ВЕСЬ ДЕНЬ вчерашний игрались в ярком голубом небе облака, плотно и низко нависшие у горизонта; чем дальше от него, тем более редкие. Были они совсем как разбежавшиеся по склону горы молоденькие барашки: белые, чистые и кудрявые – любоваться их великолепием можно нескончаемо долго.
Сердце легко принимало красоту, и вот уже восторгом наполняется оно в предвкушении безмятежного майского вечера. А где-то в глубине всё более нарастала, царапала острыми, как шипы розы, краями тревога: и чем дольше держалась в небе яркая картинка, тем большую часть сердца отвоёвывала.
Там, вверху, кипела радостью жизнь, а здесь, внизу, без дождя страдала весенняя земля. В считанные дни пустила она вкривь и вкось множественные трещины, они принимали воду из колонки с шипением, жадно, готовые глотать ещё и ещё немерено много.
Изголодалась землица без влаги, иссушилась от заботы не только сохранить посевы и посадки на деревенских огоро-дах, но и дать возможность семенам прорасти, окрепнуть.
Вслед за малейшим попутным ветерком подхватывалась ставшая пылью земля и уносилась бурунчиками в поисках воды.
Жаждут влаги цветы, квелые на солнце днём и из-за заморозков не находившие покоя холодными ночами. До утра не доживала очередная партия тюльпанов, являя к восходу солнца замёрзшие и расхристанные лепестки.
Лишь сорнякам благодать: что с солнцем им, что без солнца одинаково хорошо, о них природа-матушка почему-то позаботилась как о любимых детях. Срубленные в одном конце огорода, сорняки тут же заполоняют собой другую его часть…
БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ, похоже, наступил в природе перелом; и это было удивительно благостное состояние. Незаметно как-то укрылась деревня тишиною. Уснул, весь день гу-лявший по фруктовым деревьям и срывавший с них белые лепестки ветерок. Плавно кружились они на пути к земле, в первом и последнем своём полёте походившие на большие пушистые новогодние снежинки. Подорожник и другая трава принимали крохотных посланников деревьев и укладывали у забора, вышивая весенний узор…
Успокоился вдруг несколько дней певший у скворечника, на крыше бани, воробышек; сел, наконец, выводить птенцов. Пением своим он словно испрашивал разрешения поселиться, звал к скворечнику хозяина-скворца, мол, прилетай, это твоё жилище.
Не прилетел скворец ни к этому, ни к двум другим, что по соседству; беда где-то настигла перелётных птиц. Воробышка никто не потревожит уж теперь, как и горихвостку, что раньше заняла второй скворечник. Вселилась тихо, а перед тем лишь изредка выдавала себя пением с яблоньки, что крайняя к избушке, да появлялась на крыше то скворечника, то отчего-то на печной трубе избушки. И тогда никакой не получается спорой мне работы во дворе – как можно пропустить, не заметить красивый маленький живой комочек – горихвостку. Живёт она у нас не первый год, и почему-то всегда одна.
Неброско готовилась природа принять струи дождевые, если таковые будут. Но, похоже, будут. Вот уже и недавно возвратившиеся на излюбленную крышу кочегарки ласточки примолкли, прекратив красивые полёты-виражи, не сидят дружненько на проводах протянувшейся над огородом электролинии. Не кружит, медленно и величаво паря над улицей, коршун; наверняка с высоты ему виднее о приближении дождя. Сорокам только дела нет, стрекочут тут и там, о чём-то пере-кликаются, но, правда, не настолько громко и буйно, как часто бывает, а будто нехотя, будто против желания своего, по обязанности.
Едва сороки замолкают, отчётливо слышится голос синицы с соседней, богатой ветками, берёзы. Пик-пик-пик, и снова: пик-пик-пик. И тоже ведь не всегда одинаково поёт, а, видимо, от состояния души и от того, песню кому посвящает. А уж если в радости синица день проводит, то всей улице об этом известно станет – голос птицы звонкий, с небольшими паузами.
