Глава 9.
Нюх.
Самая большая причина беспокойства, в последние дни, для Феди заключалась в незнание - сколько же дней ему исполнилось. Он цеплялся за этот отсчет как за нерушимую опору, в стремительно и пугающе меняющемся мире. И не имея возрастной зацепки, ему не удавалось разобраться в обилие мыслей и запахов – всё возвращалось к проблеме дня рожденья.
От соседей по палате, из тех, что были разговорчивы, он узнал, что Жор побежден, хоть и дорогой ценой. Ему также рассказали о новых жителях Пограническа, истощенных, облысевших людях, крайне голодных и готовых поедать хоть штукатурку со стен. За ними следили, и старались контролировать их рацион, в надежде, что их неуёмный голод всё-таки утихнет.
Такие новости, развеяли часть Фединых опасений, но на вопрос о том, сколько минуло дней с момента его черепной травмы, никто ответить не мог. Плывя во временном потоке, эти люди и не думали делить его на какие-либо отрезки.
Федя засыпал, мучимый размерностью периода между пробуждением в палате и свершившейся битвой, и даже в неспокойном сне продолжал бессознательные подсчеты. И еще эти вездесущие запахи… сбивали с толку, вносили неясные переменные в головную работу, в которой и без того было сложно разобраться.
В какой-то момент, Федя перестал ощущать носом присутствие Яза. Погруженный в ужасную озадаченность, он и не заметил, как из палаты вывезли койку с телом старика.
Его навещали дядя и Аня. И он, конечно же, спросил и их о томившей его загадке.
Дядя развел руками, и сказал, что считает только годы своей жизни, коих было уже 41. А день рожденья, им осознаётся каждый год интуитивно, но, как он считает, верно.
-Просто вот понимаешь, как-нибудь просыпаясь, что на год постарел.
Аня же и вовсе никакого счета не вела, и при вопросе смущенно потупилась. Федя догадался - время ею всё же схватывается, в качестве невыразимых внутренних чувствованиях, которые он, к сожалению, не мог перевести в свою систему координат.
Еще ежедневно заходили молчаливые санитары, выполнявшие исключительно порученные им функции. Разговоры с пациентами в их задачи не входили.
Палату покидать воспрещалось, хоть дверь её и оставалась открытой. Федя пытался выйти, чтобы посмотреть на небо и его перемены, и так сосчитать дни, проведенные на койке. Но ступить за порог всё же не осмелился - одна возможность столкнуться с максимально укоряющим взглядом Цеплялы, действовала эффективнее любых замков.
Ему оставалось лишь стоять у дверей, прислонив нос к щели между дверной створкой и стеной, пытаясь сквозь толщу бытовых запахов, донюхаться до внешнего климата. По обонятельным расчетам, с момента пробуждения, минуло трое суток. Только нюх ведь мог ошибаться, он же вообще достался ему почти случайно…
На четвертый день, вместе с санитарами пришёл Цепляла. Едко и пронзительно, он воззрился на художника, израсходовавшего за эти дни уйму ценных медикаментов. Тот поежился, и даже прервал свое занятие.
В отчаяние, Федя рискнул спросить терзающий его вопрос и у Арсения Петровича.
Цепляла взглянул на него снисходительно, но с долей интереса, и на удивление мягко ответил:
“Я считаю не дни и не часы, а дела, сделанные мной, по моей инициативе или под моим руководством”.
Оглядев Федю с ног до головы, он добавил, обращаясь к санитарам, - этого думаю можно выписывать, перевязку только напоследок поменяйте.
Уже на пороге, Цепляла окликнул, - и к Дрыну зайди как оклемаешься.
Шагнув в мир новых запахов, Федя испытал легкое головокружение. Однако, никакие обонятельные веянья не вызывали в нём большего страха, чем незнание своего возраста. Он поторопился к Лёне, надеясь, получить подсказку у него.
Встретив по пути Митрича, Федя разузнал и его суждения, - считаю вещи, которые познал, а вещи и есть для меня минувшие дни.
В таком ответе не отыскалось нужных пояснений.
Лёня, с перебинтованной головой, сидел в антуановом жилище, рассматривая разложенные на полу три части свитер. Он как хирург диагностировал ситуацию, раздумывая над дальнейшими операциями.
Федя почувствовал запах скорби и замешательства, и сам от этого растерялся.
