Элизабет Питерс
ПОСЛЕДНИЙ ВЕРБЛЮД УМЕР В ПОЛДЕНЬ
КНИГА ПЕРВАЯ
ИБО ЭТО БЫЛ ЧЕЛОВЕК!
– Всемогущий Боже! – процедил Эмерсон. – Интересно: у него уже стало привычкой представляться подобным образом, или мы ему как-то неудачно действуем на нервы? Пибоди, я категорически запрещаю тебе прикасаться к нему. Вполне возможно, что твоё чрезмерно демонстративное внимание в прошлый раз вдохновило это…
– Не мели чушь, дорогой.– Со странным ощущением deja vu (68) я опустилась на колени рядом с молодым человеком. На этот раз он лежал на спине в достаточно изящной позе; но какое отличие от хорошо одетого и ухоженного юноши, рухнувшего на коврик перед камином несколькими неделями ранее! Костюм был сшит отличным портным, однако измят и грязен. Солнечный жар выжег щёки и заставил слезть кожу с носа. Шляпа (модный, но неуместный твидовый картуз) упала с головы; из-под потемневших от пота завитков на лбу тонкая струйка крови прокладывала себе путь по щеке.
Эмерсон первым оказался на месте происшествия, но за ним последовали и все прочие. Любопытные зрители, окружившие нас, наблюдали, как я вытащила носовой платок из ящичка на поясе и вытерла покрасневшее лицо молодого человека. Ответ последовал немедленно. Как только сознание вернулось, краска смущения обильно покрыла щёки мистера Фортрайта, и он, заикаясь, принялся извиняться.
Эмерсон резко оборвал его.
– Если вы достаточно глупы, чтобы носить шерстяную одежду в подобном климате и устраивать гонки на жарком солнце, то, очевидно, полагаете, что способны преодолеть жару.
– Я потерял сознание не из-за жары! – воскликнул Фортрайт. – Он камнем или чем-то ещё ударил меня по голове. А его сообщник хлестнул моего верблюда, и тот бросился вперёд... Боже милостивый! – Он резко сел, схватившись для поддержки за моё плечо, и ткнул перед собой обвиняющим перстом. – Вот же тот, кто напал на меня – этот человек! – И указал на Кемита.
– Ерунда, – ответил Эмерсон. – Кемит работал вместе со мной весь день. Вы часто страдаете от галлюцинаций, мистер Фортрайт?
– Тогда это был кто-то, очень похожий на него, – упрямо продолжал Фортрайт. – Высокий, смуглый…
– Как и большинство жителей мужского пола в этой местности. – Эмерсон наклонился над ним и с безжалостной резкостью приподнял кудри на лбу. Фортрайт вздрогнул и закусил губу. – Хм, – продолжал Эмерсон. – Отёка нет, лишь небольшой порез на коже. Ни один камень не мог причинить эту травму, мистер Фортрайт; она нанесена предметом с острыми краями, вроде ножа.
– Какая разница, чем, Эмерсон? – прервала я. – На мистера Фортрайта явно напали, хотя и не Кемит, который, как ты говоришь, находился рядом с тобой. Я предлагаю удалиться в тень и чем-нибудь освежиться, а уже потом обсудить создавшееся положение. Мистеру Фортрайту придётся очень постараться, чтобы всё объяснить нам.
– Безусловно, – нахмурился Эмерсон. – Но я не собираюсь из-за него останавливать работу. Займись им, Пибоди, и посмотрим, сумеешь ли ты от него чего-нибудь добиться. – Приказав мужчинам следовать за ним, он ушёл, продолжая оглашать воздух жалобами: – Что, чёрт его побери, делать с ним? Он не сможет самостоятельно вернуться в лагерь, он заблудится, и опять упадёт с проклятого верблюда, и потеряет сознание, и умрёт от удара, или жажды, или и от того, и от другого, и всё это ляжет на мою…
Слова заглохли в непонятном, но всё ещё ясно слышимом ворчании.
– Он прав, знаете ли, – заметила я, помогая Фортрайту встать. – С вашей стороны было чрезвычайно глупо отправляться на поиски в одиночку.
– Я был не один, – вежливо ответил Фортрайт. – Меня сопровождали слуги. Они не виноваты в том, что я так опередил их. Они пытались следовать за мной, и я ожидаю их скорого появления здесь.
– Тогда им должно быть уже сейчас, – вставил Рамзес.
– «Они», а не «им», – исправила я. – Рамзес, какого чёр… почему ты до сих пор здесь? Ведь папа приказал тебе вернуться к работе.
– Прошу прощения, мама, но в папиных словах не содержался прямой приказ по отношению ко мне. Предположительно общий тон его комментариев позволял сделать вывод, что он намеревался возобновить работу, но ввиду его отказа отдать конкретное…
– Ладно, хватит, – прервала я.
– Да, мама. Я разведу огонь, чтобы вскипятить воду для чая.
– Предусмотрительный парень, – сказал Фортрайт, улыбаясь мальчику. – Любой увидит, как он предан своей дорогой маме.
– Ну… да, – откликнулась я, изучая облик сына с неоднозначными чувствами. Уподобляясь отцу, Рамзес пользовался любым предлогом для того, чтобы избавиться от одежды. И так как всеми правдами и неправдами (не будем уточнять, намеренно или случайно) моему сыну удалось привести в негодность те миленькие норфолкские костюмы (69), которые я захватила с собой, пришлось разрешить ему до некоторой степени облачаться в местные наряды. В описываемый момент на нём были костюмные брюки и пара сапог, но выше пояса он вполне мог бы сойти за подростка-египтянина. На чёрные кудри был нахлобучен картуз, сотканный из ярко-красных, жёлтых и зелёных нитей, а грубую хлопковую рубашку я сотворила собственноручно, отрезав несколько футов от халата.
– Ладно, – продолжила я, – раз уж ты здесь, Рамзес, то займись чем-то полезным. Отправляйся к слугам мистера Фортрайта и размести их ... где-нибудь. В любом месте, подходящем для временного пребывания… и, разумеется, на некотором расстоянии от…
– От твоей с папой палатки, – завершил Рамзес.
– Довольно. Боюсь, что вечером вам придётся трудновато, мистер Фортрайт. У нас нет никаких дополнительных палаток или раскладушек. Мы не ожидали гостей.
