Как-то я был на даче у соседа Виктора Моллера. Вечерело, и мы пили чай. За разговором он налил в блюдечко немного молока и поставил у двери.
– Это ежику, – пояснил он. – Скоро придет ежик.
– Куда? – спросил я.
– Под крыльцо.
И далее он рассказал о его тяге к животным, и что это началось давно, со шко-лы.
– – –
…Школа размещалась в двух одноэтажных зданиях с печным отоплением в каждом классе и с топками, расположенными в коридорах и вестибюле. Тогда эта школа, как и многие другие, была небогата, однако воспоминания о ней остались самые светлые.
Участвовали в самодеятельности: пьесы о войне, танцы, стихи и физкультурные пирамиды, конечно, простенькие, но тогда и это казалось серьезным достижением и требовало немалой подготовки.
Занимались металлоломом. Однажды, – вспоминал он, – принесли со станции четыре штуки новые тормозные вагонные колодки и принялись их разбивать – иначе не примут. Учителям и нескольким ребятам пришлось проводить с этими несознательными работу и пригрозили тем, что впредь заставят относить обратно.
Работали несколько небольших школьных кружков.
Далее, помогали в переоборудовании одного из помещений, отданного октябрятам и юннатам, задумавшим создать "живой уголок". Там жили белочка, морские свинки, хомячки, ящерицы, тритончики и галка с поврежденной лапкой. Были два аквариума с рыбками и уж, который поначалу был не всем по душе.
Но вскоре, благодаря юннатам, многие пригляделись и увидели – насколько изящно это божье создание, и вскоре в школе не осталось никого, кто не пожелал бы подержать и почувствовать непостижимую гибкость его чистого и прохладного тела, подержать его за пазухой или даже на голове.
От желающих не было отбоя и ужа приноровились брать даже на урок и передавать друг другу под партами. Однако вскоре стало ясно, что животному такая жизнь не по силам и так продолжаться не может. Пришлось вмешаться, вводить ограничения и проводить воспитательную работу, не обходилось, конечно, и без подзатыльников.
Живой уголок как-то одомашнивал школу, это был один из элементов ее притягательности и, может быть, благодаря этому, в школе не было плохих отметок по зоологии.
…Когда Виктор рассказал мне о живом уголке, я вспомнил давно забытый эпизод, и у меня заскребли кошки.
В прилегавшем к Троицку лесу я увидел ужа, а по тогдашней своей темноте полагал, что раз уж или змея – значит, надо убить. Я позвал проходящих мимо ребят, один из них нашел подходящий прутик и, целясь по шее и голове, начал убивать. Человек, стремясь ослабить удары, увертывается или закрывается руками, а этот уж, имевший несчастье быть увиденным мной и теперь окруженный бандой двуногих, он бедняга, подымал и подымал навстречу свою маленькую и ничем не защищенную голову, на которую падали безжалостные удары тонкого прутика.
Убивали долго, нудно, настойчиво и безобразно, не разумея и не чувствуя смертной боли, ужаса и отчаяния этого маленького существа, не имевшего возможности хоть кого-нибудь в целом свете позвать на помощь, чтобы остановить хулиганство или наказать нас.
Ясно, что это существо не само захотело стать таким, оно было создано самой Природой для выполнения предписанной ему миссии на Земле – наполнять землю многообразием форм жизни и замыкать собою Великие Круги и Циклы Жизни, разорвать или нарушить которые, по темноте своей, покушается человек. Это скромное существа было обременено множеством своих каждодневных забот, а может быть, даже и личными бедами, и оно не имело никакого желания хоть чем-то помешать нам и вмешиваться в наши дела.
В том лесу мы были преступниками и безнаказанно, пользуясь огромным численным и весовым (пол-тонны) преимуществом, совершали преступление и убивали это сложнейшее природное создание, на отладку и шлифовку которого Природа потратила миллионы лет и которое, в целях бесконечного разнообразия, было наделено необычным, совершенным и изящным, на зависть всем конструкторам, механизмом передвижения.
Еще, к стыду своему, помню, как я проявлял недовольство тем, что он так долго держался и не умирал. Очень бы хотелось вернуть те минуты, чтобы исправить свою ошибку.
