(рассказ из книги "Дню Великой Победы посвящается...")
…Действие разворачивалось в деревне Зелёный Гай Краснолучского района Луганской области (сейчас это конфликтная территория Украины).
– Сам я 1932-го года рождения. В сороковом году я пошёл в первый класс, – начал свой рассказ Геннадий Фёдорович, – и через год война началась. Только объявили войну, отца прямо с шахты забрали на фронт (он шахтёром был). И я ёго провожал аж до самой станции Штеровки. Я со слезами провожал отца.
– А откуда ты узнал о войне? – спросил я у деда.
– Мать пришла и сказала, что отца забирают на фронт… Она побежала покупать ему туфли. Где-то у соседки купила, и в этих туфлях отец поехал.
…Потом что? Зима настала, пришли в деревню итальянцы..., или мадьяры (у них форма одинаковая была, как у немцев, только разговаривали на своём языке). Кур крадут, яйца тянут, молоко, ходят по дворам, кричат: "Млэ;ко, млэ;ко!" …В дом они к нам зашли, а мы на полу спали все (Толик, Валька, Лидка, Юрка), лежим на полу покатом (кроватей у нас не хватало, одна была). Дом у нас состоял из зала и прихожей. Трельяж у входа стоял. Ну, врываются итальянцы и штыками в постель, вот так: "Ку;рка, ку;рка, я;йко!" А он же, Толик, спал сбоку от меня. Его как испугали..., и после того, как война закончилась, он и умер. Это тогда мой самый младший брат был.
…Немцы после мадьяр пришли. Мадьяры как завалились в нашу хату – 20 человек! Соломы настлали и спали на ней. А мы на кровати спали поперёк – 5 душ нас было. На одной кровати спали...
И что? Кукурузу крали эти мадьяры. А у нас сундучок был, и кукурузу в нём хранили, чтобы есть. А они, эти, мадьяры: "Кукуру;з, кукуру;з, я;йко, млэ;ко, ма;тка, гырч, гырч!" А что такое "гырч"? Перец! А у нас висела на стене связка красного перца. Кашу мамалыгу варят из кукурузы и этот перец кидают в неё. И вот они сидят и едят его. Его же не съешь, он же горький!.. Так они всё грабили.
И вот чем нам жить? Коней бьют, мать с поля боя мясо привезёт на санках, лопатки две, и эту конину мы едим. Сначала мадьяры не любили конину есть, а потом как попробовали, узнали, что мы умеем конину готовить, – за буханку хлеба коня отдавали!
Ну, и что? У нас за огородами речушка течёт, овраг такой, вот как в Садках… (дед имел в виду село Садки Красногвардейского района Белгородской области). А огорода у нас было 40 соток, да ещё и совхоз нам давал. И вот мы там капусту сажали и поливали. В 4 часа мать нас гонит капусту поливать. Утром идём, поливаем и вечером. У нас капуста – вот такие вот головы были, огромные! Этим и жили.
После мадьяр немцы зашли. Немцы как зашли в деревню – тянули пушки, кони пар по десять пушку тянут! А сугробы страшные были, страшные были сугробы! И вот к нам немец зашёл в дом, сместив проживавших до этого мадьяр. А в доме у нас было тепло! Вязанку дров я принесу из леса, растоплю, и вот мы засыпаем её и топим.
А у нас корова своя была. Сарай отец делал, а укрыть не укрыл, и корова у нас стояла в коридоре. Вот так дверь в дом открываешь и сразу в коридор попадаешь. В сарае у нас корова не стояла, там сено лежало. Коз держали, и коза у нас была. Я и козу доил, и корову. И убирал за ними. Всё во время войны научился. А мать носила молоко в Красный Луч на базар.
И вот задумала коза котиться. А дома ни кого не было – отец на фронте, мать на работе. И я босиком по снегу к соседу побежал (я же не понимал ничего, думал, что с козой что-то неладное). И пока мы прибежали, коза уже окотилась.
А корова молоко хорошее давала! …Мать в плиту поставит молоко, напарит в кувшине, сметаны наделает (у нас она на Украине закваской называлась), и утром несёт на базар. Семь километров на базар носила мать.
…И когда немцы зашли во двор, начали и корову тянуть, и свиней, у кого есть, режут, и всё. А у нас корову забирать. Сначала пришёл один, пишет на дверях: "Ма;тка, млэ;ко нэма; – корову забираем!" А молока ж нету – всё забирают, нет молока! …И вот мать пойдёт, пожалуется их старшему, а он придёт и напишет на дверях: "Если у матери корову, молоко заберёшь – я тебя убью!" Друг на друга немцы так говорили. Они тоже разные были – какие шли за русских, а какие за своих.
