялся пьяным смехом в коридоре, когда я пыталась помочь бедной матери встать из ванны. Мать потом лежала в больнице, а Огарев ушел из дома к своей второй жене или любовнице, я не знаю. Денег он, конечно, не оставил. Мне было лет десять, брату – восемнадцать, и брат тоже денег не давал. Я ела одни сухари, пока матери не было. По одному-два сухаря в день.
С этого момента у меня начался страх голода и ада. Огарев не показывался дома, я заболела коклюшем, брат купил лекарства на стипендию ровно за два дня до выписки мамы из больницы. Я была истощена, а братан каждый день кушал творог и ходил по ресторанам с отцом, чем и хвастался, не стесняясь.
2.
В Москве, куда занесла меня нелегкая, я жила с мужем в однокомнатной квартире на уличке Лукича. То есть Ильича, но в моей юности его называли мои друзья – протестные наркоманы и диссиденты – именно так. Дмитрия Лукича, точнее – «Его» братца, казненного царем Николаем II (да и его самого потом казнили, и тех, кто его казнил, тоже казнили с периодом лет двенадцать), дом номер 11а, квартира 13. Сейчас эти хрущобы сносят и переселяют наш озабоченный квартирным вопросом со сталинских лет великий народ в многоквартирные дома в том же районе. Когда я пишу это, я чувствую себя чортом с рогами и повторяю: «Это овощ пишет, овощ!» с обидой на весь мир.
Мой отчим и муж пытались внушить мне, что слово «художник» происходит от слова «худо», а моя мать неизящно соглашалась с ними из конформизма, потому что любила поесть свиное мяско за счет нелюбимого отчима и надеялась получить его квартиру, разведясь с ним или просто пережив его. Тогда я стала называть себя Машей Жегловой, морально отрекшись от них.
3.