Может, сегодня рассказывает синица про ожидание дождя, или делится с нами впечатлениями? Ей хорошо, наверное, в ветвях берёзы, а попить прилетит она к прудику; там всегда водица есть.
Воронам в эти минуты не сидится на месте – изредка пролетают над огородом то в одну сторону, то в другую, молча. Похоже, сосредоточенно деловые с виду, и почему-то поодиночке. К вечеру в стаи собьются.
А земля и голоса не подаёт и не торопится никуда – терпеливо ждёт, готовая дождём напиться вволю.
Черёмуха замерла в предвкушении дождя и прохлады, не источает аромат, как солнечным днём. Даже дым, по обыкновению резво вырывающийся из трубы баньки, замешкался на выходе: как тут, хорошо ли, плохо ли – стал прежде виться по-над крышей, и только потом, осмелев, рванулся вверх. Нечто сказочное, из детских впечатлений, в этой его резвости, и сразу же в душе отозвалось тёплой волной – прольётся скоро дождь, разольётся по земле спасительной влагой.
Серое небо нависло шатром над деревней – ни одного облачка, ни одной точки, которая привлекала бы взгляд, о жизни говорила.
...ПЕРВЫЕ КАПЛИ робко и неуверенно земли коснулись, было их столь ничтожно мало, что не на начало дождя походило, а на его окончание: столкнула туча последние капли влаги, да и уплывёт теперь налегке за горизонт.
Прошло ещё какое-то время, прежде чем вторая такая же мелкая порция напомнила о дожде; и опять затишье, снова томительное ожидание.
Наконец, насмелился-таки дождь, застучал чаще по железным крышам, заблестели они, мокрые, приукрасились.
Отсырела слегка земля, источая запах мокрой пыли, ни с чем несравнимой во время «слепого» дождя, когда солнце струи сопровождает, и нет ни серости, ни холода на земле – только очарование!
Вечер всецело отдался дождю, и прежде, чем закатилось солнце за горизонт, весело пробежалось оно по округе – блеснули влажные листья, черёмуха, как на выставке, явила на обозрение капли на лепестках, и стряхивать их не торопилась – каждой солнышко игралось. И в игру эту вмешался дождь; отчего-то заторопился, зачастил, отяжелели его капли, бить стали по черёмухе. Податливые ветки зашевелились разом, вода с листьев стала бить по цветущим кистям, и те поспешили избавиться от налипших первых капель, чтоб прежде времени не растерять лепестки под их тяжестью.
Земными звуками наполненный дождь набирал силу, и внимали ей и раскачивающаяся черёмуха, и обрадовавшаяся влаге земля.
Два наших прудика считать принялись рисуемые каплями круги – какой больше «гвоздиков»-фонтанчиков наберёт, тот и красивее станет.
Пробудилась стоявшая под железным жёлобом бочка с водой; попадавшие в неё капли издавали булькающие звуки, поднимали мелкие фонтанчики, и они разлетались в разные стороны. Желая ими любоваться, пристраиваюсь я рядышком с бочкой, так, чтоб ближе быть, и улыбаюсь, ничуть не стремясь укрыться от дождя.
Казалось мне в эту самую минуту, что вместе со мной улыбаются и дождь, и земля, и всё вокруг, даже взъерошенный от воды стройный одуванчик, как и я, не поторопившийся под крышу.
НИЧТО, кроме булькающих звуков, не нарушало удивительную тишину: не сновали по улице машины, не лаяла в соседнем дворе собака, успокоился беспокойный петух. И в какой-то момент со стороны старицы долетело квакание лягушек; прозвучало оно настолько неожиданно, что в первую минуту одолело сомнение: не послышалось ли на бодрящем воздухе? Не сороки ли разыгрались?
Но первые, пробные, неуверенные звуки лягушачьего веселья быстро разрастались, к ним добавлялись новые голоса, и вот уже слышится большой нестройный разноголосый хор. То лягушки хохотали под дождём; и не только днём, но и ночами теперь оглашаться будут их пением и старица, и сама речка. Первая репетиция состоялась…