-А… привет, прости, что не заходил к тебе, но мне сказали, что ты в норме будешь, - бросив на него короткий взгляд, сказал Лёня.
-Да… привет. Надеюсь, и ты в норме будешь, - Федя отчетливо вник в страх своего друга, на миг потерялся, но спросил, - скажи, а как ты считаешь время?
-Годами, - не отрывая глаз от свитера, ответил Лёня, - а годы для меня, сумма дней от одного неповторимого события до другого.
-И последнее… неповторимое событие… - слова были излишни, Федя и так уже понял.
Проведя по шерстяной ткани пальцами, Лёня произнес, - этот год длится пятый день.
Значит, Феде исполнился 56-ой день со дня рожденья. Он испытал облегчение, правда, резервуар тревог в нём не терпел пустоты и сразу заполнился новыми беспокойствами – мыслительного, а теперь еще и обонятельного характера.
-Спасибо, я могу помочь чем…
-Нет, сам всё решу.
Федя вышел от друга и направился к куполу, под которым всё так же стояла и сидела малоподвижная парочка на помосте. Ему хотелось понять по небу, какое сейчас время суток - серые оттенки облаков, однозначно указывали на полдень.
Побуждаемый опасливым любопытством, Федя вдохнул воздух и попытался уловить из него характеры человека-изваяния и недоростка в маске.
Коротыш никак не определялся нюхом, словно обонятельных определений для него не существовало. Человек в плаще же, отозвался во всём существе, от носа до души, как прочность и непоколебимость.
Честно говоря, Федя с трудом предугадывал характеры запахов. Их значения, вероятно, им попросту выдумывались, чтобы хоть как-то для себя их определить.
Отвлекшись, Федя неожиданно вдохнул, то, что мог обозначить только как “отсутствие”. Нечто, что некогда было, но исчерпалось, оставив по себе лишь подвижный контур былого, осязаемый как плотная пустота…
Духа “отсутствия” вокруг присутствовало крайне много, и источником его были потерянные люди… а кроме потерянных, нос вдруг воспринял еще и голодных. Худые, облысевшие люди, бродившие по проходам как неприкаянные. Они отличались от носителей пустого запаха тем, что осмысленность в них не истерлась от времени, а была противоестественно выедена. В голодных оставалась слабая тяга возвратить или воссоздать утраченное, однако, пока что, сводилась она лишь к грубой форме чревоугодия.
Запахи, с которыми сталкивался Федя, теперь сообщались через нос непосредственно в душу, и, вдохнув голод и опустошенность, он вдруг испугался, что они в нёй и останутся!
-Надо к Дрыну!
Федя быстро пошёл на третий этаж, на ходу резко выдыхая. Он стремился если не вытряхнуть из себя навязчивые запахи, то хотя бы не допустить их до болящей головы и потаённой души. Та уже нервно заворочалась…
-Вот и ты, как твоя голова? – комнату Дрына он прочувствовал как нечто твердое, прямое, наполовину суровое и в то же время уютное. Федя уже слабо понимал, чем именно он усваивает все эти ощущения.
-Болит. Но меньше, - бинты опоясывали голову выше глаз.
-Славно. Думаю, ты знаешь, что победу мы одержали. Но, к сожалению, многих потеряли… - стоя за столом, Дрын вздохнул, и во вздохе его выделялась скорбь.
-Да… и мне скорбно.
-И так получилось… - после паузы высказался Дрын, - что, похоже, ты унаследовал дар погибшего Нюха.
Федя учуял в собеседнике какое-то маленькое неудобство, родственное стыду. Он что-то скрывал или недоговаривал.
-Нюх не успел выполнить одно поручение, а выполнить его необходимо. От этого зависит всё в нашем сообществе. И так получилось, что заняться этим делом теперь некому кроме тебя…
Дрын положил на стол маленький кусочек камня.
-Возьми это и найди то, к чему он относится. А найдя, поймешь, что нужно отыскать. Извини, опять я говорю без определенности, но так нужно.
Федя подошел и взял в руку камешек. Он пах сыростью, пылью и незыблемостью.
-Это гранит, - ухмыльнулся Дрын, - возьмись за это дело как готов будешь, я не тороплю. Тебя только с койки выписали всё-таки.
-Понял, пойду тогда, - Федя положил осколок гранита в карман и направился к выходу.