Сейчас понимаю и стою за то – что было бы справедливо, если бы Свыше явился Закон – чтобы таких глупых и экологически несознательных, и не имеющих при себе удостоверения о сдаче строгих экзаменов, либо не пускали в лес, либо перед входом подвергали обязательной и серьезной профилактической порке. Тогда появилась бы надежда, что такой, прежде чем оставить мусор, нанести вред дереву или живому существу – что он, частично уже обновленный – сам страдая от своих ран, подумает и остановится, прежде чем что-то сломать, раздавить или застрелить в том лесу или поле, куда он явился всего лишь самозванцем.
Посчитали же люди нужным и пошли на то, чтобы делать массовые прививки, а ведь это уколы, это больно и не всем приятно. Однако признали, что в целях охраны здоровья эта экзекуция необходима. Здоровье же природы – это основная слагающая здоровья человека, и здесь подобные профилактические мероприятия тоже были бы очень кстати – вреда немного, а польза большая.
Лично о себе могу сказать как перед Богом: – я и раньше был почти хорошим, а после прочтения одной книги глубоко все осознал и теперь уже почти не нуждаюсь в очищающих профилактических порках во благо Природы.
Даже до того эпизода с ужом я любил живность и всячески помогал флоре и фауне. Гуляя по лесу, я ни разу не уходил, чтобы не сделать что-либо полезное: во время одного половодья, набрав полные сапоги воды, спас от наводнения несколько божьих коровок и каких-то букашек и пауков, упавших вместе с веткой в водоворот, – без меня бы они утонули.
Рискуя собой, разогнал и частично усовестил толпу ребят, в нарушение Закона проникнувших в лес без очищающей профилактической обработки розгами, которые гонялись за белкой и старались палками и рогатками сбить ее с дерева.
Объяснял, правда безуспешно, другим гражданам, к сожалению тоже избежавшим санитарных порок, – что нельзя так помногу, почти вениками рвать цветы и опустошать поляны, а много лучше их совсем не рвать, как, к примеру, поступаю я. Либо, если очень необходимо, сорвать совсем немного, не более трех, да и то не самых лучших, чтобы лучшие оставались и красили природу.
Однако, даже при всем этом мои изъяны и ущербы оставались огромны. По этой причине я не увидал тогда ничего предосудительного в том, что повстречавшийся мне однажды в районе реки Пахры такой же ущербный с пневматическим ружьем человек в кампании двух ущербных упитанных подростков, кидающих ножи в деревья, – что он, этот преступник Природы, несправедливо находящийся на свободе, был, оказывается, целый день занят необычным охотничьим хобби: – обязательно найти и убить ужа. При встрече он даже похвалился, что одного он уже где-то утром отыскал и убил.
И вот теперь, когда мы разошлись, он стал кричать, чтобы я скорее бежал к нему: ему повезло еще раз, и в той стороне уже слышались выстрелы, а я торопился поглазеть и жалел, что не успел на ту расправу и убийство беззащитного существа.
Так вот, тем двум малолетним глупым и упитанным бычкам с ножами я сделал замечание и просил не издеваться над деревьями, а тому убийце я не возразил ни единым словом. Не доросли мы с ними до того, чтобы без порки войти в лес и понять боль и ужас другого живого создания, пожалеть его, окруженного со всех сторон злобными и жаждущими убийства великанами в больших сапогах, вооруженных ножами и огромным, целящимся прямо в него не знающим пощады страшным ружьем.
Потом пацаны наперебой живописали: – сперва пуля попала ужу в шею, но не в середину, а сбоку, и пошла кровь. Затем две пули мимо. Затем в голову – там где рот; затем..., а потом... После этого, дорвавшись до винтовки, скандаля и выдергивая ее друг у друга, стреляли уже они: сперва..., а потом... – и все это рассказывалось с радостью, взахлеб и с жаждой новых убийств. Как же необходима эта лечебная порка, как она нужна многим из нас...
Как то подумал: – почему многим неприятно смотреть на змееподобных даже на картинках, – ведь они дают очень дорогой яд, из которого изготавливаются самые ценные лекарства, – почему хотя бы за это людям не быть более терпимым к этим существам? Неужели причиной тому их круглая и удлиненная форма? Нет, во многих странах змей чтут и форма здесь не причем. Более того, круглые и вытянутые формы повсюду вокруг нас: в лесу – это ветки; дома и на работе – трубы, канаты, кабели и провода. Каждый, замерзнув, торопится погреть руки о трубы отопления и вовсе не брезгует их формой.
