За полночь поднялся холодный ветер, небо прояснилось, полная колдовская луна, расчерченная ветвями, светила как безумный фонарь. Илья проснулся от холода и вертелся под тулупом не меньше часа, не в силах успокоиться и заснуть, то впадая в чуткое забытье, когда шум тревожимой ветром рощи слышался голосами, то страдал от припадка ясности, когда сна ни в одном глазу и тайны вселенной кажутся очевидными как овсянка. В такие минуты гений что-нибудь открывает, а нормальный человек ищет, чего бы выпить.
Измаявшись, так и не совладав с собой, он встал и осоловело прислонился к купальне, в которую нанесло листвы, так что воду покрывал сплошной буро-желтый слой. Было три часа. Идти на станцию еще рано. Чем занять себя – непонятно.
Илья долго смотрел на флигель с темным окном, но не пошел в него, а по-воровски пробрался к тыльной стороне дома, сам не уверенный, для чего. Походив вокруг, он вдруг ясно понял, что жаждет в него забраться – сил нет как жаждет. Какая-то его часть разумно советовала не дурить и идти в тепло, а другая подначивала и требовала, потому что другого шанса не будет.
Окна первого этажа были закрыты ставнями; обе двери, парадная и «черная», выходившая на кургузое крыльцо в три ступени, заперты.
Илье от этого стало легче: закрыто и ладно, нечего шарить в чужих домах. Еще хозяин застукает: мало того, позор – уголовка! Тем более, он сам не понимал, что хочет найти внутри.
С этой мыслью Илья вздохнул, как сомнамбула подошел к террасе, бросил на дорожку тулуп… и начал карабкаться во второй этаж, туда, где колыхалась на ветру штора.
С чего хозяин не запер это окно? Не мог не видеть. То ли не хотел появляться в доме, то ли не имел от него ключей? Или наплевал на него, во что с трудом верилось – слишком аккуратным был этот Талый. Во флигеле порядок был идеальным (если отринуть проходимца ежа).
Но долго размышлять не пришлось: ноги предательски соскользнули, оставив Илью в совершенно конфузном положении – простертым на краю крыши без опоры внизу. Он чуть не слетел со ската, судорожно цепляясь за что придется. Ноги бесполезно колотились о стену, руки с налипшей хвоей скользили по мокрой жести, быстро наливаясь свинцом. Очки предательски соскочили, прощально звякнув о желоб.
В конце концов, когда надежда почти иссякла, а мысли сосредоточились на одном – как не слишком больно упасть, левая нога уперлась в какой-то выступ, горе-альпинист с трудом подтянулся, прополз вперед, ухватил раму и медленно боком пролез в окно, оказавшись в длинной и узкой комнате. Второе окно напротив выходило на задний двор, в него смотрела луна. Ее бледный свет простреливал пространство насквозь. Где-то рядом, тревожа воображение, о крышу мерно стучала ветка.
Ни малейшего плана, что делать дальше у Ильи не было. Если бы евреи бежали из Египта с таким настроем, то, не мудрено, могли через неделю повернуть обратно, спрашивая друг у друга смущенно: «Чего это мы, а?»
Минуту-другую он стоял неподвижно, глядя перед собой в надежде, что глубинное Я подвинет его к чему-то. Но оно, по-видимому, спало, оставив Илью наедине с Я поверхностным, годным лишь платить за трамвай и делать женщинам комплементы.
Насладившись видом укрытого чехлом кресла и рогов, прикрученных над столом, он пошел дальше. К комнате-пеналу ножкой от Т примыкал коридор, в конце которого находились небольшой холл и провал сбегающей вниз лестницы, освещенные высоким окном без шторы. В самом неудобном месте, так что невозможно не задеть ее, не зная, что она там, стояла консолька с меловым бюстом. Илья врезался в нее животом, отправив с грохотом вниз по лестнице.
