Элизабет Питерс
ПОСЛЕДНИЙ ВЕРБЛЮД УМЕР В ПОЛДЕНЬ
КНИГА ПЕРВАЯ
КАМЕНЬ ЦАРСКИХ ДОМОВ
Раньше я не упоминала о том, что Напата – это не город, а целый регион. И там можно насчитать несколько городов и деревень. Мерави, он же Мерове, наиболее известен; его название вводит всех в заблуждение из-за сходства с Мероэ, второй из древних столиц Гуша, что расположена гораздо южнее. Напротив Мерави, на противоположном берегу Нила, располагалась штаб-квартира пограничных войск египетской армии, рядом с небольшой деревней Санам Абу Дом. Лагерь растягивался вдоль реки на протяжении мили с лишним, палатки стояли в аккуратном строю, выдавая тем самым присутствие британской организации.
Но на Эмерсона эта демонстрация эффективности не произвела ни малейшего впечатления.
– Чтоб им провалиться, – ворчал и хмурился он. – Поставили свой проклятый лагерь точно на месте разрушенного храма. В 1882 году здесь ещё можно было видеть основания колонн и резные блоки.
– Но ты не собирался вести раскопки здесь, – напомнила я ему. – Пирамиды, Эмерсон. Где пирамиды?
Пароход потихоньку подходил к пристани.
– Везде, – несколько неопределённо ответил Эмерсон. – Основные кладбища – в Нури, в нескольких милях вверх по течению, и Курру, на противоположном берегу. Есть три группы пирамид возле самой Джебель-Баркал, и там же – развалины великого храма Амона.
Песчаник горы Баркал выглядел впечатляюще. Позже мы вычислили, что его высота – немногим более трёхсот футов, но он так резко поднимается над плоской равниной, что выглядит гораздо выше. Послеполуденный свет солнца окрашивал скалу в нежно-малиновый цвет и отбрасывал фантастические тени, подобные выветрившимся останкам монументальных статуй.
С трудом мне удалось убедить Эмерсона, что правила учтивости – если не сказать, целесообразности – требуют от нас представиться военным властям.
– Это ещё зачем? – заявил он. – Мустафа всё устроил.
Мустафа одарил меня широкой улыбкой. Он был самым первым из тех, кто приветствовал нас, когда мы высадились на берег, а его спутники незамедлительно приступили к разгрузке нашего багажа. Эмерсон представил его как шейха Мустафа Абд Рабу, но ему явно не хватало достоинства, которое соответствовало бы подобному титулу. Он был не выше меня ростом и худой, как скелет; полы грязного, оборванного халата непрестанно колыхались, пока Мустафа отвешивал почтительные поклоны Эмерсону, мне, Рамзесу, и снова Эмерсону. Его морщинистое лицо представляло собою смесь рас, что характерно для этих мест. Сами нубийцы принадлежат к меланезийской расе, обладая волнистыми чёрными волосами и резкими чертами лица, но с незапамятных времен они вступали в брак с арабами и с неграми Центральной Африки. Я не видела волос Мустафы, спрятанных под нелепым тюрбаном когда-то белого цвета.
Я улыбнулась Мустафе в ответ. Нельзя было остаться равнодушной: он проявлял к нам искреннее уважение и явно был рад видеть нас. Однако я посчитала нужным сделать несколько замечаний.
– Куда они потащили багаж? – спросила я, указывая на людей, которые уже спешили прочь, тяжело нагруженные, и проявляли энергию, которую совершенно не ожидаешь увидеть в тёплых краях.
– Мустафа нашёл для нас дом, – ответил Эмерсон. Мустафа просиял и кивнул. Он был исключительно дружелюбен, так что совершенно не хотелось охлаждать его пыл. Но мной владели серьёзные подозрения в отношении того, что именно Мустафа считает подходящим домом. Ни один мужчина какой бы то ни было расы или национальности не имеет ни малейшего представления о чистоте.
Немузыкально что-то мурлыча, что свидетельствовало о невероятно хорошем настроении, Эмерсон вёл меня к деревне. Издали она выглядела довольно симпатично, окружённая пальмами, и даже могла похвастаться несколькими домами, построенными из необожжённого кирпича. Другие хижины, называемые тукхул, были сплетены из пальмовых ветвей и листьев вокруг деревянного каркаса. Мустафа, рысью трусивший рядом, непрестанно снабжал нас сведениями, напоминая гида среди туристов: самый большой и впечатляющий дом занимал генерал Рандл; пара тукхулов около него была штаб-квартирой разведки; та хижина принадлежала итальянским военным атташе, а эта – британскому джентльмену из музея...
Эмерсон что-то прорычал, ускорив шаг.
– А мистер Бадж всё ещё здесь? – спросила я.