Опасность? Но разве сопоставим размер опасностей от этих, довольно редко встречающихся существ, к тому же старающихся избежать неприятностей и удрать от греха подальше, с масштабами опасностей от тех же труб, кабелей и проводов, которые могут лопнуть, отравить газом, обжечь кипятком или утопить в котловане; убить током, зажечь дом и превратить в уголь всех квартиросъемщиков? А разве животные, носороги, тигры или слоны – они менее опасны? От них и убежать-то не просто, а их любят? А акулы, крокодилы?
Отношение к животным, как я теперь знаю, целиком определяется полученным с детства воспитанием. Если некоторые панически боятся мышей, то я нет; другие не любят лягушек, а мне они очень нравятся – просто заглядение. Третьи брезгуют пауками – а в моем доме на садовом участке им живется очень хорошо, они в углах свили паутины и мною довольны. А в моем гаражном подвале, сделанном наподобие грота с арками, разными выступами и цветной подсветкой, пауки поработали творчески и придали совершенный и законченный вид подземелью, иную обстановку, способствующую, как нигде в другом месте, размышлениям о вечности и больших, недоступных тайнах.
Но воспитанный с детства на книжках и кинофильмах, где многих животных, к примеру львов, показывали только в выигрышном плане, а змей наоборот, только в негативном плане, я впитал в себя это ущербное мировоззрение и уже заочно не мог терпеть змей, хотя прежде никогда их не встречал.
Однако, моей двоюродной сестре Лине, которая живет в Москве напротив кинотеатра "Прогресс" и, видно, избежавшей этих ущербных фильмов и книжек, – ей наоборот, нравятся змеи за их изящество и при случае она, (ставшая биологом), всегда фотографировала их на природе с такой же любовью и интересом, как и многих других козявок, стрекоз или бабочек.
А у ее знакомого уж жил дома, и когда хозяин занимался, то дела шли много лучше, если он был на столе, на книгах или вокруг руки. Более того, в некоторых странах змея священное животное.
Читая роман В. Фоменко "Память земли" о великой послевоенной стройке канала Волго-Дон и жизни ближайшей к нему деревни, я узнал, что в тех краях ужей для пользы в хозяйстве держат даже дома. В одном из таких домов временно квартировал Илья Андреевич Солод – механик одной из автоколонн Волго-Донстроя:
– "Солод ватными ногами двинулся на улицу... Под балконом в открытых дверях низов стояла бабка, делая ему знаки, чтобы приблизился. Перед ней лежал живой уж, свернувшись, будто круг колбасы, поводя маленькой головкой с красными серьгами.
– Неси молоко блюдку, – крикнула бабка в дом, объяснила Солоду, что уж этот ихний, живет в низах, зиму спал в старом валенке, а сейчас услыхал, что Настенка возится в погребе за перегородкой, и проснулся... Уж сверкал стремительным, блестким язычком, уклонялся от молока.
– Обдичал, – извиняла его перед квартирантом Поля. – В омшанике под уликами мышей ловит, полозит, где кошке не дано. Хозяин! – В углу в корзинке сидела на яйцах гусыня с полуголым зобом, который она выщипала, укрыла пушинами гнездо для будущего потомства. Обеспокоенно разговаривая, она вылезла, зашлепала по доскам пола, по пролитой воде, словно человек босыми ногами. Уж шипел на нее тонко, почти свистел, а она шипела с хрипом, намерялась долбануть могучим оранжевым клювом.
– Ладно вам, – успокаивала Поля. Все трое были в дверях, в прямом солнце; поодаль Настасья на корточках длиной хворостиной подсовывала "хозяину" блюдце; уж, будто тугая струя олифы, скользил по запыленным доскам, к его белому масляному брюху по каким-то законам не липла пыль, в дверях гудели пчелы"…
– – –
Еще один благотворный эпизод, который способствовал разрушению моего ущербного стереотипа насчет змей – посещение в 1991-м году в Москве выставки рептилий из частных коллекций – об этом я узнал из большого красочного объявления в троллейбусе N20. В приподнятом настроении, купив авиабилеты, я ехал на этом троллейбусе. Было ясное апрельское утро и я раздумывал о том, как скоротать время до вечернего самолета на мою родину, в Новокузнецк, куда я вез двух своих приятелей с целью заключения договора на озонирование воды.
... Итак, увидав в троллейбусе это красочное объявление, я решил ехать на эту выставку.