Его пробило холодным потом. Он очень надеялся, что за шумом ветра снаружи не был слышен этот бардак и сейчас не явится злобный сторож с берданкой наперевес…
Сторож никакой не явился. Но в первом этаже, где окна были забраны ставнями, возникла предсказуемая проблема: там царила непроглядная темнота и только пятно у лестницы было скупо освещено, настолько, чтобы не разбить нос, сходя с последней ступени. Дальше – полный абзац. Радовало одно: утраченные на крыше очки ничем бы не помогли ему здесь, так что хрен с ними.
Ни спичек, ни фонарика у Ильи не было. Неподготовленный диверсант, двигаясь наощупь и хрустя осколками бюста, он по-крабьи вошел в прихожую, где уперся в большое холодное как лед зеркало. Ругаясь, распинал обувь. Ударился бедром о трюмо. Оказался в какой-то зале и там случайно ухватил что-то. Зажал в руке. А затем наощупь вернулся к лестнице.
Никакого смысла продолжать не было. Пол при этом на каждом шаге предательски музицировал – так причудливо и многообразно, как скрипят полы, когда необходимо соблюдать скрытность.
Находка оказалась до боли знакомой фарфоровой балериной с прижатым к груди букетиком. Помнится, в две тысячи десятом ее купил какой-то датчанин за приличные деньги, сказав на ломаном русском, что такая, должно быть, вдохновила на любовь его соотечественника – Стойкого оловянного солдатика. Илья пожелал ему «guten abend» и проводил до двери, а довольный продажей Каляда весь вечер сиял как гривенник и искал в каталогах такую же статуэтку, но не обнаружил, решив на этом, что сильно продешевил – и еще неделю ходил как туча.
История сделала петлю и замкнулась.
Илья, обуянный переживаниями, почувствовал дыхание волшебства и решил получше рассмотреть этот сувенир памяти, впитать его образ, поностальгировать… Сознание услужливо подсказало, что за тем, наверное, его привела Судьба в этот дом.
Он поднялся на три ступени, потянулся ближе к окну, и, запнувшись, сыграл с историей злую шутку.
***
Каляда с трудом разлепил веки, не увидев ничего, кроме белесой гноящейся пелены. Зажмурился и перевернулся на чем-то влажном, тонко жалобно застонав. Голова разламывалась от боли, эхом в ней отдавался мерный, трущийся о мозг шум, от которого хотелось зажать уши. Тело ныло, чесалось и вообще ломало кренделя как после безумной пьянки.
– Что с мной, – прохрипел он, ощупывая бока ладонями…
…и не узнал собственного тела: никаких выпирающих под рубахой складок не было и в помине. Под мокрой сбившейся тканью прощупывались ребра – целая батарея, едрена вошь, ребер, прикрытых кожей! Такое с ним случалось однажды, когда он месяц пролежал с пневмонией, да и то, кажется, не настолько… Вестимо, он не только страдал от чужого похмелья, но еще и похудел килограмм на сорок. За одну ночь такое точно не происходит – знающий секрет озолотился бы на его продаже дамам по всему миру.
Вновь открыв глаза, он прищурился от хлынувшего в них света и попытался рассмотреть местность. Никакого больничного потолка и ничего, напоминающего кутузку. Похоже, он… Вспоминай! Вспоминай! – пришпоривал себя Каляда, пытаясь восстановить цепь событий, очевидно, прерванную – иначе как он мог заснуть в своей постели, глядя на причуды Матери драконов, а проснуться неведомо где с разламывающейся от боли башкой?
Если не больница и не «обезьянник», то что? Инопланетяне? Открывшийся случайный портал? Каляда мучительно вспоминал грехи, за которые мог поплатиться таким невиданным способом – которых, увы, набралось немало. Часть могла быть вообще забыта, так что, подойдя к ситуации с ортодоксальной точки, удивляться не приходилось.