Он уже не расслышал как Дрын пробормотал под нос тяготящую его недомолвку, - может не унаследовал ты никакого дара, а попросту этого боишься.
***
Федя решил отправляться на поиски незамедлительно. Слишком много всего лезло к нему в душу, когда вокруг обитало столько людей. Но напоследок, следовало совершить два кратких визита.
Сначала к Угрюму, за бутылью жижи.
К его удивлению, павильон “Угрюмого дыхания” был пуст и заброшен. Остались столики и стулья, а вот перегонный аппарат и сам болтливый хозяин, куда-то запропастились.
С неохотой переворошив в голове последние дни, уже ставшие воспоминаниями – Федя дошёл мыслью до краткого разговора с художником, в палате. Тот делился с ним слухами, что Цепляла всерьёз решил разобраться “с придурью” владельца заведения, и освободить его лицо от респираторов. Может быть, Угрюм сам себе сочинил эту угрозу, но в любом случае уверовал в неё абсолютно. И потому стал ежедневно, а то и чаще, перемещать своё заведение с места на место, по разным этажам, иногда обустраиваясь и на крыше или в подвале. В конечном итоге, сейчас “Угрюмое дыхание” и вовсе покинуло ТЦ, базируясь теперь в каком-то из близлежащих зданий, и где именно знают лишь самые доверенные постояльцы.
-Я вот не знаю, где именно, - с грустью, сказал художник, проводя пальцем по луже спирта, - но, пожалуй, воссоздам это местечко.
Федя решил обыскать помещение, в надежде что-нибудь всё же найти. Портреты, ранее висевшие на стене, нашлись за стойкой, сокрытые тканью. Они его мало интересовали, и он продолжал поиски, пока не обнаружил пустую бутылку в углу. В её стеклянной полости, у самого дна, виднелись две черных капли.
Глубоко вдохнув из горлышка, Федя впустил в себя обволакивающий сгусток черного аромата. Он окутал его сердце сумеречным настроением, а затем юркнул куда-то глубже.
Отставив бутылку, обладатель сверхъестественного нюха вышел из заведения и направился по второму делу. К Ане.
Она сидела в своей комнате, методично расчесывая свои чудные темные волосы. Движения её были ровными, но не совсем прямыми, вносившими скорее беспорядок в шевелюру. Впрочем, Феде это показалось очень милым.
Он подошёл ближе и закопался носом в темные космы, вдыхая полной грудью их теплоту, уют и умиротворение.
-Ты вышел и уже уходишь? Куда? – спросила Аня, опустив расческу.
-Дело поручили. Не думаю, что долгое и опасное, - Федя даже поверил в это, в текущий момент.
Он кратко изложил ей свою путаную миссию.
-Принеси свой рюкзак тогда, - мягко, но настойчиво сказала девушка. Когда она говорила таким тоном, спорить Федя не считал допустимым.
Он забрал небольшой рюкзак из своего павильона, и они вместе наполнили его запасами еды, воды и минимумом медикаментов.
-Может я с тобой? – спросила она, тронув его за руку.
-Не получится. Мне… мне думается, что нужно будет отойти от всех привычных запахов, чтобы уловить искомый гранит.
Аня кивнула, напутствуя его печальным, но светлым взглядом.
Спустившись на первый этаж, и подойдя поближе к куполу, Федя поднёс к носу камешек - вобрал носом его сырую неизменность. Затем, положив осколок в карман, он глубоко вдохнул всё что мог…
На него словно обрушился водопад, целый каскад перемешанных эмоций и материй, вещей и чувств, домыслов и ощутимых количеств. Они рухнули и покатились в узкую воронку, окончание которой располагалось в глубинах его жизненных оснований.
Федя резко закашлялся, затрясся и пошёл прочь… на ходу он нервно ковырял пальцем в носу, пытаясь выскрести налёт чужих переживаний, и судорожно подпрыгивал, отряхиваясь от наваждений.
Наконец, помещения торгового центра остались позади.
Снаружи дышать было куда свободнее, и Федя опрометчиво вдохнул полной грудью… Его, тотчас подхватило буйное море обонятельный образов, а впечатления затопили внутренность до краёв.
