Без родины 2 - Глава 28

               
                ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.

    Я выхожу от Анатолия Степановича  окрыленным.  Визит явно удался! Мне не пришлось краснеть и изображать из себя игрока: старик ни разу не промахнулся, выиграл партию, так и не предоставив мне права на удар. Но игра – дело десятое,  важно то, что я смог найти нужные слова и  рассказать о православии. И неожиданно для  себя понял, что могу утешать людей.
        Прав о. Герман, когда говорит, что божью волю мы  должны искать сами, а не ждать, что она  найдет нас. Вот, не прояви  я инициативу, разве случилось бы сегодня что-нибудь хорошее? В конце концов, храм я могу  не восстановить, но Христос и не восстанавливал  храмы. Он проповедовал Евангелие, и того же хотел от учеников…
    Мои мысли прерываются от того, что я вижу ближайшего соседа Анатолия Степановича –  худосочного, с неприятным лицом, Юрия Николаевича. Он стоит  на улице, возле  железной двери  в  бетонном заборе вокруг своего участка, и, похоже, давно ожидает меня.
    Настроение сразу портится: Юрия Николаевича не любят в Настино. Он  постоянно судиться с соседями  и «смертельно» враждует с  добрейшим Анатолием Степановичем. Они даже как-то подрались, из-за смешков Юрия Николаевича по поводу фамилии  Анатолия Степановича. Она у старика, и правда,  режет слух  – Свинхер. И  Юрий Николаевич   постоянно ее упоминал  в уничижительном смысле.  Конечно, это  слишком. Лично я, за такое, тоже  в драку  полез бы.
    Впрочем, заказчиков в нашей глухомани  выбирать  не приходится, и  я, помедлив,  направляюсь к Юрию Николаевичу. Он  иногда покупает у меня  осветительное оборудование, я на этих сделках неплохо зарабатываю.
    Однако Юрий Николаевич  хочет поговорить совсем не на ту тему, что  я думаю  услышать. Здороваясь, он своими  сильными пальцами   придерживает мою руку так, чтобы я  не мог ее сразу освободить, и вкрадчиво спрашивает, глядя мне в глаза:
– Как здоровье Анатолия Степановича? Как душевное состояние после постигшего  несчастья? О чем вы говорили?
– Да о разном, – неопределенно говорю я,  пытаясь выдавить из себя улыбку – а вам зачем?
  Юрий Николаевич несколько секунд молчит, продолжая буравить меня взглядом, а потом   распахивает дверь на свою территорию и произносит:
– А что  мы  всегда  на улице  наши дела обсуждаем? Может быть, пройдем ко мне?
  Хотя  он  оказывает большую честь (не помню, чтобы кто-нибудь рассказывал, что бывал у Юрия  Николаевича), идти к нему желания нет, и вначале  я отказываюсь. Уступаю лишь тогда, когда  Юрий Николаевич  сообщает, что  хочет  обсудить со мною очень крупное дело.
  Участок  Юрия  Николаевича, к моему удивлению,  выглядит  неухоженным, с   брошенными  строительными начинаниями  и незаконченным  то ли домом, то ли дворцом. Его владелец  проводит  меня по дорожке с расползающейся под ногами  брусчаткой  и ставит на деревянный мост с мини беседкой по центру. Мост  возвышается над котлованом, предположительно,  будущим прудом.
– Ну что, красиво у меня тут? –  (непонятно, в шутку или всерьёз) спрашивает  Юрий Николаевич,  водя  руками в воздухе.
– Ничего так, приятно. – Из вежливости  вру  я, не желая огорчать правдой  постоянного  заказчика.
– Я тебе покажу, над чем в последнее время работаю! –  улыбаясь под действием своих мыслей, говорит Юрий Николаевич, и кричит в сторону нескольких крупных  парников, находящихся поодаль, – слышишь, жена, ну-ка, включи нам фонтаны!
  Из крайнего парника выходит грязная сгорбленная женщина, считающаяся в Настино  прислугой Юрия Николаевича. Она подходит к электрическому шкафу на столбе, и, найдя в нем тумблер, щелкает им.
– Стой там, может, еще понадобишься! – кричит ей  Юрий Николаевич. А затем, обернувшись ко мне, спрашивает, – ну, как?
– А куда смотреть? – спрашиваю я, поскольку перед нами ничего не происходит.
– Как куда? – удивляется  вопросу Юрий Николаевич и поворачивается к котловану. В этот момент   из садовых поливалок  по его краям брызгает  вода. Но как-то неуверенно, и через несколько секунд пропадает.
– Тут воображение нужно! – слегка расстроившись, горячо говорит Юрий Николаевич, – это фонтаны над водяной поверхностью! Подожди, сейчас опять забьют!