– Но, миссис Эмерсон, конечно же, я захватил с собой всё, что необходимо, – рассмеялся молодой человек. – Ведь вы не знали, когда я приеду, так что едва ли следовало ожидать, что заранее обеспечите мне место.
Его взгляд был таким же чистосердечным, как у Рамзеса. (И даже более того.)
– Не знала, когда вы приедете, – повторила я. – Совершенно верно. Нам есть о чём поговорить, мистер Фортрайт. Будьте любезны, следуйте за мной.
* * *
Ночные тени сгустились ещё до того, как Эмерсон объявил о завершении раскопок и освободил людей. Последние полчаса работы ознаменовались проклятиями и возгласами боли, ибо к тому времени стало действительно слишком темно, чтобы видеть, чем занимаешься. Эмерсон вышел за рамки обычного времени, стремясь доказать… Ну, каждый может сам себя спросить, что именно. Но это – путь мужского пола, а женщина обречена лишь грустно рассуждать о многообразии лучшей части человеческой расы.
Мы с мистером Фортрайтом сидели перед палаткой, наслаждаясь треском и сиянием маленького костерка, когда Эмерсон прошагал мимо нас, буркнул что-то в виде приветствия и исчез в палатке. Я предусмотрительно зажгла фонарь, чтобы мужу было удобнее; но он немедленно загасил его и продолжал свои манипуляции в полной темноте и относительной тишине. Только плеск воды и случайные ругательства выдавали чьё-то присутствие. Однако, когда он, наконец, появился, с чёрными кудрями, падавшими на лоб, и в чистой рубашке, обтягивавшей его мощные плечи, то явно пребывал в лучшем настроении, потому что мимоходом втихомолку погладил меня и достаточно явно кивнул мистеру Фортрайту. Наши вечерние омовения доставляли множество неприятностей, ибо каждую каплю воды приходилось извлекать из Нила, за милю отсюда, и фильтровать перед использованием, но я осознавала, что они были необходимостью, а не роскошью, и очищали дух так же, как и тело. Нет смысла упоминать о том, что идея принадлежала мне. Будучи предоставленным самому себе, Эмерсон не менял бы рубашки с начала недели до самого конца. Если бы только вообще носил рубашку.
– Мы ждали тебя, дорогой, – ласково сказала я. – Настало время вечерней трапезы. Нам следует поднять тост за мистера Фортрайта, успешно пережившего множество опасностей.
Эмерсон наполнил бокалы и передал их собравшимся, не обращая внимания на протянутую руку Рамзеса. Рамзес никогда не сдавался, надеясь, что Эмерсон по рассеянности включит его в вечерний ритуал – не столько из любви к виски, сколько как подтверждение зрелости и равного статуса с родителями.
– И какие же опасности пережил мистер Фортрайт? – саркастически спросил Эмерсон.
– Самые обычные при путешествиях в этой местности, – скромно ответил молодой человек. – Миссис Эмерсон убедила меня, что нападение во второй половине дня было одной из них. Возможно, совершённое недовольными последователями покойного и неоплакиваемого Махди.
– Здесь можно найти немало недовольных, – сказал Эмерсон. – И я среди них. Без сомнения, вы объяснили своё присутствие к удовлетворению миссис Эмерсон; она – мягкий человек с удивительной слабостью к романтическим молодым идиотам. Но вы найдёте, что меня труднее покорить, мистер Фортрайт.
– Не могу винить вас за раздражение, профессор, – сказал Фортрайт. – Как только я прибыл в Санам Абу Дом, то обнаружил, что версия мистера Баджа о моей миссии распространилась по всему лагерю. Донельзя скверно! Я не мог представить себе, что человек с такой репутацией способен на подобную злость. Но, возможно, его попросту ввели в заблуждение.
– Его не вводили в заблуждение,– проворчал Эмерсон.
– Ну, можете быть уверены, я сразу же расставил всё по своим местам. Даю вам слово, профессор: то ли сам Бадж, то ли его осведомитель совершенно неверно истолковали мои обмолвки и мотивы. Я не намерен убеждать вас рисковать жизнью ради безнадёжного дела. Но просто хотел быть на месте в случае… Вы говорили – помните? – что, если появятся любые дополнительные известия... – Объяснения, начатые так бойко, прервались молчанием. Затем мистер Фортрайт продолжал с обезоруживающей простотой: – Если существует какой-то риск, то я готов к нему. Вы ничего не слышали? Ничего не узнали?
– Нет, – ответил Эмерсон.
– Ясно, – вздохнул молодой человек. – Мой дед крайне ослабел. Единственное, что удерживает его среди живых – эта надежда.
– Мистер Фортрайт… – начала я.
– Прошу, миссис Эмерсон, окажите мне честь и называйте Реджинальдом – или Реджи, если вам это больше по вкусу. Именно так меня называют друзья, и я надеюсь, что могу вас причислить к ним.
– Безусловно, можете, – тепло откликнулась я. – Эмерсон, Реджи претерпел колоссальные неудобства, если не сказать опасности, с целью либо решить эту загадку, либо убедиться, что это безнадёжно. И всё – ради своего бедного старого деда. Доказательство смерти его сына должно быть чрезвычайно болезненным для лорда Блэктауэра, но всё-таки менее болезненно, нежели изматывающая неуверенность, причиняющая ему страдания. Если надежда не может осуществиться, то мучения растут…
– Да, да, – прервал Эмерсон. – Так как же вы намерены решать эту загадку, мистер Фортрайт?
Тьма полностью сгустилась. Высокий небесный свод покрылся яркой сетью звёзд, а на западе серебристое свечение озаряло рваный гребень холмов. Пейзаж освещался бледным светом медленно восходящей луны. От костра, на котором готовили еду, доносились резкие звуки песни.
– Как прекрасно, – мягко сказал Реджи. – Чтобы пережить один лишь подобный миг, стоило подвергнуться всем испытаниям путешествия. Путешествия расширяют кругозор, как говорится; и мой, безусловно, расширился. Теперь я понимаю, что влекло дядю в эти дикие, но волшебные места.
– Хм, – фыркнул Эмерсон. – Конечно – если сидишь в вечерней прохладе с бокалом виски в руке, пока слуга готовит ужин. Вы бы отнюдь не считали здешние края волшебными, если бы заблудились в пустыне без крошки еды, и солнце поджаривало бы вас, будто курицу на вертеле, а язык пересох бы, как грубая кожа. Вы не ответили на мой вопрос, мистер Фортрайт.