С другой стороны, он точно помнил, как ложился вечером совершенно трезвым, поставил на семь будильник – старую «Ракету» с корабликом в циферблате – и долго ворочался, пока не врубил телик, который действовал на него как снотворное. Новости еще шли на Первом – какая-то дрянь про губера… Какого именно губернатора распекали на этот раз, Каляда прослушал, а затем и вовсе, махнув рукой, затолкал DVD в проигрыватель и честно попытался понять, кто за кого воюет, и кто с кем спит в бесконечной саге от HBO. Перед глазами всплыл образ чудаковатой блондинки, топлесс идущей сквозь огонь – но, вопреки ожиданиям, вызвал только досаду.
Он отмахнулся от видения как от мухи, послав вслед за красоткой ее драконов, ухажеров с копьями и мечами, туда же – всех остальных – одичалых, карлика и засранцев, боровшихся за престол. Куда важнее было понять, где он сам и что стало с ним.
Еще одна попытка.
Приподнявшись на локтях, он перевернулся, утвердившись на пятой точке и болезненно осмотрелся: картинка, мутная, видимая будто сквозь пластиковый пакет, постепенно образовалась, собралась кусками и позволила себя распознать.
Во-первых, он сидел на песке – само по себе ничего удивительного. Рядом в мусоре копалась собака, бесхвостая и тощая как скелет – такое тоже бывает. Но шагах в двадцати на пляж набегало море, шевеля хлопьями грязной пены, и пальмы на упругих ногах трепались во влажном бризе. Далеко над гладью у самой кромки висело солнце.
По всем статьям – не Москва.
Это уже, граждане, через край!
– Ват-ди[1]!
– Что? – Каляда ошалело смотрел на возникшую перед ним фигуру.
Загорелый до черноты азиат в майке «I love NY» улыбался двумя зубами и что-то показывал у рта пальцами.
– Ват-ди! Смоки, смоки?
– А?..
Незнакомец, все также улыбаясь, пнул его по лицу и беззаботно поплелся дальше походкой скучающего подростка. Каляда завалился на бок.
Если это сон, пусть я проснусь, потребовал от он мира, судорожно вдохнув. Но, открыв глаза, снова узрел кошмар, в котором он лежит на безвестном пляже, озаренном быстро прибывающим рассветом.
Нижнюю губу саднило, во рту – вкус наполнившей его крови.
Он был настолько ошарашен, что мерзавец успел отойти на сотню шагов, прежде чем до антиквара дошло, что его только что ударили самым подлым манером, к тому же просто так, ни за здрассьте. Задним числом стало ясно, о чем шла речь: ублюдок хотел курить, самого же Каляду, очевидно, принял за обдолбанного, забывшегося на пляже туриста.
Сзади с ревом промчался мотоцикл, выведя страдальца из ступора. Он резко обернулся, спугнув собаку. Пес с визгом порскнул за пальмы и оттуда стал смотреть за обидчиком – не жрет ли тот его завтрак.
Прямо за спиной оказалась улица – характерная «first street» курортного городка: магазины, кафешки, стриптиз-салоны – все яркое и убогое, рассчитанное на праздного визитера. Заведения сплошь закрыты. На улице никого, только парень моет окна закусочной, да старик в пластмассовом кресле спит у входа в замызганный отель «Ridero».
Очередной мотоциклист, без шлема, в черных очках-стрекозах, пролетел с безумной скоростью за спиной, разметав лужу. В Каляду полетели брызги. Навстречу байку, тарахтя, проехал пустой тук-тук[2], подло изгадив воздух.
Калада напрягся и медленно встал с колен, опрокинув урну. Затем, довольно насладившись пейзажем, осмотрел себя: джинсы сплошь залиты какой-то дрянью, босой, грязная ковбойка без рукавов. Губа вспухла и болела после удара. Он провел по подбородку ладонью – ее приветствовала недельная щетина. Вид самый что ни есть затрапезный. А это что еще за… – руки от кистей по локоть в татуировках! Откуда?! Он на дух не выносил тату. Единственную, сделанную когда-то в армии, вывел за дикие деньги, а тут такое!
Все внутри кричало: это не я! Но тогда кто, и что вообще происходит? Лидером в гонке разумных версий был «сон» (он же – единственный участник забега).
