Исторически так сложилось, что у чеченцев – в высшей степени милитаризованное мышление. Поверхностная причина укоренения такого мышления – бесконечные войны, из которых мы лишь на короткие промежутки выходили за последние 400 лет (о предыдущих временах пока не будем говорить). Когда народ поколение за поколением оказывается в ситуации почти непрерывной войны, у него есть два варианта поведения: смириться и принять власть завоевателей или сопротивляться.
Конечно, для многих наших интеллигентов, образованной прослойки, предпринимателей и т.д. был бы по ряду причин предпочтительнее первый вариант, потому что он относительно безопасен как в личном плане, так и в общественном. И никто не в праве осуждать тех, кто между войной и миром выбирает мир, пусть и относительный, а между смертью и жизнью выбирает жизнь, пусть тоже не совсем идеальную. Это естественный, целесообразный, прагматичный выбор. Однако есть вещи сильнее целесообразности, трезвомыслия, прагматического расчета. Избегая пафоса, назову эти вещи термином Льва Гумилева «пассионарность». Л.Н. Гумилев посвятил этому явлению много книг, но если свести все эти книги к простой формуле, получится, что пассионарность (то есть способность к самопожертвованию) сильнее инстинкта самосохранения. И в любом обществе, по наблюдениям Л.Н. Гумилева (а он понаблюдал так, что не оставил без анализа ни одну историческую эпоху и ни один географический закоулок планеты!) встречаются три типа людей: пассионарии (люди, способные погибнуть за отвлеченную идею), гармоничные особи (люди, у которых способность погибнуть за идею уравновешена инстинктом самосохранения) и субпассионарии (люди, готовые ради сохранения своей жизни пойти на любое унижение и подлость).
Когда народ становится пассионарным, то есть, когда в нем начинают в идеологическом и элитарном смыслах преобладать пассионарии, последние становятся для обширного слоя гармоничных особей полюсом притяжения, а субпассионарии становятся презираемым меньшинством. Именно в этот период (а длится он приблизительно 300 лет плюс-минус несколько лет) народ способен проявить высшие усилия и изумить мир своими деяниями. В древности такие народы сокрушали могущественные державы и создавали империи. У чеченцев, по моим расчетам, пассионарный период начался с движения шейха Мансура и должен завершиться где-то на излете текущего столетия. И когда народ находится в пассионарном состоянии, ему бесполезно внушать трезвомыслие, арифметические доказательства невозможности победы, соблазнять его прелестями мира и покоя. Потому что пассионарность – свойство не рассудка, а нечто такое, что лежит вне разума и расчета. Гумилев считал, что пассионарность связана с какими-то космическими излучениями, то есть расписался в полном своем бессилии объяснить истоки явления, характер которого он так блестяще описал.
Возвращаясь к началу, скажу, что пассионарность всегда проявляется в милитаризованной этнокультуре, потому что война, военная атрибутика становятся у пассионарного народа не только образом жизни, но и набором коммуникационных символов. Можно критиковать пассионарность, объяснять на пальцах, что она опасна, что на войне убивают, что раны болят, что комфорт мира лучше невзгод войны, но пассионарий с презрением отвергнет такие расчеты, и тут бессильно даже самое выдающееся ораторское искусство. Только тогда, когда появляется внешняя сила, могущественная настолько, чтобы проводить целенаправленное истребление пассионариев среди того или иного народа, пассионарный накал может на время понизиться, но он снова повысится со следующим поколением. Пассионарность неумолимо держится в народе свои «положенные» триста лет, и ее не победить никакими мерами (репрессивными и агитационными, «кнутом и пряником»), пока этот срок не истек. Единственное, что может уничтожить пассионарность раньше срока, это то, что Гумилев назвал «пассионарным перегревом», то есть ее чрезмерность.
Итак, милитаризация сознания и культуры – это следствие пассионарности народа. Но милитаризованному сознанию и милитаризованной культуре остро необходимы как подпитка примеры доблести – исторические и современные. А проявление доблести всегда есть проявление превосходства: над страхом, над смертью, над противником. Это проявление превосходства можно ругать последними словами, но оно неискоренимо до тех пор, пока народ пассионарен. У непассионарных народов иные культурные приоритеты и иное сознание, и оно отличается от культуры и сознания пассионариев так основательно, как будто речь идет о представителях разных планет. Пассионарий и субпассионарий никогда не поймут друг друга, не смогут повлиять друг на друга. Субпассионарий не «разрядит» своей безупречной логикой внутреннюю энергию пассионария, а пассионарий не зажжет своим возвышенным пафосом сердце субпассионария, потому что пепел не горит. И поэтому диалог пассионариев и субпассионариев – это самая бесполезная и непродуктивная вещь на свете. Их манифесты встречают одобрение лишь внутри своих консорциумов. Не понимая этих вещей, мы никогда не поймем ни чеченского общества, ни чеченской истории последних десятилетий.