– О…– начал молодой человек. – Прошу прощения, профессор. Мне говорили, что из районов, которые удерживаются дервишами, ежедневно прибывают беженцы. Офицеры разведки, занимающиеся ими, обещали мне, что будут спрашивать о пленных, находящихся в труднодоступных местах.
– Выглядит достаточно безобидно, – пробормотал Эмерсон.
– А в ожидании новостей я возьмусь за изучение и практику археологии, – весело продолжал Реджи. – Вам пригодится ещё одна пара рук, профессор? У меня есть некоторые знания о геодезии, но, если вам угодно, я возьмусь за лопату, как смиреннейший из местных уроженцев.
Это блистательное предложение было одобрено Эмерсоном с меньшим энтузиазмом, чем оно заслуживало, но после высказывания ожидаемых (мною) оговорок о недостатке опыта и отсутствии долгосрочных обязательств, он настолько снизошёл до нашего гостя, что начертил план местности. Последовавшее за этим объяснение не уступало своей длиной лекции, которую прервало лишь появлением повара, призывавшего нас к ужину. Как только мы насытились, Реджи выразил намерение отправиться на покой, ссылаясь на усталость, и мы вскоре последовали этому примеру; наш рабочий день начинался с восходом солнца.
Готовясь ко сну, я с неподдельным интересом ожидала комментариев Эмерсона. Однако он ничего не сказал; так что после того, как он погасил свет и подвинулся ко мне, я решилась начать сама.
– Помощь Реджи будет нам полезна, ты согласен?
– Нет, – отрезал Эмерсон.
– Нам следовало бы понять, что мистер Бадж бы просто обязан был представить его присутствие в Нубии с наихудшей стороны. Лично я думаю, что причины появления мистера Фортрайта разумны и заслуживают восхищения.
– Пф, – ответил Эмерсон.
– Как ты думаешь, кто бросил в него камень?
– Его ударили не камнем.
– Согласна. Ты совершенно прав, дорогой. Нож, копьё, стрела…
– О, стрела, ну ещё бы, – Эмерсон наконец-то впал в сарказм. – Лучники из Гуша были одной из наиболее боеспособных частей египетской армии. Несомненно, призрак одного из них принял Фортрайта за древнего нубийца. Луки не использовались здесь на протяжении более тысячи лет.
– Значит, нож или копьё…
– Вздор, Пибоди. Он, вероятно, упал в обморок – это у него в обычае – упал с верблюда, и приземлился на голову. Естественно, он был слишком смущён, чтобы признать это.
– Но тогда у него был бы синяк, Эмерсон…
Эмерсон потребовал прекратить обсуждение и подкрепил это настоятельное требование серией жестов, которые делали дальнейшие возражения с моей стороны неуместными, если не невозможными.
* * *
Несмотря на несколько беспокойную ночь, на следующее утро Эмерсон уже засветло был на ногах. Меня разбудили его молниеносное исчезновение из нашей палатки и зычный голос, призывающий людей к работе. Прекрасно зная, что главной целью было прервать сон Реджи и измотать этого несчастного юношу до пределов его выносливости, я медленно смаковала утренний чай, наслаждаясь изысканным румянцем восточной части неба и исчезновением звёзд, скрывающих свой скромный свет перед величественным властелином дня.
Утренний воздух был достаточно прохладен, чтобы облачиться в шерстяную рубашку, но незадолго до полудня, когда Эмерсон объявил небольшой перерыв, мы успели сбросить столько одежды, сколько допускала скромность. Реджи держался лучше, чем я ожидала. Надо отметить, что результатами своей работы похвастаться он не мог.
– Потребуется некоторое время, чтобы ознакомиться с местностью и с нашими методами, – заметила я.
Реджи рассмеялся.
– Вы слишком добры, миссис Эмерсон. В действительности я был слишком поглощён тем, чем заняты вы с профессором, забывая сосредоточиться на собственных задачах. Скажите мне ... – И он забросал меня вопросами. Что мы надеемся найти? Почему мы копаем так медленно и кропотливо вручную вместо того, чтобы попросту пробить путь в пирамидах?
Если он действительно хотел это узнать, то получил больше, чем ожидал. Эмерсон просто закатил глаза и пожал плечами в знак того, что невежество Реджи поистине ужасно и неисправимо, но Рамзес всегда был готов прочитать лекцию.
– Цель истинных раскопок, мистер Фортрайт, не сокровище, а знания. Любой клочок материала, каким бы незначительным он ни был, может дать существенную подсказку для понимания прошлого. Наша главная цель здесь заключается в создании оригинального плана и, если возможно, относительной хронологии...
Und so weiter (70), как говорят немцы. Спустя некоторое время Реджи вскинул руки, хохоча от души.
– Этого достаточно для одного дня, мастер Рамзес. Не думаю, что теперь в конце концов я стану археологом. Но я готов возобновить работу, как только вы прикажете, профессор.
– Мы не работаем в самое жаркое время дня, – сообщила я. – Советую вам отдохнуть, пока можно. Если вы отправитесь в свою палатку, я провожу вас и, возможно, смогу кое-что предложить, чтобы сделать ваше положение более удобным.
На самом деле я хотела увидать его слуг, выяснить, в каких они отношениях с другими мужчинами, а также осмотреть его верблюдов. Я считала само собой разумеющимся, что они будут нуждаться во внимании. Стоянка Реджи была в некотором отдалении от нашей, к северу от руин крупнейшей пирамиды. По сравнению с нашим собственным скромным жильём, Реджи просто купался в роскоши. Палатка была достаточно большой, чтобы вместить несколько человек, со всеми возможными удобствами: от ковров на песчаном полу до складной ванны.
– Боже мой! – воскликнула я. – Что, нет бокалов для шампанского?
– И шампанского тоже, – рассмеялся Реджи. – Однако коньяк выдержал путешествие вполне удовлетворительно. Я надеюсь, что вы с профессором составите мне компанию за бокалом после сегодняшнего ужина.