Заранее содрогаясь от предстоящего зрелища, я вошел в помещение выставочного зала в районе метро "Октябрьское поле" и увидал любовно оформленные стеклянные ящики размером от полкуба и более. В каждом, в зависимости от характера обитателя, была своя обстановка: зелень, песок, мох, камни, струйки небольших водопадов, ветки и прочее, и почти все экспонаты, кроме крокодила и еще нескольких змей, принадлежали водителю троллейбуса – стройному, с располагающей внешностью молодому человеку. Он давал пояснения:
– Вот здесь, – он приоткрыл крышку и бережно взял в руки полуметрового питона, – это Капитоша, сыночек вон-того питона Пети, – показал он в другой конец зала, где был большой и высокий террариум с торчащим стволом дерева, на ветвях которого располагался сам Петя.
К моему удивлению школьники, человек 15, гурьбой бросились к этому Капитоше и норовили погладить его или взять на руки, что для меня в то время казалось невозможным.
Осматривая ужей, гадюк, щитомордников и прочих, спрятавшихся где-то в уголку или расположившихся на песке или на камнях, я понемногу привыкал и уже не чувствовал прежнего напряжения и неприятия; а когда хозяин экспозиции пошел к Пете, а тот, словно желая пойти навстречу, задвигался так, что казалось сами ветки пришли в движение и стали переливаться каким-то светом, – я поспешил туда.
А когда хозяин достал питона, повесил себе на шею и стал давать пояснения, то я, пробившись сквозь ту же толпу школьников, уже рискнул одним пальцем дотронуться до одной чешуйки, но тут же одернул обратно. Чешуйки были крупные, идеально пригнанные и будто лакированные. Каждая в отдельности по своему окрашенная, она вместе с другими создавала характерный узор и все это поражало совершенством, и теперь, дотронувшись ладонью, я уже смело взял руками свисавшую переднюю часть его туловища, приятно ощущая его и упругую силу; и для меня это был важный момент, приблизивший меня на один шаг к лучшему пониманию и любви к природе.
Школьники, естественно, были в восторге, боролись и отталкивали друг друга, чтобы подольше подержать это чистое и гибкое существо.
Отвечая на вопрос корреспондента телевидения о причинах столь необычного увлечения, водитель троллейбуса рассказал, как однажды он, еще бездушный и мало представлявший величие природы человек, нашел раненого ужа и взял домой, чтобы вылечить. Но выходить не удалось, уж умер, и это была личная трагедия.
И в этот момент, – рассказывал водитель троллейбуса, – он понял, что его жизнь будет неполна без общения с такими существами, красота которых внезапно, и будто свыше, открылась ему в полной мере. Очень интересно он рассказывал.
Далее он говорил, что знает таких же любителей, они дружат, оказывают друг другу посильную помощь. Ящики у него дома стоят вдоль всех стен однокомнатной квартиры в два-три яруса; конечно, много трудностей, но что делать...
– А если удав заползет к вам постель? – спрашивали его.
– Ну и что? – в свою очередь удивлялся хозяин этой живности. – Это хорошо, значит, ему захотелось побыть со мной.
Приятно удивила книга отзывов, полная благодарностей и выражений искреннего восхищения. Последняя запись была оставлена женщиной, которая раньше ни на дух не переносила змей; теперь же, благодаря посещению этой выставки, она многое поняла и отмежевывается от своих прежних взглядов. Премного благодарит за доставленное удовольствие и более глубокое понимание природы; особо рада личному общению с Петей и Капитошей, и т. д., – в книге все это было написано, конечно, лучше.
Я тоже собирался написать что-то глубокое и возвышенное, однако не получилось и пришлось написать просто: – что выставка понравилась, и спасибо организаторам за эту выставку.
... После рассказа Виктора о школьном живом уголке тот случай с ужом, убитым прутиком, в сговоре и при отягчающих обстоятельствах, всплыл в моей памяти, и с тех пор нет-нет да и вспоминается эта сцена, следом за которой видятся другие, рисующие мою личность с негативной стороны.
Более того, пару раз мне виделся сон: я стою, а на меня направляют несколько ружей. У меня нет никакого протеста, а только сознание вины и незаконности моей жизни, в том числе и за тот грех – ничем не оправданное лишения жизни того скромного, чистого и опрятного, не имевшего ничего против меня живого создания, которое хотело жить, но по моей прихоти было замучено и навсегда согнано с земли.
…Мы с Виктором вышли во двор, там под крыльцом ходил ежик, и хозяин дома стал устраивать перед ним угощение.
– – – – –