Он был совсем маленьким, каковым стал и сейчас, когда увидел впервые то, что зовётся морем… Тогда оно ему сразу не понравилось, напугало капризностью поведения – тихое, колышущиеся, расстроенное, свирепое…
Федя вынырнул из смешанного потока очертаний, вынув из кармана кусочек гранита. Поднеся его к лицу, он едва ли не засунул камешек в ноздрю, внюхиваясь в его пропахшее сыростью постоянство.
ТЦ виднелось в отдалении, как белая точка. Всего-то за миг, волны впечатлений унесли нюхача к размытым деревьям, кустам и листве.
Он вновь вдохнул, но осторожно, прощупывая носом гранит… и тот промелькнул, в туманном удалении, среди мглистых бурунов. В нём было иное значение, по отношению ко всему миру – гранит казался единственно живым или единственно мёртвым… Принципиально другим, как островок суши в море, свет свечи в темноте, или клякса на белой поверхности.
Федя ссутулился, сгорбился, как некогда Нюх, или обезьяна, которую он в далекие времена, видел в зоопарке. Когда был маленьким, как сейчас.
Нюх повёл его сквозь запахи мироздания, каждый из которых стремился выделиться, напомнить о себе. Деревья высились, вонзаясь ветками в небесную кровлю, а та истекала мелкими слезами дождя. Земля сминалась под ногами, бурча извечную песнь о забытой древности, и трава подпевала ей, слабо шелестя.
Федя чувствовал каждый ком, рожденный и не рожденный, почвой. Каждая ветка, стремилась указать ему путь, а каждый ствол дерева образумить.
Учуянное бытие напоминало череду снов, стремительно перетекающих друг в друга. И некоторые даже узнавались – вот он в заколоченном доме, среди людей без лиц; вот принимает в себя десяток ножей, брызжа кровью; вот лежит на осыпающемся холме, созерцая нарисованные звезды. Ему вдруг вспомнилось, что означает видеть сон…
Запахи, способные говорить напрямую в душу, несли с собой еще и воспоминания… Свои собственные и те, что некогда принадлежали Феде. Он переживал себя то, как ребенка, то, как что-то большее, то, как нечто прежнее. Потоки образов уменьшали его до размеров карлика, или даже соринки, мятущейся среди говорливой мошкары. А через мгновение, он возвращался к обычной форме и габаритам, уже не слыша разговоры насекомых.
Рядом промелькнула очередь домов… Они походили друг на друга, и на то, что закопалось в памяти, которую однажды не удалось сыскать. Влачить за собой полные снов и воспоминаний дома, было легко, но порою и тягостно… Федя отпустил их к привычным местам, следуя далее.
Вездесущая трава источала жухлую старость, но за ней виднелась ширь зелёных рощ, а дальше различался он сам, среди всей этой зелени. Уходя, старые травки свидетельствовали о минувшей юности, когда Федя, звался Федькой, и был низкорослым, как и теперь.
Повеяло гранитом, большой массой гранита, и других камней… а за ними костей. Кладбище, певучее и молчаливое, полнящееся памятью и недосказанностью, уплывающее на волнах куда-то назад.
Местный гранит сочился значением, но не тем… совсем не тем. Тут был и мрамор – крепкий и устойчивый. Может мрамор хотел быть найденным? Хотел. Конечно, хотел.
Пальцы пощупали грани камешка в бесконечном кармане… Только искомый гранит, желаний как таковых не имел. Он просто был – изначальной аксиомой или предвечным установлением.
Запахи продолжали вязаться с воспоминаниями, а те тянули за собой неопределенное множество моментов. Идти становилось то тяжелее, то легче… Стихия запахов так переменчива и хаотична, так что отчасти вызывала ассоциации…
Резко останавливаясь, Федя до боли в суставах сжал кусок гранита. Ему не сразу удалось возвратиться к обыкновенному мировосприятию… обрывки видений всё еще блуждали между носоглоткой и душой.
Небо заметно почернело, обозначая наступление вечера и приближение ночи. Он стоял на дороге - позади лес, на обочине иссохшая трава, а впереди фигура на постаменте, об которую он споткнулся нюхом. Федя понятия не имел, где оказался.
Вдруг его сердце сжалось от ужаса. Ведь перед ним простирались расплывчатые земли – бескрайнее, ненасытное чудовище шириною в горизонт. Оно пожирало и заглатывало любые запахи, перерабатывая их в размытые отходы. Заметив гостя, прожорливая стихия заколыхалась в предвкушении десерта.