Верблюды явно нуждались в моём внимании – что не удивительно, учитывая, каким нагрузкам они подвергались. Слуги Реджи смотрели с плохо скрываемой насмешкой, как я обрабатывала мазью для гнойных ран бока бедных зверей – но усмешки полностью исчезли, когда я пустила в ход яркий и образный арабский язык. Их было четверо – три нубийца и египтянин, уроженец Фиваид, который отзывался (как и половина своих соотечественников) на имя Ахмед. Когда я спросила его, что он делает так далеко от дома, последовал ответ:
– Эфенди предложил много денег, ситт. Что делать бедному человеку?
Реджи решил, что не нуждается в отдыхе, и проводил меня к моей палатке. Он по-прежнему лучился весельем и стремился произвести наилучшее впечатление, будто большой, неуклюжий пёс, поэтому я позволила ему помочь мне со счетами. Был день выплаты жалованья. Для каждого человека мы завели отдельный лист, так как сумма, которую люди зарабатывали, зависела от количества отработанных часов и увеличивалась дополнительно за каждое важное открытие.
– Заплатив рыночную стоимость за артефакты, мы избегаем краж, – объяснила я, добавив с иронией: – К сожалению, до сих пор нам приходилось платить совсем немного больше.
– Местность действительно кажется тщательно обысканной, – согласился Реджи, бросая пренебрежительный взгляд на обрушившиеся груды камня, которые когда-то были пирамидой. – Как долго вы останетесь здесь, если ничего ценного не появится?
– Вы всё ещё не поняли, Реджи. Мы ищем знания, а не сокровища. Скорее всего, чтобы закончить, нам понадобится весь сезон.
– Ясно. Ну что ж, точки расставлены, миссис Эмерсон. Думаю, мужчины сегодня отправятся домой. А вы с профессором останетесь здесь или вернётесь в лагерь?
После продолжительной дискуссии и изрядной доли сквернословия и бесплодных споров Эмерсон, наконец, согласился разрешить людям уехать пораньше, чтобы они успели домой до наступления темноты, но с условием вернуться на следующий вечер. Я объяснила это Реджи, добавив, что намеревалась на следующий день посетить рынок в Санам Абу Доме, чтобы купить свежие овощи и хлеб.
– Но если вы собираетесь туда же, Реджи, то смогли бы купить их для меня и тем самым спасти от поездки.
Тень пробежала по улыбающемуся лицу юноши.
– Я должен идти, миссис Эмерсон. Оказавшись перед обширным и угрожающим ликом пустыни, я начинаю понимать, как бесплодны мои поиски, но...
– Да, конечно. Вечером я дам вам список. Не советую уезжать до утра; путешествия после наступления темноты чреваты опасностями.
– Вам не нужно убеждать меня, – ответил Реджи. Его рука прикоснулась к аккуратной повязке, которую я наложила на лоб, затем он через плечо оглянулся на Кемита, отдыхавшего в тени рядом. – Я понимаю, что он не мог быть человеком, напавшим на меня, но клянусь вам, миссис Эмерсон, что нападавший был схож с ним, как близнец. Что вам известно о нём?
– Его деревня, разрушенная дервишами, к югу отсюда. Точнее выяснить не удалось; как вы знаете, западные понятия о расстоянии и географии неведомы этим людям.
– Вы доверяете ему, да? – Голос Реджи упал до шёпота.
– Вам нет нужды понижать голос, он знает только несколько слов по-английски. Что касается доверия – почему бы и нет? И он, и его друзья работали добросовестно и старательно.
– Почему он уставился на нас? – продолжал настаивать Реджи.
– Он не уставился – просто глядит. Ну же, Реджи, признайте, что ваши подозрения в отношении Кемита несправедливы и необоснованны. Ведь вы не могли как следует рассмотреть нападавшего – сами же говорили, что ничего не подозревали, пока что-то не поразило вас.
После ещё нескольких часов работы Эмерсон объявил о её завершении и подозвал людей к столу, где я сидела, готовясь выдавать жалованье.
– Проклятье, – заметил он, садясь рядом со мной, – придётся придумать что-нибудь другое, Пибоди. Они настолько озабочены тем, чтобы поскорее уйти, что за весь день не сделали ничего чёрт… мало-мальски полезного.
– Единственная альтернатива – возвращение к нашему первоначальному плану: пусть уходят рано утром в пятницу, – отозвалась я.
– Тогда им придётся вернуться в пятницу вечером, – возразил Эмерсон. – Иначе они не появятся здесь до полудня субботы и будут жаловаться, что слишком устали после долгой ходьбы, чтобы быть в состоянии хорошо работать.
По крайней мере, люди не задерживались, чтобы поспорить о величине жалованья; они были слишком озабочены тем, как оказаться в безопасности у себя дома, прежде чем зловещие демоны тьмы выйдут из укрытия. Когда толпа рассеялась, я закрыла счётную книгу и объявила:
– Джентльмены, сегодняшний ужин будет состоять из консервов; кулинария не является деятельностью, в которой я преуспела или старалась чего-нибудь достичь.
– Мой слуга Ахмед – превосходный повар, – ответил Реджи. – Одна из причин, по которым я выбрал его. Надеюсь, вы окажете мне честь быть моими гостями на сегодняшнем ужине.
Я приняла приглашение с надлежащими выражениями признательности. После того, как Реджи удалился в свою палатку, Эмерсон кисло заметил:
– Не удивлюсь, если к ужину он явится в полном вечернем костюме. Предупреждаю, Амелия: если это произойдёт, я буду ужинать с Кемитом.
– Мистер Фортрайт захватил с собой большое количество багажа, – сказал Рамзес, усевшись со скрещёнными ногами около меня. – Кроме револьвера, он взял две винтовки и солидное количество боеприпасов, а также…
– Должно быть, намерен поохотиться, – ответила я, думая, что лучше не спрашивать Рамзеса, как он разузнал это.
– Если так, то я собираюсь решительно протестовать, – величественно произнёс Рамзес.
– Только не окажись на линии огня, как ты вечно умудряешься, – отрезала я. – Ты тратишь слишком много времени на то, чтоб совать свой нос в чужие дела, Рамзес. Поднимись и дай мне руку. Осталось ещё несколько часов дневного света, и я хочу взглянуть поближе на те небольшие груды мусора, что к югу от номера четыре. Подозреваю, что они могут оказаться остатками гробниц царских жён – ибо даже в Гуше, где женщины пользовались значительной властью, их считали возможным обделять, когда дело касалось пирамид.