Ну, и что ещё? Приходит Ми;цкий, староста, у немцев был тогда, и говорит матери: "Катерина Григорьевна, наверное, придётся всем эвакуироваться из деревни, иначе немцы нас побьют!" А у нас немцы как раз под окном поставили пушку! Около нашего дома был их радиоузел. И нас выслали всех из деревни Зелёный Гай, всех до одного в Красный Луч.
Нас поселили в двухэтажных домах. А я пошёл побираться. Ну, что? Есть-то нечего, в огороде у нас немцы всё забрали. И потому пошёл побираться. В один дом зайду, попрошу милостыньку, Христа ради. И подавали! Кто кусок хлеба, если есть, кто картошины, кто яйцо. У кого что было, то люди и подавали. Никто не отказывал. И в магазин приходил, просил милостыньку. А ещё была деревня Ивановка, семь километров от Штеровки, и в этой деревне был храм, я и туда приходил, просил милостыньку.
– А разве в то время были церкви при коммунизме, разве их тогда ещё не убрали? – спросил я у Геннадия Фёдоровича.
– Не, тогда они ещё были, ещё службы велись! И батюшки были (одного батюшку немцы повесили на трубе). И я вот ходил туда, просил милостыньку. Да, это как раз на Пасху было. Не помню, вроде, 1942-й год это был уже. И вот мне как нагрузят сумку хлеба и сухарей, и несу домой, всю семью спасаю – Валька, Лидка, Толик, Юрка, две сестры и два брата было, и мать кормил. А мать меня ищет ночами! Я ж по неделе ходил, домой не возвращался, чтоб куски хлеба набрать! И ночевал на улице. Где придётся, там и ночую. Доставалось мне ходить побираться!
А в один дом зашёл – немец с русской девушкой стоит, гулял с ней. И он на меня пистолет направил. Я тут же убегать – слышу, они захохотали! Может, он меня застрелить хотел, а может, пугануть, ну, я убежал, не нашли меня.
Да, я и к немцам ходил побираться! Однажды иду и вижу немца около колодца. Он увидел меня и говорит: "Komm, Kind!" Ну, думаю, сейчас он меня и убьёт! Ну, и что он говорит? "У ма;тки пять душ киндер?" "Пять!" – говорю ему я. "Куша;ть хочешь?" – спрашивает. "Хочу!" – говорю ему. И ведёт меня с собой да ещё спрашивает: "Куда идёшь?" А я ему и говорю, что к своему дому дыр-дыр взять – кукурузу молоть. У нас такая мельница была ручная. Она в нашем доме осталась, после того как немцы нас выселили.
И немец меня ведёт, доводит до дома: "Ки;ндер, сиди тут, чтобы эсэ;с не увидел, эсэ;с будет – капут!" Ну, я вот и сижу, он выходит, выносит мне полбуханки хлеба и масло сливочное намазанное: "На, ки;ндер, куша;й!" А дыр-дыр, показывает, чтоб я нагнулся за заборами и никто меня не увидел. И так, как он мне сказал, я нагнулся и пробрался в свой дом (ну, в доме никого не было). В доме трельяж и кровать на месте были, солома везде устлана была, они на соломе спали. Я забрал дыр-дыр, и так, как немец мне сказал, я ушёл оттуда.
А ещё у меня случай был. Полез я как-то на дерево к скворечнику, руку в дырку просунул, чтоб достать птенца посмотреть. А немцы ж птиц любят! И вот меня тогда немец увидел и крикнул: "Komm, Kind!" А я ж думал, что убегу всё равно. И только с сарая спрыгнул на бочку железную, которая там стояла, он меня схватил, снял штаны и доской начал огревать, чтоб больше я птиц не трогал.
После немец нас погрузил в вагоны и повёз в Германию. Доехали до станции Поло;ги Запорожской области. В Запорожье нас привезли немцы, и мы там оставались до самого конца войны. Нас сначала всех в баню погнали. И хлопцев, и девчат. После нас отправили в колхозы хлеб убирать.
А нам…, там дед в Колодя;нке был, он хлеб по куску раздавал. Ну, мы становимся в очередь к деду этому. А чтоб он не заметил, мы картузы меняли – один картуз надену, захожу, он подаёт кусок хлеба, потом другой картуз надену, он мне снова подаёт кусок хлеба (он же меня не узнаёт).
Потом нас расселили по деревням, кого где. Нас поселили в дом, где конюшня. Мать на работу ходила, перец сладкий убирала.