В утренней дымке, сползающей с пляжа в море, ему вдруг слепилось лицо Гринева – с ухмылкой и в интеллигентских очечках, от вида которых дыхание перебило злостью. Был бы псом – скалясь, зарычал на него. Уж не ясно, чем таким исчезнувший партнер ему насолил, Калдяда бы сам теперь не ответил, только мысль о нем его ужасно бесила. К счастью, видение пропало так же быстро и неожиданно, как возникло.
Сон или не сон, но нельзя бесконечно мусолить копчик. Раз не получилось проснуться, нужно что-то делать во сне. К тому же его мучила жажда. Горло будто натерли перцем.
Постояв немного, он двинулся по пляжу вдоль тротуара, постепенно заполнявшегося людьми. На него косились как на чумного, во взглядах читалась явная неприязнь. Респектабельный антиквар не привык к такому и вначале конфузился, но скоро смирился и перестал обращать внимание, думая только о воде и каком-нибудь убежище, где можно привести себя в порядок.
Кафешки, подававшие завтрак, начали открываться. Зазывалы визгливо приглашали зайти. Ресторанчик пришелся бы в самый раз, но в карманах, по законам сюжета…
В заднем кармане джинсов лежал бумажник, такой же непрезентабельный как нынешняя версия Каляды, зато пухлый, с целой коллекцией бумажек: баты, иены, пачка хрустящих «Джексонов»[3]. Визитка «Walee's Place Pattaya», презерватив и права на имя Тараса Козьмича Каляды, с цветным безобразным фото, выданные в декабре восемнадцатого. Лицо определенно было его, но не гладкое и привычно-одутловатое, а осунувшееся, с запавшими глазами, прорезями складок вдоль щек и торчащими скулами. Под горло – цепь и цветастый батник. Сутенер из дешевого детектива.
Карточка отеля что-то напоминала… Точно! – в нем он останавливался лет пять назад, когда прилетел в Паттайю. Там же познакомился с Викой. А! – Вику лучше не вспоминать!
Стоп-стоп, верните кадр назад… Когда выписаны права? Он еще и еще раз перечитал, а затем облегченно улыбнулся – выданные в не наступившем еще году, они могли быть только во сне. Перейдя улицу с легким сердцем, не обращая внимания на охранника, сверлившего его взглядом, он уселся за лучший столик и громко подозвал служку. «Двадцатка» полетела на стол. Охранник сразу же успокоился: к загулявшим фрикам не привыкать, курорт есть курорт – главное, чтоб платили.
Обследовав другие карманы, он выудил из них разряженный «HTC», карточку Bangkok Bank, пачку «кэмел» и складной нож, отругав себя за то, что не проверил содержимое сразу.
Выпив залпом стакан шипучки, Каляда с удовольствием затянулся, подставив лицо торнадо из вентилятора. В глубине заведения за стойкой аппетитно шкварчала яичница, пахло жареным беконом и луком. Официант принес громадную чашку кофе, от одного вида которой мысли приходили в порядок.
Другой неожиданной находкой стало неизвестно откуда взявшееся знание тайского языка. Во всяком случае, пацан, ни бельмеса не говоривший по-русски, его сразу понял.
Позавтракав, справившись, есть ли тут где помыться, он за доллар был препровожден в каморку-ванную на заднем дворе, где долго стоял под шипящим шлангом. Затем прополоскал кое-как одежду, натянул ее мокрую на себя, рассудив, что «не Букингемский дворец», и припал к зеркалу. На него смотрел удивительной наружности тип, каким Каляда себя никогда не видел – худой и жилистый, вроде Крокодила Данди не первой свежести. Шрам «паучком», с детства оставшийся на груди от новогодней петарды, был на месте. Руки тоже были его, хоть и изуродованные жрущими друг друга драконами. Даже след на пальце от врезавшейся печатки, которую пришлось срезать. Вспухшая губа, но это скоро пройдет. Главное, зубы целы.