Эмерсон решил присоединиться к нам, и мы провели целый час самым приятным образом – ковырялись в завалах и спорили о том, где могут располагаться погребальные камеры. Рамзес, естественно, не соглашался ни со мной, ни с отцом.
– Мы не можем предполагать, – вещал он, – что, поскольку погребальные камеры в египетских пирамидах находились в основном под надстройкой, что подобное имело место и здесь. Вспомните, как Ферлини описывал камеру, в которой он нашёл драгоценности, находящиеся в настоящее время в Берлинском музее…
– Невозможно! – провозгласила я. – Лепсиус согласен со мной, что Ферлини, очевидно, ошибся. Ведь он не был археологом…
– Но был там, – сказал Рамзес. – А герра Лепсиуса не было. И при всём моём уважении, мама…
– Ну да, – быстро вмешался Эмерсон. – Но, мой мальчик, даже если Ферлини действительно нашёл погребальную камеру в верхнем этаже одной пирамиды, это могло быть исключение из общего правила.
Его попытка компромисса потерпела крах, как, впрочем, и всегда.
– Ерунда! – воскликнула я.
– Это не аргумент, папа, прошу прощения, – поддержал Рамзес.
Дебаты продолжали бушевать всё время, пока мы возвращались к палаткам. Осмелюсь утверждать, что редко встречается семья, у членов которой имеется столько общих интересов, сколько у нас, а свобода и откровенность, с которыми мы общаемся друг с другом, только добавляет нам взаимной радости.
Я везла с собой на всякий случай одно хорошее платье – никогда не знаешь, когда суждено повстречаться с высокопоставленными особами. Это было простое вечернее платье цвета нильской воды (71) в крупный рубчик, с квадратным вырезом лифа, юбкой с воланами, розовыми шёлковыми розами вокруг воланов и короткими рукавами-буф. Предоставляя Эмерсону привилегию (которой он часто пользуется) застегнуть платье, мне удалось убедить его надеть пиджак и сменить ботинки на подходящие туфли, но от галстука он отказался наотрез, утверждая, что избрал археологию именно потому, что галстук не являлся частью официального костюма для этой профессии. Однако следует признаться: когда Эмерсон прижимает меня к себе, возникает настолько поразительное ощущение, что отсутствие данного предмета одежды не умаляет эффекта ни в малейшей степени.
Затем я отправилась на поиски Рамзеса, поскольку могла с уверенностью предположить, что он будет мыть только те свои части тела, которые на виду. Когда я в бледно-зелёных воланах тащилась по песку, морщась от гальки, давившей на тонкую подошву вечерних туфлель, то чуть было не пожалела, что Эмерсон разместил палатку мальчика так далеко от наших. Причины для этого, разумеется, были весьма убедительны, и в целом преимущества намного перевешивали недостатки. (Даже в свете того, что вскоре произошло, я остаюсь при своём мнении.)
Рамзес не мыл даже те части, которые были видны. Он устроился на раскладном стульчике перед большой коробкой, служившей и столом, и конторкой. Всё вокруг было завалено бумажными листами, а сам он деловито строчил в потрёпанном блокноте, который всюду таскал с собой.
Он приветствовал меня со своей обычной изысканной вежливостью, более подходящей серьёзному старому джентльмену, нежели маленькому мальчику, и попросил дать ему ещё минуту, чтобы закончить свои записи.
– Хорошо, – сказала я. – Но поторопись. Опаздывать, когда приглашён к ужину, невежливо. Что тут у тебя настолько важное?
– Словарь диалекта, на котором говорят Кемит и его друзья. Правописание, по необходимости, фонетическое; я использую систему, заимствованную из…
– Ладно, Рамзес. Но не копайся. – Взглянув через плечо, я увидела, что он составил словарь по частям речи, оставив несколько страниц для каждой. Ни одно из слов не было мне знакомо, но мои знания нубийских диалектов были крайне ограничены. С облегчением я заметила, что обучение языку Кемита не включало слова, против которых я могла возражать, в том числе – некоторые существительные, применяемые к определённым фрагментам человеческой анатомии.
Когда Рамзес закончил, то предложил мне устроиться на своём стульчике, который я и вытащила на улицу, закрыв за собой полог палатки. Несколькими годами ранее Рамзес вытребовал привилегию конфиденциальности при совершении омовения или смене одежды. Я выполнила это требование с колоссальным удовольствием, ибо мытьё маленьких грязных извивающихся мальчишек никогда не относилось к моим любимым развлечениям. (Няня Рамзеса точно так же не намеревалась возражать.)
Я просила Эмерсона присоединиться к нам, когда он будет готов, а пока умиротворённо ожидала. В тот вечер закат был особенно ярок, пламенея золотым и малиновым, что изысканно контрастировало с насыщенной лазурью зенита. На этом гобелене живого света тёмными силуэтами выделялись зазубренные контуры пирамид. Как и любой разумный человек, я размышляла о тщете человеческих стремлений и краткости людских страстей. Когда-то эта заброшенная пустыня была святым местом, украшенным разнообразными красивыми и добротными предметами (во всяком случае, по понятиям древних). Храмы, построенные из резного и раскрашенного камня, представлявшие величественные памятники; белые одежды жрецов, торопившихся исполнить свои обязанности – принимать подношения еды и сокровищ для возложения на алтарях усопших царей. Тени углублялись, ночь кралась по небу, и тут я услышала мягкий шелест бьющихся крыльев. Не птица ли это с человеческой головой, ба (72), душа какого-то давно исчезнувшего фараона, возвратилась вкусить еды и питья в своём храме? Нет, это всего лишь летучая мышь. Бедная ба голодала бы много веков подряд, если бы зависела от приношений своих жрецов...
Эти поэтические мысли были грубо прерваны неуклюжим появлением Эмерсона. Он может двигаться быстро и тихо, как кошка, если захочет; на этот раз он не пожелал, ибо не был расположен к светским условностям. Как и почти всегда.
– Это ты, Пибоди? – позвал он. – Так темно, что едва видишь, куда идти.
– Почему ты не принёс фонарь? – спросила я.
– Нет смысла. Скоро взойдёт луна, – ответил Эмерсон с той поразительной нелогичностью, в которой мужчины постоянно обвиняют женщин. – Где Рамзес? Если уж нам пришлось, давайте покончим с этим.
