«ИЮНЬ» ДМИТРИЯ БЫКОВА – САМАЯ ОБСУЖДАЕМАЯ КНИГА НА РЫНКЕ РОССИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 2018?
Роман «Июнь» Дмитрия Быкова, опубликованный в 2018 году Издательством АСТ и попавший в короткий список премии «Большая книга», уже наделал много шума: и переплетение судеб прототипов героев: Марины Цветаевой, Ариадны Эфрон, Павла Когана и других поэтов и литераторов, живших в Москве в 1939-1941 годах, и сам период времени в истории СССР, тщательно замалчиваемый в дни советской пропаганды, приводит к тому, что оценки в большинстве своём или негативные, или наоборот, очень позитивные, средних баллов почти не дают.
В России название книги говорит само за себя и не требует дополнительных пояснений: когда вы видите крупным шрифтом «ИЮНЬ» на серой бумаге с маленькими штампиками «ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ» и «КГБ – САМИЗДАТ», вы сразу знаете, о каком июне идёт речь, вы абсолютно точно знаете, что этот роман заставит вас бояться и содрогаться не только на уровне получаемых и вспоминаемых знаний истории, но и на уровне генетической памяти июня 1941-го. Позволю себе называть его Июнем.
Произведение, на первый взгляд, разбито на три части, об этом говорится даже в аннотации к нему: «три разные истории объединены временем и местом». Однако роман содержит эпилог, соответственно, возникает вопрос: а является ли эпилог его частью? Ответ содержится в самом произведении. Крастышевский, один из героев, учёный с собственной теорией о тексте, думает о структуре управляющего текста (почему бы не романа?), которая, по его мнению, должна быть «в идеале четырехчастная. Вторая часть должна составлять половину первой, третья – примерно треть второй, четвертая же содержит главный посыл и вчетверо меньше. Эта идеальная пропорция составляет золотое сечение всякого текста». Если посмотреть на объём частей книги, то мы найдём, что первая часть написана на 290 страницах, вторая – на 154, третья – на 51 и эпилог – всего на 5 страницах. То есть почти то самое «золотое сечение».
Ещё одной структурной особенностью романа является то, что главные герои всех частей книги – разные люди, и в начале даже чувствуешь некоторое разочарование: а где же продолжение? Хочется ведь узнать, что стало дальше с этим героем? Однако это только кажущееся отсутствие взаимосвязи и продолжения. Во-первых, все главные герои связаны между собой одним и тем же второстепенным героем, и здесь встаёт логичный вопрос: а что же такого геройского во второстепенном характере – обычном русском человеке? Чем он так важен и велик, что он может связать между собой воедино призывников, евреев, эмигрантов, поляков, свою маленькую дочь? Вот именно здесь и нужно знать историю, без которой вы ответа не получите. И второе, по поводу продолжения: а что, собственно, мы, как читатели, хотим знать про жизни главных героев? Мы и так знаем. Дальше наступил Июнь. И вся эта давящая громада фактов, исторической и художественной литературы, фильмов, заархивированных документов и судебных процессов даёт нам ответ на вопрос, что было дальше. Мы и так знаем, что было дальше. Эти тысячи единиц информации вдруг дополняют эту одну книгу, являясь её продолжением, становясь единым целым, будто эта одна книга, - собственно и не одна вовсе, а всего лишь начало, пролог множества тысяч, написанных про Войну, содержащий объяснение к миллионам вопросов в учебниках по истории.
Совершенная уникальность книги состоит в том, что именно знание каждого отдельно взятого читателя или опускает книгу в бездну или возвышает её до небес, потому что в привычном для нас представлении роман не говорит о Войне и не говорит об Июне. Он рассказывает про ожидание Июня, когда воздух только пропитан войной. Роман апеллирует не к знаниям героев о времени, в котором они живут, а к знаниям каждого отдельного читателя о времени, которое вот-вот начнётся, к нашим теперешним знаниям Войны, всего страшного и необратимого ужаса, которые принесла война.