Сон ему начал нравиться – от него веяло приключением. Он даже старался не думать лишнего, чтобы внезапно не проснуться. Страхи, впрочем, оказались напрасны, потому что час тянулся за часом, и одежда уже просохла, и он снова сидел в кафе, отъехав от города на такси, а сон все не прекращался.
***
Каляда смеялся про себя, вспоминая пинок по морде, который он получил неделю назад на городском пляже Паттайи. Обдолбанный, забывшийся на пляже турист оказался… обдолбанным, забывшимся на пляже богатым туристом, немного задержавшемся на каникулах. Ничего из произошедшего он не мог объяснить. Все просто случилось. Точка. Москва, ночь, постель – жуткое похмелье на пляже… Привязанный к Vise счет, найденной в заляпанных джинсах, был слишком длинным, чтобы об этом думать. Может, это Москва ему лишь приснилась?
Отель «Walee's Place Pattaya», карточка которого лежала в кармане, оказалось, принадлежал ему самому – как еще десяток отелей вдоль побережья Джомтьен, игорный дом на Пхукете, ювелирная мастерская и пара бойцовских клубов. Он был упакован в золотую фольгу с головы до ног. Секретарша из обоймы Vouge-Asia, улыбаясь, принесла ему список его владений, после чего кабинет посетил бухгалтер – злобного вида человечек в желтом костюме, цедивший слова сквозь зубы. Каляда владел состоянием в сотню миллионов «зеленых», постоянно приносившим доход.
С месяц после, сидя в клубном ресторане на берегу, он сосредоточенно выуживал креветку из молочно-белого супа. Есть суп фарфоровой ложкой – сущее наказание. Хуже – только цеплять рис палочками.
На сцене играл европейский лофт, и красотка Милли пела про Ипанему, сверкая сапфировым ожерельем в глубоком вырезе платья.
Каляда с улыбкой набрал «Москва веб», выбрал камеру на Тверской и отвалился в кресле, глядя на далекую картинку в планшете.
– Плесни-ка водки, Сомйинг. И садись сама.
***
На следующий день около трех по полудню он вышел с коктейлем на лоджию собственного отеля-виллы, и, посмотрев на садик внизу, чуть не подавился оливкой.
Что его напугало, спросите вы? Горничная с тележкой? Официант? Пара длинноперых фазанов? Или человек – европеец, одетый в халат и сланцы, судя по красной лысине, недавно прибывший в Тайланд из какого-то менее солнечного местечка? Каляда вперился в него взглядом, перегнувшись через перила, будто увидел двухголового кенгуру. Колыхавшиеся на бризе листья ему мешали, и он мысленно пообещал вырвать пальму с корнем! – как только разберется с этой историей.
Тот, что был у бассейна, между тем, разувшись, устроился в гамаке, и, кажется, вознамерился там поспать, опрокинув виски.
Слетевший вниз Каляда, давясь от сбившегося дыхания, подошел к нему и встал в нерешительности, глядя на багровую лысину, обрамленную жиденьким каштановым «ежиком», не зная, с чего начать, и стоит ли вообще начинать.
Но, по-видимому, стоило – потому что таких совпадений не бывает. Да-да, нужно быть оптимистом и вообще – случается всякое, не зарекайся… знаменитый «один на миллион»… макака, пишущая сонеты… Но тут уж, извините, не в какие ворота! Лешка Кит, закатанный самим Калядой в бетон, никак не мог дрыхнуть сейчас под пальмой, накачавшись с утра «Джек Дениелс».
– Простите… – прохрипел Каляда, пригвожденный взглядом к белой жилке шрама, пересекавшей лысину господина, лежавшего в гамаке.
Нет, он не бил Кита в тот вечер по голове, тут уж никаких совпадений – честный выстрел сзади из «спиленного» ТТ. Гильзу в Москву-реку, ствол по частям туда же. Самого Кита, в нетленном малиновом пиджаке, когда-нибудь, лет через пятьдесят, непременно найдут в арбатском подвальчике под полами; полиция отпишется формальной бумагой – дело давних лет, по Марксу – эпохи первоначального накопления капитала…
Каляду до пяток прошиб озноб. Если это действительно Кит, то одно из двух: или он сам уже мертв, или же второе… А вот что это за второе, очень хотелось быстрее выяснить.