    В этот момент к нам подходит  хорошо сложенный юноша  со старым  брезентовым  рюкзаком за плечами. Насколько я знаю, Юрия Николаевича сын.  Должен быть серьезно болен. Во всяком случае, ранее так говорил сам Юрий Николаевич, отвечая на вопрос, почему его ребенок редко  появляется среди сверстников и переведен на дистанционное обучение.
– Папа, я ухожу. Давай попрощаемся! – произносит юноша, напряженно  глядя на отца.
– Нельзя ли потом? Не видишь, я занят? – недовольно говорит Юрий Николаевич, – да и куда ты собрался? Ты наказан, мы  это уже обсуждали, тебе  нельзя никуда выходить. Лучше ступай,  покорми поросят!
  С улицы прилетает  шум подъехавших мотоциклов  и голоса молодежной   компании. Юноша  трогает боковой карман куртки  с торчащим из него  сотовым телефоном, и решительно говорит:
– Я  совсем ухожу.  С друзьями поеду в Сочи. До армии буду  жить  и работать у дяди Бори  на прогулочной яхте, матросом.
– Не говори глупостей! Я тебе не разрешаю! Это тебя  мать  надоумила? –  отрывисто спрашивает  Юрий Николаевич. Он  переводит взгляд  с сына на стоящую  возле электрического шкафа женщину,  и злобно смотрит на нее.  Та  тоже смотрит на нас, но по ней  нельзя определить, что она сейчас чувствует.
– Нет,  я так решил, – делая ударение на «я», говорит юноша, – и в этот раз,  тебе не остановить меня! –  несколько мгновений он смотрит в глаза отцу, после чего поворачивается к матери. Она по-прежнему выглядит безразличной ко всему происходящему.
  Обескураженный тем, что расставание с родителями проходит  совсем не  по тому сценарию, который  ему представлялся, юноша  резко разворачивается и направляется к железной двери. За ней  слышна нервная «перегазовка» мотоциклетных двигателей.
    Юрий Николаевич раздраженно хмурится. Он  вытягивает  худую шею и слушает, как его сын, выйдя    на улицу, громко приветствует  друзей. Они весело отвечают ему, и через  пару секунд  мотоциклисты отъезжают. Юрий Николаевич, похоже, еще  не до конца  осознав случившееся, вопросительно смотрит на жену. То, что теперь в душе у нее бушует буря, понятно даже мне, человеку, который ее совсем не знает. Юрий Николаевич многозначительно качает головой в адрес женщины,  смешивая  желчь с обещанием расплаты, после чего говорит мне:
– Пожалуй, мы напрасно сюда  пришли. Я думаю, нужно вернуться обратно. Здесь невозможно  спокойно общаться! – и,  спотыкаясь  больными ногами  на  брусчатке,  он направляется  к выходу.
    На улице  я   понимаю, почему мы вышли: Юрий Николаевич желает убедиться, что юноша действительно уехал, а не стоит где-нибудь неподалеку, ожидая,  когда отец позовет обратно.  Но  Юрий Николаевич напрасно надеется: разумеется,  молодого человека  тут нет.
Однако  мотоциклетные следы показывают, что компания поехала не на трассу, а в глубину села. Вероятно, должны заехать за кем-то, или собирают по дворам припасы в дальнюю дорогу. Как бы там не было, отец  имеет шанс еще раз увидеть сына: для выезда   мотоциклисты должны проехать мимо нас.
    Придя к такому же выводу, что и я, Юрий Николаевич принимается нервно поглядывать вдаль, между домами. Только  из ложных представлений,   он  вместо того,  чтобы расстаться со мной  и заняться семьей,  продолжает  разговор:
–  Я  не  просто так тебе фонтаны показывал, и про Анатолия Степановича спрашивал. За его участком начинается овраг  с хорошим родником. Мне очень, очень нужна вода, но  у меня ее мало. Вот,  если бы  мне купить  участок  Свинхера! Я  тогда  и  свое владение расширю,  и доступ к воде получу. Старик давно никого не принимал, ты первый в этом году, кто был у него в гостях. Поэтому я и спросил, о чем вы говорили.  Если старик   заводил речь  о продаже, ты можешь выступить посредником.  Устроишь, чтобы земля  и дом  Свинхера достались мне, заработаешь так, что тебе и не снилось!
–  Да у вас не будет столько денег, купить участок Анатолия Степановича! У него  и дом гораздо лучше вашего, и ландшафтный дизайн, как на обложке  журнала! – говорю я,   желая остудить собеседника. Из-за того,  что   он собирается  затеять  интригу против Анатолия Степановича в  столь тяжелый для старика  период жизни, Юрий Николаевич  кажется мне отвратительным.