– Я готов, папа, – сказал Рамзес, поднимая полог палатки. – Я старался изо всех сил, чтобы выглядеть настолько аккуратно, насколько это возможно, учитывая обстоятельства, которые не способствуют лёгкому достижению этого состояния. Я уверен, мама, что мой внешний вид является удовлетворительным.
Так как всё, что я видела – тёмный силуэт на не менее тёмном фоне палатки, то едва ли могла вынести верное суждение по этому поводу. Я предложила зажечь фонарь. Не столько потому, что хотела проверить сына – дальнейшее промедление превратило бы Эмерсона в дикаря – а потому, что уже наступила ночь, и по неровной земле ходить трудно, особенно даме в обуви на тонкой подошве. В конце концов мы двинулись в путь. Я попросила Эмерсона дать мне руку. Он любит, когда я опираюсь на его руку, и пока Рамзес шёл впереди, освещая путь, Эмерсон позволил себе несколько ласковых жестов. И это успокоило его до такой степени, что он ограничился всего лишь одним грубым замечанием, когда увидел изысканный стол, устроенный Реджи для нашего приёма.
Стол был украшен свечами и покрыт скатертью из весёленького ситца. Скорее всего, купленной на суке – я видела там такие же. Посуда явилась из того же источника, но я была уверена, что вино – нет; даже предприимчивые греческие купцы не закупали дорогой немецкий рейнвейн. Ковёр, на котором разместился стол, был красивым, старинным восточным, фон цвета тёмно-красного вина усыпАли вытканные цветы и птицы. Мне оставалось только восхищаться вкусом, который помог выбрать лучшие образцы местного мастерства, а также любезностью и заботой, направленными на то, чтобы гости не испытывали неудобства. Люди высмеивают англичан, соблюдающих формальные стандарты среди дикарей, но я принадлежу к школе, ученики которой верят: подобные усилия оказывают благотворное влияние не только на участников, но на наблюдателей.
Кулинария Ахмеда полностью соответствовала уверениям его хозяина, и вино было превосходным. Эмерсон зашёл так далеко, что согласился взять стакан, но, несмотря на настояния, отказался от бренди, предложенного Реджи по завершении трапезы. Из вежливости я присоединилась к молодому человеку и с удовлетворением отметила, что он был воздержан, как и я, ограничивая себя одним бокалом коньяка.
– Ещё пригодится, – улыбнулся Реджи, наблюдая, как Ахмед уносит бутылку. – Но, возможно, я должен поделиться с моими людьми – доставить им особенное удовольствие накануне праздника…
Эмерсон покачал головой, а я решительно вмешалась:
– Ни в коем случае, Реджи. Выпивка – одно из проклятий, которые белый человек принёс в эту страну. Военные власти совершенно справедливо строго контролируют количество ввозимого спиртного. И познакомить этих бедных людей с пьянством – оказать им медвежью услугу.
– Это не подлежит никакому сомнению, мама, – сказал Рамзес до того, как Реджи успел ответить. – Но разве нельзя несколько смягчить свою точку зрения? Алкогольные напитки были известны здесь ещё до европейской колонизации; древние египтяне охотно употребляли как пиво, так и вино. Даже маленькие дети…
– Пиво и вино не так вредно, как спирт, – сказала я, хмуро глядя на сына. – И всё перечисленное вредно для маленьких детей.
Эмерсон начал ёрзать, так что я поблагодарила Реджи за гостеприимство, и мы отправились обратно к нашим палаткам. Луна поднялась. Она светила вполсилы, но достаточно ярко, чтобы обойтись без фонаря. Мягкие серебристые лучи богини ночи навевали очарование магии и романтики. (Впрочем, вино тоже сыграло свою роль.) Эмерсон убыстрял шаги, и я не отказывалась спешить вместе с ним. Мы оставили Рамзеса в палатке с нежным, хотя и несколько сокращённым, пожеланием доброй ночи, и поскорее отправились к себе.
Нет ничего лучше усердных физических упражнений, чтобы вызвать здоровый сон. Я крепко спала той ночью. И разбудил меня не обычный, слышимый шум, но то, что мне показалось голосом, проникшим в мои сны с пронзительным и настойчивым зовом о помощи. Он взывал к тому неодолимому инстинкту, который живёт глубоко в материнской груди, снова и снова. Я попыталась ответить; мой голос не мог вырваться из горла. Я попыталась встать; мои конечности были прикованы к земле.
Затем груз сместился, и Эмерсон, сонно ругаясь, поднялся на четвереньки. И выбежал прежде, чем я успела его остановить, но меня утешило то, что он успел накинуть широкий халат; резкое падение температуры в ночное время, по-видимому, побудило его отойти от обычая (73). Моя собственная ночная рубашка была достаточно просторной, чтобы не нарушать приличий, хотя и не очень подходила для прогулок за границей. Я задержалась только для того, чтобы обуться и схватить зонтик (74), и тут же бросилась вслед за мужем.
Источник возмущения находился, как и следовало ожидать, возле палатки Рамзеса, где я увидела весьма странную картину. Одно тело лежало ничком на земле. Другое возвышалось над ним, уперев руки в бёдра. Третье, меньших размеров, бледное и неподвижное, как статуя из известняка, застыло на расстоянии нескольких футов.
– Пибоди! – взревел Эмерсон.
Я заткнула уши.
– Я стою рядом, Эмерсон, незачем кричать. Что случилось?
– Это уже из ряда вон, Пибоди! Посмотри! Он снова взялся за своё! Я уже начал привыкать к его манере падать в обморок по любому, даже малейшему поводу; но разбудить людей в середине ночи…
– Это не обморок, Эмерсон. Он ранен. Истекает кровью.
Я осознала истину, когда мои пальцы коснулись липкой влаги. Как и Эмерсон, Реджи был облачён в туземный халат, только тёмно-синий.
– Свет, Эмерсон! – крикнула я. – Мне нужен свет. Рамзес, принеси фонарь. Рамзес! Ты меня слышишь?
– Сейчас зажгу, – отозвался Эмерсон. – Бедный парень не может прийти в себя после такого резкого пробуждения.
Я подошла к Рамзесу. Даже когда я склонилась над ним, он, казалось, не осознавал моего присутствия. Я стала трясти его за плечи, заставляя говорить со мной. (Надо сказать, что я поступала совсем не так, как обычно: требовала от Рамзеса ответа вместо того, чтобы прекратить поток его слов.)