Прямо перед жуткой массой, высился гранитный памятник на четырехугольном постаменте. У подножия имелись трещины, и неровно отколотый угол, скорее всего распавшийся на куски. Вероятно, один из осколков как раз сейчас у Феди в руке… Он отчетливо это прочувствовал.
Сам же памятник, изображал плотного человека в фуражке, запахнутого в плащ. Глаза его были целеустремленно направлены вдаль, совершенно безразличные к всесильному чудовищу за спиной.
Запахом и многими незримыми чертами, эта фигура казалась похожей на человека-изваяние из ТЦ. Однако тот был худощав, лыс, имел усы и бороду, а плащ на нём висел свободно. У памятника же отсутствовала растительность на лице, зато предусматривалась под фуражкой. Он имел вид крепкого мужчины, внушительной конституции.
И всё же в них улавливалось подобие.
Аморфная стихия звучно забурлила нетерпением. Федя поёжился, но решился приблизиться к фигуре. У него оставались сомнения – памятник это или живой человек? Гранитные веки, вроде бы, чуть дрожали, а каменный нос слабо дышал.
Ближе десяти шагов, приближаться было рискованно. Однако, и с этого расстояния, Федя не мог достоверно определить живой перед ним человек или памятник из ушедшей эпохи. Так он и стоял, в жутких предчувствиях и странных раздумьях.
Бесформенное месиво взбесилось. Близость человека раздразнила его, раззадорило аппетит. Оно вздыбилось, готовясь обрушиться и проглотить вожделенную мелочь.
Федя слишком погрузился в мысли, отстранив даже ужас. И слишком поздно заметил, как падает сверху волна – расплывчатая, бескрайняя, бездонная... пасть. Глупо опрокинувшись на спину, он замер придавленный всем весом своих страхов.
С беззвучным, но пронизывающим до костного вещества, рёвом, бесформенная лавина напоролась на шип. Словно кинжал, неподвижный памятник вонзился в рыхлое брюхо чудовища, причиняя ему невероятную боль. Оно выло и металось, бессильное преодолеть гранитный барьер, пока, наконец, не сорвалось и не отступило.
Мужчина в плаще всё так же оставался недвижим, будто и не заметил случившегося.
Оцепеневший от страха, Федя медленно отползал назад. Из-за каменной фигуры всё еще колыхалась трясина бесформенности, раненная, разорванная, но готовая ждать своего часа…
Федя вскочил и побежал прочь, не разбирая дороги. Он оступился, споткнулся, углубился в лес, ударяясь об деревья и царапаясь о ветки… Страх отбросил все чувства и мысли, взяв управление телесной и душевной организацией.
Земля ушла из под ног, и Федя покатился на дно оврага, где плескалось топкое болото всей его жизни… Швы на одежде разорвались при падении. Камешек выкатился из кармана на сырую почву, замерев в кругу десятка воспоминаний.
Моменты прошлого, липкими ручьями потекли в распластавшуюся душу, желая явить себя Фединому сознанию. Оно бежало от них вглубь, но недостаточно быстро… один за другим, эпизоды жизни вынуждено вспоминались. Постыдные делишки, чувство вины, горести, блики радости…
Сознание отключалось, задавленное чередой вчерашних дней, и последнее, что оно успело из себя явить – невнятный, мысленный комок…
Еще недавно бытие ощущалось уютным компостом… затем обратилось очередью тихих, бессвязных или тревожных зарисовок… выстроившихся в кривую, плохо смонтированную, линию с направлением… очевидно, к жуткой кончине.
Теряя сознание, Федя почувствовал, но не уловил, еще какую-то мысль. Маленькую, как он сам теперь.
***
У крон деревьев витала головная боль, неспешно воспаряя всё ближе к облакам.
Группы насекомых ползали по бессильному телу, развалившемуся в земляном овраге.
Лужа, бывшая некогда душой, расползлась по поверхности почвы. По её глади, растерянно плавала еще одна душа, не находя себе места.
Где-то между всем этим Федя и очнулся. Не имея чувствования, он сравнил себя с взорвавшимся устройством, части и элементы которого далеко разлетелись друг от друга. Что же осталось им самим, у него догадок пока не возникало.