– Денег у меня не хватит купить участок соседа? Ой-ой! Да я, если хочешь знать,  всем  районом владею!  Поле, между трассой и базой отдыха  Афанасия Юрьевича, ты знаешь,  что оно мое?  Афанасий Юрьевич  уже несколько месяцев уговаривает продать  часть поля, чтобы дорогу провести,  и цену дает втридорога, но я этому нефтяному магнату не уступлю. Надо же, надумал  показать, что  он тут самый богатый! Да за это кукиш ему, а не землю! –  противно засмеявшись, говорит Юрий Николаевич. Он показывает фигу в сторону базы отдыха Афанасия Юрьевича  и сплевывает под ноги, словно    во рту  образовалась  горечь.
– Да откуда у вас  деньги, Юрий Николаевич, скажите тоже! – говорю я,  разглядывая   его летнюю  куртку тридцатилетней  давности  с надписью «Стройотряд МГУ», –  разве что у вас на участке  золотая жила,  и  вы состоите в  вольных каменщиках, сиречь масонах!
– Практически, да!– гордо выпрямившись  и по - ястребиному глядя на меня, говорит Юрий Николаевич, –   я  принадлежу к  финансовой элите, которая  владеет этой страной наследственно! – тут Юрий Николаевич, вспомнив о сыне, опять бросает тревожный взгляд  по улице, – но про нас никто не знает, потому что мы всегда в тени.
– Если  это правда, то у вас должен быть, – после краткой паузы я  продолжаю  мысль – …  как минимум,  свой банк!
–  Банк – это не мой уровень! Слишком просто  для того, у кого глава Минфина на скором наборе! – в подтверждение своих  слов Юрий Николаевич   достает из внутреннего кармана  и показывает мне спутниковую трубу с  Российским гербом, какой бывает  на телефонах правительственной связи, –  я   из тех людей, что  управляют деньгами государства.
–  Каким образом? –   с иронией  спрашиваю  я, –  когда-то  «прихватизировали»   золотой запас СССР, и с тех пор  держите  Центробанк на «коротком поводке»?
– И это тоже, хотя  коммунисты к концу своего правления почти все бездарно потратили…, – вновь неприятно смеется Юрий Николаевич. Он эмоционально нестабилен, отсутствие сына сильно влияет на него.  Юрия Николаевича определенно несет, ему нужно выговориться, и он уже не может остановиться, – но лично моя трудовая биография,  началась с денег Мавроди.  Он собрал под себя  годовой бюджет страны, а когда пришли его арестовывать, оказалось, что денег  нет. Но у нас только человек может исчезнуть бесследно, деньги в России всегда имеют хозяина!
– Эка вы вспомнили – Мавроди! – говорю я, – когда ж это  было! С тех пор и финансовые пирамиды запрещены, и тех, кто пытается их организовать, сажают.
– У Мавроди была, как бы правильнее  сказать…, – кривится, подыскивая нужное слово, Юрий Николаевич, –  прапирамида,  такая же примитивная, как и он сам. Сейчас все гораздо тоньше, глубже, и по обороту  масштабнее! Вспомни,  у скольких банков  за последний год  лицензию отозвали, якобы за  рискованную денежную политику. И кого из членов правления этих банков посадили? А-а! Никого! Вкладчикам компенсировали небольшую часть потерянных денег, и на этом  закрыли вопрос – компетентные  лица официально заявили, что  не знают, где остальные деньги. Разве эти истории тебе Мавроди не напоминают? А обманутые квартирные дольщики, а  банкротства крупных фирм?
– Так  о чем вы рассказываете, помимо того, что аморально, еще и противозаконно! За это судить надо! – с возмущением говорю я.
–  Еще Ротшильд говорил: «Дайте мне управлять деньгами государства, и мне будет плевать, какие в нем  законы», – произносит  Юрий Николаевич, и, желая показать  свою уверенность в   справедливости  этой цитаты, вновь  сплевывает под ноги.
– Спорить с вами не буду, Юрий Николаевич, наверное,  бесполезно,  но если вы действительно человек  такого масштаба, как рассказываете, тогда  почему  живете в  глухомани и ведете затворнический образ жизни?
– Потому что русский человек по  душевному укладу сродни крысе, – действительно ставши  похожим на это животное, говорит  Юрий Николаевич, – и неважно, где он обустроил свой быт, в столице или деревне. Русский человек ненавидит мир и сородичей, желает обособиться, спрятаться как можно глубже в темноту, куда таскать все, что может украсть у других. Я ненавижу русское общество, существующую в нем  необходимость  лебезить пред окружающими ради ответного «здравствуйте, как поживаете», в то время как  знаю, что эти нищие,  недостойны дышать со мною  одним воздухом.  Нет, такое  не для меня! Я лучше здесь жить буду, здесь меня, по крайней мере,  от русских людей  не тошнит! – сказав так, Юрий Николаевич, хотя и так  стоит далеко, еще больше  отстраняется от меня, и с таким лицом,  словно у него  в горле появились спазмы.
