Наш дядя Эрик был старше нашего отца, он даже на войне воевал, как он говорил: «С фашистами», он никогда не говорил, - с немцами, или даже, - с немецкими фашистами. Потому, что немцами, мы были все: мой младший брат, моя старшая сестра, моя мама, мой отец и его старший брат, - дядя Эрик.
Дядя Эрик служил в армии, ещё до войны, так получилось, что он там оставался долго, хорошо, что не погиб, но руки лишился, да ещё правой, можно сказать повезло, потому, что с детства он был левшой. Вот так с одной левой рукой, орденами и медалями, он вернулся с войны, но пока ещё не домой, а на Южный Урал. Потому, что всех его соплеменников, - поволжских немцев переселили, без их особого желания вглубь страны.
До армии, дядя Эрик не успел обзавестись семьёй, а теперь с железным крючком, вместо руки, он и сам не хотел, ни для кого, быть обузой. В чужих краях, стал заведовать клубом, у него было средняя школа за плечами и предельная немецкая аккуратность с малолетства, этого оказалось достаточно, чтобы вести дела. Хотел научиться кино крутить, но это оказалось делом неподручным, для инвалида.
Иногда он заменял кассира продающего билеты, но очень редко и совершенно бесплатно, он вообще был очень добрым человеком, с отрыванием контроля на билетах он даже не хотел связываться, там надо было быть строгим к мальчишкам безбилетникам. Он наоборот иногда пропускал их через запасной выход, но только после киножурнала, на заранее свободные места с края, которые были оставлены для разных начальников, на всякий случай.
Нам родным племянникам, этих бесплатных мест никогда не доставалось, он мог нам мелочи на билеты выдать, чтобы не опозориться ни перед кем, потому, что он нас любил всех троих, он вообще любил детей, а нас особенно. Когда он приходил к нашему отцу в гости, он всегда приносил с собой конфеты, даже тогда после войны это было, невиданной роскошью.
По степени качества конфет, можно было судить об улучшения послевоенной жизни. Сначала он приносил конфеты в бумажном свёрнутом кульке и конфеты были простенькие, - квадратные с выпуклыми боками, - «подушечки». Потом, в мешочках, из грубой бумаги, слипшиеся пересыпанные сахаром леденцы. Леденцы в железных круглых невысоких баночках, взрослые называли, - «Монпансье», а нам доставалось по целой баночке каждому.
Дядя Эрик уговаривал нас никогда не пробовать, петушков на палочке, говорил, что они самодельные и в магазинах их не продают, значит в них, что-то не так, как положено. Возможно, он был прав, иногда взрослые рассказывали, как милиция гоняет продавцов петушков.
Мы, наверное, первые ребятишки в нашем городке, которые попробовали мармелад, нам он не понравился, он походил на непроваривщийся кусок киселя, посыпанный обыкновенным сахаром. Даже обыкновенный пакетик сухого заварного киселя, ещё не заваренного казался нам гораздо вкуснее мармелада, но нам родители запрещали сухой кисель даже пробовать. Рассказывали всякие страсти, что с нами может случиться, от такого киселя.
Даже, наша старшая сестра, ещё не училась в школе, а мы уже напробовались разных конфет, и всё из-за нашего доброго дяди Эрика. Дети наших соседей, у которых родители жили гораздо богаче, чем наши, не только ещё не пробовали таких конфет, но и не слышали об их существовании. Мы очень любили своего дядю, и всё время ждали его в гости, зная, что без конфет он не придёт.
С ним, что-то случилось той холодной осенью, и нам сказали, что он умер и если мы хотим его проводить, в последний путь, то должны, тепло одеться и не галдеть, а вести себя тихо, даже не разговаривать. На нас одели, наверное, всю одежду, что у нас было, сначала мы вспотели дома, ожидая своих ещё не одетых родителей, а потом замёрзли на продуваемом всеми ветрами кладбище.
Видели нашего дядю Эрика в деревянном гробу и слышали много хороших слов о нем его товарищей русских и немцев, работавших с ним и близких и далёких родственников. Приезжал даже один военный в форме и шинели, тоже сказал о том, как воевал наш дядя с первых дней войны, но не до её конца, всё хотел из своего пистолета выстрелить, но его уговорили успокоиться и не пугать детей.
Мы втроём стояли на краю глубокой ямы, когда наш отец во всеуслышание сказал, обращаясь к нам: «Вот дети мои, не придёт больше к нам, ваш дядя Эрик, и не принесёт он вам больше конфет». На что он рассчитывал, мы не знаем, но только мы: сестра, я, и младший брат, сразу как по команде стали горько плакать навзрыд, в разнобой и громко. Сейчас трудно сказать, что нам было жалко, больше? Умершего доброго дядю Эрика, или то, что мы не получим больше никаких конфет. Да и разве в этом дело?
Прошли года, много близких людей умерло, но каждый раз, когда мне приходится проводить кого-то в последний путь, я стою на краю могилы, и вспоминаю, как плакал о дяде Эрике, и его конфетах. Так будет правильней сказать, когда у моей дочери родилась, моя внучка, я просил дать ей имя Эрика, и рассказал почему, все согласились, а я достал из кармана баночку «Монпансье», с трудом открыл её и положил себе в рот пару леденцов, а открытую баночку предложил всем присутствующим.