Своими, книжными путями, я установил, что в <Венце> Катаева <Колченогий> есть Владимир Нарбут, известный ещё со времён Ахматовой и Гумилёва, поэт, получивший поддержку от Сергея Городецкого и Валерия Брюсова. Он был автором нашумевших поэтических книг: <Аллилуйя> и <Плоть>. В <Венце> его биография описана яркими красками.
Как оказалось позже, поисками расшифровки Колченогого занимался американец с некоторых времён - Марк Авербурх, о чём он и сообщил в книге Межконтинентальные разговоры (Сергей Есин - Марк Авербурх):<Так вот, как Вы знаете, все его герои образно зашифрованы: Есенин, Маяковский, Пастернак и т.д., эти были легко распознаваемы. Но один из них - Колченогий - просто сводил с ума. Я-то перелопатил весь двухтомник <Моя библиотека> Смирнова-Сокольского и всё же отловил название-бестию, т.к. Катаев где-то упомянул название стихов. Им оказался Вл. Нарбут, человек с повреждённой рукой (так что кличка не совсем точна). Но это был поединок! Сейчас же такие поиски сводятся к щелчку компьютерной мыши. Интернет всесведущ>.
Однако, в пику Марку Авербуху, заметим, что, если более внимательно читать катаевский Венец, то понятно, что у Нарбута ещё до потери кисти руки была травма колена, что и делало его походку весьма отличной от обычной: <С отрубленной кистью левой руки, кульпяпку которой он тщательно прятал в глубине пустого кармана, с перебитым во время гражданской войны коленным суставом, что делало его походку странно качающейся, судорожной,
несколько заикающийся от контузии, высокий, казавшийся костлявым, с наголо обритой головой хунгуза, в громадной лохматой папахе, похожей на хризантему, чем-то напоминающий не то смертельно раненного гладиатора, не то падшего ангела с прекрасным демоническим лицом, он появлялся в машинном бюро Одукросты, вселяя любовный ужас в молоденьких машинисток; при внезапном появлении Колченого они густо краснели, опускали глаза на клавиатуры своих допотопных <ундервудов> с непомерно широкими каретками>.
Довольно долго я отыскивал имя зашифрованного Катаевым друга Есенина(<Королевича>) <Маленького сына водопроводчика>. Им оказался Василий Казин: <А рядом с ним шел очень маленький, ростом с мальчика, с маленьким носиком, с крупными передними зубами, по-детски выступающими из улыбающихся губ, с добрыми, умными, немного лукавыми, лучистыми глазами молодой человек. Он был в скромном москошвеевском костюме, впрочем при галстуке, простоватый на вид, да себе на уме. Так называемый <человек из народа>, с которым я уже был хорошо знаком и которого сердечно любил за мягкий характер и чудные стихи раннего революционного периода, истинно пролетарские, без подделки; поэзия чистой воды: яркая, весенняя, как бы вечно первомайская>.
Мой отец - простой водопроводчик,
Ну, а мне судьба судила петь.
Мой отец над сетью труб хлопочет,
Я стихов вызваниваю сеть.
Так вот и кладу я песни-сети...
Многим и не вздумать никогда,
Что живёт в искуснике поэте
Сын водопроводного труда.
1923