Основная мысль автора, на мой взгляд, – это попустительство живших и предвидевших войну, но относившихся к ней как к «исцелению». Они, многие люди, жившие в 40-х до Июня считают себя и других павшими настолько, что согласны, что заслуживают страшного наказания, притягивая его своими мыслями: «Мы наработали на полноценный конец света, и за то, что я вчера сделал…, по большому счету, следовало бы меня примерно наказать чем-нибудь посерьезней изгнания». Да, мы все теперь знаем, что государственная политика «строительства коммунизма» была кровавой, построена на костях, но кто дал право людям, хоть простым, хоть в чинах, рассуждать, что война очистит нас от грехов? И да, автор именно такой вопрос и задаёт, мол, да, натворили бед, но «есть же простые вещи, к которым никогда не поздно вернуться»?
Только немногие герои романа действительно боятся войны. Один из них, уже упомянутый Крастышевский, пытается всеми своими силами её предотвратить. Независимо от отдельно взятого вопроса, действенны ли его методы или нет, у читателя возникает чувство, что он сумасшедший: «Нападать на Россию бессмысленно уже потому, что она не может проиграть; чтобы напасть на нее, надо быть безумцем, а Крастышевский хорошо распознавал чужое безумие, потому что… потому что… Словом, он не наблюдал вокруг такого самоубийцы». Данная фраза вызывает у читателя подозрение, что Крастышевский безумен, что подтверждается его странными действиями, абсолютно не вяжущимися с нашим представлением о «нормальном» поведении. Но это только кажущееся сумасшествие. Ведь, собственно, в чём безумие? В том, чтобы не хотеть войны и всеми своими силами, всей своей верой пытаться её остановить, или, как многие из вполне себе разумных героев утверждать: «Должна быть такая война, которая во что-то перерастет… Она должна быть очень огромная, очень. Очень страшная. Но только такая война сотрет все вот это, и с нее начнется новый мир. Уже навсегда». И дальше: «это единственный шанс его [зло] убить». Разве эти слова не чудовищны, не безумны? Разве это не деградация, когда молоденькая девушка с небрежной легкостью рассуждает об очищении нации войной. Что может быть безумнее? Что может показывать большее вырождение? И опять же, вызов нашему привычному пониманию «нормальности»: «умные» и красивые люди говорят безумные вещи, а правильные мысли исходят или от сумасшедших, или от простых людей, приземлённых.
Быков показывает, как краски сгущаются вокруг героев, везде, на каждом шагу они так или иначе видят знаки Войны, её предстоящие ужасы: «он полчаса блуждал среди бараков, длинных сараев, инструментальных мастерских, где вслед ему смотрели приплюснутые люди»; «нравилось представлять ее повешенной или подвергаемой пыткам, какими франкисты пытались сломить испанских коммунистов, попавших к ним в лапы»; «…грязные рогожные мешки. Что могло быть в таких мешках? Человеческое мясо хорошо возить в таких мешках».
Автор задаёт вопрос: зачем нам это очищение через потрясение? Это великое заблуждение, думать, что война может принести какое-то очищение. Ничего, кроме грязи, ещё более низкого падения и смерти, она не несёт, и Быков наглядно показывает, как деградирует мысль ожидания войны, завуалированная за высокопарными словами. Роман заставляет нас задуматься, а не так же, попустительно-небрежно некоторые из нас относятся к вероятности третьей мировой: «если на нас нападут, то и от мира ничего не останется»; «можем повторить» и неся прочую такого же рода браваду? Быть может, это вторая основная мысль писателя: «Эта война еще будет, придет за всеми. Потому что я не знаю, чем еще можно такой мир спасти». Очень хочется надеяться, что мы всё-таки выучили уроки прошлого, и действительно каждый из нас предпринимает прямо сейчас и прямо здесь хоть маленький шаг для мира во всём мире, ни в коем случае не давая ходу мысли об «очищении войной».
Считаю, что книга – обязательна к прочтению каждым, кто читал и / или смотрел фильмы о Великой Отечественной Войне. На того же, кто не знает историю СССР, этот роман, скорее всего, не произведёт должного эффекта, его будет трудно понять. Скажем так: если видя на серой обложке слово «ИЮНЬ», вы знаете, про какой июнь идёт речь, - роман настоятельно рекомендован к прочтению.
Рейтинг: 5 баллов из 5.
Елена Оуэнс