Наконец он моргнул и медленно произнёс:
– Кажется, я спал, мама. Но я встал и пошёл, когда ты позвала меня.
Холод, пронизавший меня до костей, вовсе не был вызван прохладным ночным воздухом.
– Я не звала тебя, Рамзес. Даже сейчас. Ты сам звал меня.
– Как странно. – Рамзес задумчиво погладил подбородок. – Хм... Мы должны обсудить эту ситуацию, мама, и сравнить наши впечатления по поводу того, что произошло. На земле лежит мистер Фортрайт?
– Да, и, похоже, он больше нуждается в моём внимании, чем ты, – ответила я, испытав невероятное облегчение от того, что Рамзес снова стал сам собой. – Неси фонарь сюда, Эмерсон.
Эмерсон испуганно охнул, когда свет лампы озарил лежавшего человека.
– Прошу прощения, Пибоди, я думал, что ты, как обычно... Хмм… Он, кажется, истекает кровью. Он мёртв?
– Нет ни одного шанса умереть, если в рану не попадёт инфекция. – Я перевернула Реджи на спину и стащила халат, обнажив руку и плечо, более мускулистые, чем можно было ожидать. – Всё не так плохо, как я боялась. Кровотечение, кажется, остановилось. И – святые небеса! Вот оружие, которым он был ранен. Лежало под ним.
Я подняла его на рукоятке и вручила Эмерсону.
– Всё страньше и страньше (75), – пробормотал он. – Это не местный нож, Пибоди, это добрая шеффилдская сталь с клеймом английского фабриканта. Не мог ли Фортрайт сам упасть на него?
– Сейчас это абсолютно неважно, Эмерсон. Его надо отнести в палатку, чтобы я могла им заняться. Где, к чёр… шляются его слуги? Как они могли проспать такой шум?
– Скорее всего, пьяные, – начал Эмерсон. Затем из темноты раздался тихий голос:
– Я здесь, леди. Я отнесу его.
И так случилось, что первое, с чем встретился взглядом Реджи, была высокая фигура Кемита, освещённая лампой. Резкий крик вырвался из уст раненого.
– Убийца! Изверг! Вы вернулись прикончить меня?
– Мистер Фортрайт, вы просто зануда, – нетерпеливо прервал Эмерсон. – Спасибо, Кемит, я справлюсь сам. – Он поднял юношу своими могучими руками.
Голова Реджи упала на плечо Эмерсона. Он снова потерял сознание. Мне пришлось согласиться с мужем: Реджи действительно был занудой, особенно по отношению к Кемиту, но чем он занимался в полночь так далеко от собственного лагеря?
Стоявший на четвереньках, засунувший нос чуть ли не в землю и тем самым напоминавший охотничью собаку, выслеживающую кролика, Рамзес осматривал то обильно залитое кровью место, где лежал Реджи.
– Немедленно встань, Рамзес, – сказала я с отвращением. – Твоё болезненное любопытство невыносимо. Либо отправляйся спать, либо иди со мной.
Как я и ожидала, Рамзес решил пойти со мной. Когда мы вошли в палатку Реджи, Ахмед уже был там, демонстративно и неубедительно протирая глаза.
– Вы звали, эфенди? – спросил он.
– Естественно, – отрезал Эмерсон, от чьих криков обычно содрогается небо. – Дьявол тебя побери, Ахмед, ты что, ослеп и оглох? Разве ты не видишь, что твой хозяин ранен?
Ахмед приступил к представлению.
– Валлахи-эль-азем (76)! Это же молодой эфенди! Что случилось, о Отец Проклятий?
В ответ Эмерсон продолжил доказывать свои претензии на этот титул с такой убедительностью, что Ахмед мгновенно зажёг лампы и приготовил кушетку для хозяина. Реджи привёз с собой отличный комплект медицинского снаряжения. Я быстро очистила рану и перевязала её. Всё обошлось небольшим надрезом без всяких швов.
Капелька бренди вскоре привела Реджи в сознание, и первыми словами юноши были извинения за то, что он причинил мне столько неудобств.
– Какого чёрта вам понадобилось в полночь рядом с палаткой моего сына? – немедленно взял дело в свои руки Эмерсон.
– Я просто гулял, – ответил Реджи тихо. – Не мог заснуть – сам не знаю, почему. И подумал, что от прогулки мне станет лучше. Но когда я приблизился к палатке мальчика, то увидел... увидел...
– Ни слова больше, – заявила я. – Вам нужно отдохнуть.
– Нет, я должен сказать.– Его рука нащупала мою. – Вы должны верить мне. Я увидел, что полог палатки откинут, и в проёме появилась бледная, призрачная фигура. Я страшно испугался, но тут же понял, что, вероятно, это мастер Рамзес. Естественно, я предположил, что он был… он чувствовал необходимость...
– Продолжайте, – сказала я.
– Я уже собирался уходить, когда увидел другую фигуру, тёмную, как тень, и высокую, как молодое дерево, скользившую к мальчику. Рамзес медленно шёл к ней. Они встретились – и тёмная фигура протянула руки, чтобы схватить мальчика. Это помогло мне стряхнуть оцепенение. Понимая, что Рамзесу угрожает опасность, я бросился к нему на помощь. Само собой разумеется, у меня не было никакого оружия. Я сцепился с человеком – ибо это был человек, но с мышцами, как бухты канатов, и сопротивлявшийся со свирепостью дикого зверя. – Этот рассказ явно полностью исчерпал его силы. Реджи завершил слабым дрожащим голосом: – Больше я ничего не помню. Охраняйте мальчика. Он...
Я приложила палец к губам.
– Не нужно, Реджи. Вы ослабели от шока и потери крови. Не бойтесь, мы проследим за Рамзесом. Пусть благодарность преданных родителей утишит ваши раны, и вы сможете спокойно уснуть, зная, что вы…
Эмерсон громко фыркнул.
– Если ты хочешь, чтобы он отдохнул, Амелия, почему бы тебе не замолчать?
Выглядело вполне разумно. Я приказала Ахмеду следить за своим хозяином и позвать меня, если его состояние вдруг переменится. Когда мы вышли, я сказала Эмерсону, что Рамзесу лучше провести остаток ночи с нами.