До тела, чтобы его пошевелить, дотянуться не получалось. Зато удалось достичь расползшейся как клякса души. Федя вычерпнул из неё первое, что подвернулось… капли черной жижи, ранее затесавшиеся, как сумеречное впечатление, в душевное озерцо.
Капли слились и расползлись, вбирая в себя всё вокруг – блуждающую головную боль, недвижное тело, пролитую душу и любопытных насекомых. Федя стал более чем целым, только ко всему безразличным.
Мигрень гвоздями вошла под черепную крышку, и через гулкую боль он сумел повертеть головой. Глаза усмотрели на земле камешек, и Федя постарался его ухватить единственным возможным способом – вдохнув.
Запах грязного, сырого гранита влился в беспросветную смесь Фединого существа, оформившись рамкой вокруг души, выделяя тем самым её силуэт. Кроме того, он утвердил границы правой руки, способной теперь пошевелиться.
Федя потянулся к гранитному осколку, однако, остальной, всё еще недвижный, вес, препятствовал достижению цели. Заметив разошедшийся шов на одежде, он огорчился, и по наитию сомкнул его пальцами. Как ни странно, это вернуло некоторые силы, недостаточные, чтобы встать или ползти, но позволяющие хотя бы качать тело.
Удерживая шов, Федя стал переваливаться по земле, ненароком, стряхивая и давя обживших его насекомых. На камешек он повалился животом и рукой, сжимающей разъятую ткань.
Перевернувшись на спину, сжимая гранит в правой ладони, Федя ударил себя камнем по ногам и в область груди. Тело затрепетало, оправляясь от паралича, и вновь оказалось способно к движению.
Он поднялся на ноги, чувствуя изнывающую боль внутри и снаружи. Осознание фрагментов прошлого разом прибавило к его возрасту двадцать с лишним лет, но по самоощущению, постарел он лет на двести.
Небо над ним медленно светлело, символизируя утро. Сколько ему пришлось валяться в этой яме? От этого зависел возрастной показатель!
Федя стиснул пальцами гранит. В глухомани ответа всё равно не доискаться, может Лёня опять подскажет, если повезёт возвратиться.
Он вяло поплелся к краю оврага и полез наружу. Насущные опасения и страхи прошлого, набились в него столь плотно, что даже не переживались, а висели тяжкими веригами, давя вниз массой грузной требухи. От прорвы воспоминаний, Федя чувствовал себя отупевшим. У него никак не выходило понять - почему прошлое пришло к нему назальными путями.
За пределами оврага простирался лес, оголенный предчувствием никогда не наступающей зимы. Глаза не усматривали конца череде деревьев. Мир вокруг казался каким-то рыхлым, рассыпающимся на случайные фрагменты и невнятные отголоски.
Федя пощупал измятый и расплющенный рюкзак за спиной. Есть не хотелось, а вот хлебнуть воды он бы не отказался… только она вся разлилась при падении, увлажнив материю и почву.
Аккуратно прощупывая обонянием лесную глушь, Федя двинулся на поиски гранита. В тот страшный момент, когда высокая фигура из камня, оградила его от всепожирающей расплывчатости, он осознал предмет поиска. Гранит, да. Но не тот, что он видел - требовалась крепость еще не нашедшая своего значения и места, не ставшая величественным свойством.
Федя допустил к себе запахи тонкой, ароматической струей, осмотрительно, не ныряя в их бурные волны. Ссутулившись, подобно Нюху, он направился туда, где узнавался след гранитного камня.
Время, вязкой субстанцией, вытекло в объеме нескольких часов за десять пережитых минут.
Федя распрямился. Перед ним лежал городок, состоящих из глухих пятиэтажек, а у ног, на асфальте, распластался расколовшийся на части памятник. В далеко откатившейся, лысой голове с острой бородкой, узнавались черты человека-изваяния из ТЦ. Только форма её была круглая, а не вытянутая.
Тут же покоился цилиндрический постамент, вероятно, павший вместе с гранитной фигурой. Его бок частично разбился, рассыпавшись веером осколков, но, в общем, каменный цилиндр остался цел.
Федя погладил его гладкий, твердый бок, вдыхая с поверхности свойства постоянства.
Теперь пора вернуться. Только вот как…
Вобрав в легкие близкие и далекие запахи, Федя отчетливо различил теплящий душу аромат Аниных волос. Он согнулся и двинулся, сквозь зыбкие обонятельные миры - домой.