  Я чувствую, что беседа порядком утомила. Мне хочется ее закончить:
  – Ну,   Юрий Николаевич, у нас получился долгий  разговор обо всем, и ни о чём. Я уже и забыл, с чего он  начался. Пожалуй, мне следует откланяться, и…
–  Я затеял этот  разговор, чтобы ты помог  приобрести участок Свинхера! – перебив меня,  говорит Юрий Николаевич.
– Да не обсуждал  я с Анатолием Степановичем  это, Юрий Николаевич! Я  хочу храм в Настино восстановить, и предлагал Анатолию Степановичу принять посильное участие. Он обещал помочь.  Но если вы и  в самом деле такой богатый, как рассказываете, возможно, что и у вас найдется копейка на благое дело! – раздраженный  настойчивым желанием Юрия Николаевича стяжать имущество старика, я говорю это не для того, чтобы  получить от него пожертвование. Мне хочется отвадить от себя Юрия Николаевича  и  лишить  надежды,  что я буду помогать ему  в приобретении участка соседа.
–  Желаешь  храм в Настино восстановить? Может быть, еще и священником в нем будешь? –  принимается странно хихикать  Юрий Николаевич, жутковато поблескивая глазами.
– А что тут смешного? – недоумеваю я, –  как Господь сподобит, так и будет.
– Смешно то, что выше богатства, как, впрочем, и всего на белом свете, стоит гордыня. Ради удовлетворения этой страсти, человек  может решиться  не только  на священство. На  что угодно, вплоть до  самоубийства.
–  Какая гордыня может быть  у нищего деревенского попа? – удивляюсь я.
– Да хотя бы целование руки  попу, это что,  не гордыня в извращенном виде? Я еще  понимаю, когда  седой монах, исцеляющий  молитвой больных,   вместо денег принимает  целование  руки. Но тебе,  если ты станешь священником,  за что я  буду целовать руку?  Если  ты просишь у меня деньги, тогда   ты и должен оказывать  мне подобное уважение! –  самодовольно ухмыльнувшись,  говорит Юрий Николаевич.
  Наш разговор принял такой оборот, что мне кажется нужным  еще немного  продолжить его:
– Обычай целования руки имеет религиозное  объяснение! Он  связан с тем, что священник для верующих является живым образом  Христа.
– Знавал я одного священника, пьяницу, распутника, картёжника! Хороший  образ Христа, ничего не скажешь! –  нарочито   качает головой Юрий Николаевич, – да наши священники  вместе с митрополитами погрязли  в грехах больше, чем миряне, а   монахи, к тому же,  и содомии!
– Как бы там ни было, таинство, совершаемое даже  самым падшим священником, признается Богом, и целование его руки считается, как целование руки Христовой, – возмущенно говорю я.
– Бла-бла-бла,  – трясет головой Юрий Николаевич, – так можно подвести, духовное, под что угодно! Даже под пустые кастрюли, которые  евреи освящают на пасху. Они в этом   большие мастера, я в Израиле видел. Что же  касается меня,  я  даже близко  к  храму не пойду, и  церкви помогать не буду! – говорит Юрий Николаевич и трясет головой так, будто увидел рядом с нами нечистую силу.
  Тут на улице появляется грохочущая  мотоциклетная колонна,  которая быстро  двигается  в нашу сторону. Юрий Николаевич сразу забывает обо мне и принимается, подслеповато щурясь,  разглядывать  мотоциклистов,  в надежде найти среди них сына. Однако мотоциклетные каски все портят:  лиц почти не видно.
– Россия, вперед! Россия, вперед! –  в такт громкой  патриотической музыке дружно скандируют молодые люди, двигаясь мимо нас.
    Юрий Николаевич выбегает на середину улицы и мечется, пытаясь  определить в обтекающей его людской массе,  где  в ней тот, кто ему нужен. Но безрезультатно. Через минуту улица  пустеет, и отцу  остается лишь вдыхать поднятую мотоциклистами пыль.
     А я, у одного из домов,  замечаю дядю Сашу и Игорька.  Они пытаются растолкать свой  мотоцикл, который заглох  при попытке угнаться за молодежью.  И  вдруг понимаю, насколько символична эта  картина: выросшее поколение оставило нас, с нашими проблемами, спорами, поиском выгоды, за своими плечами, и уехала строить новую  жизнь.  И  надеюсь,  другую  Россию.
  Вздохнув, я направляюсь помогать друзьям. А Юрий Николаевич остается стоять посередине улицы, глядя  остановившимся взглядом  на ребристые следы от мотоциклетных шин. .