А потом когда пошло наступление наших, уже под конец войны, немцы стали палить всё на свете – дома, церкви. Они отступали и не хотели, чтоб нашим что-нибудь ос-талось. Целые деревни сжигали.
А мельницу как запалили, кинулись люди спасать! Масло горело, люди вёдрами из бочек выносили. И мать дома как нальёт масло в тесто, как пышек напечёт! Масляные пышки были!..
Вешались девчата, хлопцы молодые. Забирали в Германию молодёжь, а они не хотели в плен идти, работать. Малых не забирали туда. Было и такое, что сжигали маленьких детей, в костёр кидали, ну, меня не получилось поймать.
А как наши "Катюши" зашли в Запорожье, всех немцев переполошили, всех перебили! Сначала, как помню, самолёт один прилетел, полетал, полетал, приземлился, потом поднялся и улетел. И после его пришли наши "Катюши" и начали бомбить.
А у нас поезда стояли с вагонами, немецкими солдатами, ранеными и простыми людьми гружёные. Наши "Катюши" начали и их бомбить. И солдатам доставалось, и гражданским, они ж, вагоны, кучно стояли, не получалось так, чтоб гражданских не зацепить. Много погибло людей.
Не все солдаты хотели воевать против фашистов, многие дезертировали, убегали, в основном это были западенцы, "бэндэры" с Западной Украины. За немца шли они, а на стороне наших не особо хотели воевать. Видел я таких, хотя не понимал, куда они убегают, это мне уже после сказали, что они дезертировали. И они же, эти "бэндэры", дом раскрывали – солому стаскивали и своих коней кормили.
Мне, Алёша, война хорошо досталась. Тогда, ещё мы в деревне жили, нам объявили спрятаться в погребах. Тогда подвалов не было, а погреба были. Мы коров привязали, а сами в погреб прятаться от немца. И вот, значит, началась стрельба. Наши стреляли по немцам. Стреляли, стреляли, ну, вроде притихло. Тишина, тишина... Я только голову вытащил из погреба, посмотреть, не разнесли ли дом, раз, слышу свист, пригнулся, и пуля пролетела мимо меня! Если б я ещё так постоял, точно б мне голову снесло! А та пуля у меня на огороде и взорвалась.
– Много было дел, много ещё вспоминать! Снарядов после войны сколько ещё осталось, сколько одних детей погибло – сами себя поубивали! Баловались так. Ну, а я этим не занимался. Ну, а после войны пленных немцев запрягали в сани вместо коней, и те тащили капусту на санях. Немцев капустой кормили, – у моего деда после этого на лице появилась улыбка.
– А что было с отцом? – спросил я, пытаясь больше узнать о своём прадеде.
– Отец мой попал в плен, всю войну в плену пробыл. А что ж не попасть? Одна винтовка на пять человек была! Тогда ж дефицит был в оружии. А он же, отец, коммунистом был, их немцы окружили в лесу, и отец свой партийный билет под деревом спрятал. Если б не спрятал, его немцы расстреляли б. Немцы ж страсть как коммунистов не любили! И так отец всю войну в плену пробыл. После войны он только в 1946-м году вернулся.
Поначалу мы его считали без вести пропавшим, даже пособие на него получали. Однажды мать пошла на базар. А на базаре там гадал Роман слепой. По книжке гадал, читает и узнаёт. И свинками морскими гадали. Они талончики вытаскивали. И вот мать подошла к Роману, чтоб тот погадал, и он сразу ей сказал, что её муж живой. Потом мать подошла со свинками погадать. Рубль тогда стоил один талончик. И тоже сказали ей, что муж живой.
А мы дома были, мать ещё не приходила. И вот приходит соседка к нам и говорит, что с 10-й шахты передавали, что нашего отца видели. Мать как пришла, мы ей это и передали. Она, мать, и побежала к нему.
А отца американцы освободили. У них он месяц жил, поправился, они его там галетами кормили. Ну, и как к нам из-за границы их перевезли, так они сразу стали изменниками Родины. Их посчитали дезертирами. И отец мой попал на марганцевые шахты. Долго его дезертиром считали.
А мы как узнали, что отец живой, после того пришло и письмо от него. Но на родину, на Украину ему не разрешали вернуться. Семье разрешили соединиться, а на родину не разрешали. И мы на Украине дом продали и уехали к отцу в Кире;евск, в Тульской области он был. Отец в шахте работал, да и я потом в шахте работал.
А так отец родом из Волоконовки, из Плотвянки, мать из Валуек, а он из Волоконовки. Не знаю, почему они тогда в Луганскую область уезжали...