– Простите, – повторил Каляда решительнее. – Уважаемый, можно с вами перетереть?
«Уважаемый» неловко дернулся в гамаке, пытаясь приподняться и посмотреть, кто с к нему визитом. Всякий знает, что, если не свесить при этом ноги, ничего положительно не получится. Кит поколыхался и нехотя свесил ноги. К Каляде повернулся человек, всем видом выражающий недовольство. Но тут и у него корни волос поползли к затылку.
– Эк-хм… – только промычал он. – Ты?!
Выражение брезгливого недовольства сменилось маской ужаса.
Если бы сам Каляда не был настолько ошарашен, то непременно бы догадался, что в сценарий вкралась ошибка. Кит отпрянул от него, будто увидев старика Марли[4].
– Не может быть. Тарас?!
Каляда кивнул.
– Ты же умер! Умер, Тарас! Не подходи!
Потребовалось почти полминуты, чтобы смысл слов, отозвавшихся эхом в голове Каляды, дошел до него. Я умер? Он что, бредит? Он сам покойник!
– Вали от меня, Тарас! – вновь потребовал Кит, выставляя руки и делая шаг назад.
Каляда невольно опустил взгляд на его торчащие из-под халата коленки и белые ступни в синих жилках – вся слабость человеческой природы сквозила в них. Это нелепое зрелище его почему-то успокоило.
Официант в парусиновом белом фраке открыл от удивления рот, глядя на разыгравшуюся у бассейна сцену. Из-за колонн начали выглядывать горничные.
– Я не хотел. Просто бизнес, Тарас. Не хотел. Честно. Просто бизнес. Честно, – затараторил убиенный Калядой Кит словно мантру. – Все бери, все бери. Магазин бери, тачку, дом. Что хочешь, Тарас. Не мочи только меня, а? Как на духу. Просто бизнес. Что должен – отдам с маржой.
К такому обороту Каляда не был готов. Это что же, граждане, получается? Кто тут перед кем джигу пляшет? Что за покер? Кто следит за раскладом?
– Стой, Кит… Как было все расскажи, – попросил он, садясь на землю. Ноги Каляду не держали.
– Все скажу. Только без мандража, Тарас. Все скажу. Перетрем. Решим. А что не перетереть? Окей? Ты не наезжай только. Пойдем в бар, а? Освежиться надо, а то не соберусь что-то…
Дошли на ватных ногах до бара, стараясь не смотреть друг на друга. Сели. Выпили коньяку. Бармен быстро умело расставил перед ними закуски и отошел на уважительное расстояние, ожидая команды. Хозяин явно был не в себе.
Кит, всегда бывший разговорчивее партнера, затараторил. Но от сумасшедшего рассказа Каляде вовсе не стало лучше. По нему выходило, что это он, Кит, «замочил» Каляду из обреза, схавал его долю и теперь шарахался от него, думая, что встретил на курорте покойника.
Выпили еще. Молча посидели, глядя на кривляния Бибера в телевизоре. Оба, поморщившись, отвернулись.
Тут Кит вдруг засуетился, сжал губы и кинулся за спину Каляде, быстро неловко пырнув его ниже ребер и одновременно взвыв как простреленный навылет койот.
Каляда встал, повернулся лицом к убийце и медленно сполз по стойке.
___________________________
[1] Привет. (тайск.)
[2] «Тук-тук» – один из видов общественного транспорта в Тайланде, напоминающий российские маршрутки.
[3] 7-й президент США Эндрю Джексон изображен на современной американской купюре в 20 долларов.
[4] Джейкоб Марли – персонаж повести Чарльза Диккенса «Рождественская песнь», чей призрак явился главному герою Эбенезеру Скруджу.