– Он вполне может остаться и сам, – отозвался Эмерсон. – Ночь уже на исходе... Рамзес, что ты можешь сказать в своё оправдание?
– Очень интересные события, папа, – ответил Рамзес.
– Я так и думал. Ну?
Рамзес сделал глубокий вдох.
– Начнём с того, что я не помню, как покинул свою палатку. Я не видел никакой таинственной тёмной фигуры, я не видел никакой схватки…
– Ха! – воскликнул Эмерсон. – Значит, Фортрайт солгал!
– Не обязательно, папа. Он, может быть, просто преувеличил свирепость борьбы; я замечал, что люди так поступают, пытаясь доказать свою доблесть. А разбудил меня, как я считаю, голос, зовущий меня по имени и настоятельно призывавший к себе. Я думал, что это мамин голос, и отозвался, но совершенно ничего не помню, кроме того, что мама трясла меня за плечи.
Мы дошли до палатки. Я вытащила дополнительные одеяла и устроила из них своего рода гнездо для Рамзеса рядом с нашими спальными ковриками. Но, когда я попыталась устроить сына в этом гнезде, он воспротивился:
– Ещё одно, мама. Когда ты увидела меня, исследующим землю…
– То ты играл в сыщика. Очень глупая привычка, Рамзес; в конце концов, ты только маленький мальчик. Предоставь это родителям.
– Мне пришло в голову, что если нападавший оставил улики, то может вернуться и уничтожить их до наступления утра, – сказал Рамзес.
– Преступники отнюдь не так небрежны, чтобы оставлять улики, лежащие прямо на виду, Рамзес. Ты читали слишком много романов.
– Несомненно, мама, что так и происходит в подавляющем большинстве случаев. Но этот преступник действительно оставил следы. Я считаю, что это было сорвано с его головы во время драки.
Из складок своей объёмистой белой ночной рубашки он извлёк предмет, который и предложил для осмотра. Это была шапка очень хорошо знакомого мне образца, хотя не в пример чище, чем большинство из тех, которые я видела на головах египтян. Она не пользовалась популярностью в Нубии, где большинство мужчин предпочитают тюрбан.
– Хм, – сказал Эмерсон, исследуя её. – Похожа на те, что я видел в Луксоре. Может, на Фортрайта напал его собственный слуга? Довольно бесстыжий парень.
– Реджи узнал бы его, вне всякого сомнения, – покачала я головой. – Ни один из наших мужчин не носит такого, но умный злоумышленник мог бы воспользоваться ей для маскировки, или же...
Здесь я остановилась и с подозрением уставилась на сына, который выдержал мой взгляд с таким выражением чистосердечности и невинности, что это было практически равнозначно признанию. Искусство маскировки являлось одним из любимых занятий Рамзеса. Практика, безусловно, была несколько ограничена, так как рост Рамзеса позволял ему имитировать лишь малолетнюю часть населения, но мной владело неприятное ощущение, что по мере взросления моего сына расширится и его деятельность.
– Рамзес,– начала я. Но прежде, чем мне удалось продолжить, Рамзес достал ещё один странный предмет.
– Я обнаружил это недалеко от места преступления, мама. На мой взгляд, это ещё серьёзнее, чем шапка.
Эмерсон приглушённо вскрикнул и выхватил его из рук мальчика. На первый взгляд я ничем не могла объяснить усиленного внимания, с которым муж углубился в изучение находки. Тонкий стержень, как будто из тростника, нескольких дюймов длиной; зазубренный конец позволял предположить, что его отломали от более длинного прута. Другой конец заканчивался куском дерева, к которому был прикреплён тупой, закругленный камень, обточенный, как миниатюрный шар. Место, где дерево соединялось с тростником, было проткнуто узорной полосой, скреплявшей обе части.
– Что это такое, Господи? – воскликнула я.
Эмерсон покачал головой, но не в знак отрицания, а будучи не в силах поверить своим глазам.
– Это стрела или её часть.
– Здесь нет наконечника, – возразила я.
– Вот наконечник, или остриё, как его ещё называют лучники. – Ноготь Эмерсона щёлкнул по круглому камню. – Он прикреплён к куску дерева, а тот, в свою очередь – к древку. Как гриб на ножке. Он затуплён, потому что такая стрела используется, чтобы оглушить, а не убивать.
– Ясно. – Я наклонилась, чтобы рассмотреть поближе, отметив изысканность украшения. – Это что-то напоминает мне, но я не могу вспомнить, где видела подобное.
– Не помнишь? Тогда я освежу твою память. – Глаза Эмерсона не отрывались от сломанной стрелы. – Охотничьи сцены в фиванских гробницах – вот где ты видела такую стрелу. Она абсолютно идентична оружию, с которым древнеегипетская знать охотилась на птиц в болотах. Идентична, Пибоди. Если не считать того, что ей всего несколько лет…
Примечания.
68. Deja vu, дежа вю. Дословно – «уже виденное» (фр.). Психическое состояние, при котором человек ощущает, что он когда-то уже был в подобной ситуации, однако это чувство не связывается с конкретным моментом прошлого, а относится к прошлому в общем.
69. Норфолкский костюм – один из видов одежды конца ХХ – начала ХХ веков. Им пользовались при катании на велосипеде или при игре в гольф.
70. Und so weiter – и так далее (нем.)
71. Еau-de-Nil , цвет нильской воды – бледно-зелёный
72. Ба — в древнеегипетской религии понятие, обозначающее глубинную сущность и жизненную энергию человека. По верованиям египтян, душа-Ба состояла из совокупности чувств и эмоций человека. Изображалась в виде птицы с человеческой головой. В оригинале обыгрывается созвучие слов ba и bat (летучая мышь, англ.).
73. В предыдущих романах не раз встречались намёки на то, что внезапно разбуженный Эмерсон выскакивает наружу в полностью раздетом состоянии, не обращая на это ни малейшего внимания…
74. Ничего удивительного. Амелия Пибоди весьма эффективно использует зонтик, как оружие. Вспомните предыдущие романы.
75. Л. Кэрролл. «Алиса в стране чудес». Перевод Н. Демуровой. Эта фраза с XIX века прочно вошла в английский лексикон.
76. Валлахи-эль-азем! – здесь: клянусь всемогущим Творцом! (арабск.)