– Это то, что нам следует узнать, – прогремел Эмерсон. – Я твёрдо намерен держаться так далеко от Баджа, как только смогу. И не разобью лагерь, пока не выясню, где он работает. Ты же знаешь, Пибоди: я готов пойти на всё, что угодно, чтобы избежать ссор и столкновений...
Я хмыкнула.
Приятной неожиданностью оказался маленький рынок, где заправляли греческие купцы. Торговые инстинкты этих людей никогда не перестанут удивлять меня. Их храбрость не уступает деловой сметке, они готовы броситься чуть ли не в гущу сражения. Я очень обрадовалась, что смогу запастись консервами, газированной водой, свежеиспечённым хлебом, мылом, а также всеми видами кастрюль и столовых приборов.
Эмерсон и там обнаружил нескольких старых знакомых, и пока он доброжелательно подшучивал над одним из них, у меня оказалось время, чтобы оглядеться вокруг. Я надеюсь, что меня нельзя считать невежественной туристкой. И уже привыкла к великому множеству рас и наций, которые можно найти в Каире. Но мне никогда не встречалось такое разнообразие, как в этом отдалённом уголке мира. Цвет лица – от «белого» (у английских солдат, причём скорее болезненно-жёлтого, нежели белого, и часто ярко-красного от жары) через все оттенки коричневого, смуглого и оливкового до яркого сине-чёрного. Статный бедуин с ястребиным лицом беседовал с женщиной-суданкой, завёрнутой в одежды из светлого хлопка. Выходцы из племени бишарин (54) , чьи волосы лоснились от масла и заплетались в крошечные тугие косички, смешивались с женщинами из суровых мусульманских сект, скрытыми за пыльными чёрными драпировками, из-за которых были видны одни лишь глаза. Особенно заинтересовала меня пара высоких красавцев, звеневших украшениями и увенчанных шапками волос, имевших размер, цвет и консистенцию чёрных швабр. Они принадлежали к баггара из далёкой провинции Кордофан – самым ранним и наиболее фанатичным последователям Махди. Эта сумасбродная и характерная причёска обеспечила им ласковое прозвище «Фуззи-Вуззи» от британских войск, против которых баггара сражались с такой отчаянной и зачастую приносившей успех свирепостью. (Я никогда не была в состоянии понять, как мужчины могут чувствовать привязанность к тем, кто намерен прикончить их самих наиболее неприятными способами, но это неоспоримый факт: и могут, и чувствуют. О том же свидетельствуют и бессмертные стихи мистера Киплинга:
За твоё здоровье, Фуззи, за Судан, страну твою!
Первоклассным, нехристь голый, был ты воином в бою! (55)
Воспринять это можно только как ещё один пример диковинных эмоциональных заблуждений мужского пола.)
А несметное количество языков! Я знаю греческий и арабский, немного – нубийский, но вокруг меня в основном болтали на диалектах, которые я не могла определить, а тем более – понять.
Эмерсон, наконец, завершил бесконечную беседу с другом и повернулся ко мне:
– Юсуф говорит, что может найти для нас несколько рабочих. Нам лучше пойти и… Рамзес! Куда, к дьяволу, он делся? Пибоди, ты же должна была не спускать с него глаз!
Я могла бы ответить на это, что за Рамзесом невозможно уследить с помощью одних лишь только глаз; данная задача требует предельного внимания и наличия железной руки на воротнике. Но прежде чем я успела открыть рот, Юсуф сказал по-арабски:
– Молодой эфенди пошёл туда.
Неразборчиво бормоча, Эмерсон бросился в указанном Юсуфом направлении, я последовала за ним. Паршивец отыскался очень быстро: он сидел на корточках перед какой-то палаткой и вёл оживлённый разговор с человеком, завёрнутым в объёмистую хламиду вроде мантии, со складкой, натянутой на голову для защиты от солнца.
Эмерсон заорал:
– Рамзес!
После чего Рамзес вскочил и повернулся к нам лицом. В руке он держал короткий деревянный вертел, на который были насажены куски мяса, чьё происхождение я не могла (и не желала) определить. Он взмахнул вертелом в мою сторону, проглотил то, чем только что набил полный рот, и начал:
– Мама и папа, я только что обнаружил чрезвычайно интересное…
– Вижу, – ответил Эмерсон. – Эссаламу алейкум, друг. – Мужчина медленно поднялся с достоинством, граничившим с высокомерием. Вместо того, чтобы коснуться лба, груди и губ в традиционном арабском приветствии, он слегка наклонил голову и поднял руки, совершив ими странное движение.
– Приветствую вас, Эмерсон-эфенди. И даму вашего дома, здоровья и жизни.
– Вы говорите по-английски? – воскликнула я.
– Несколько слов, леди.– Он сбросил с себя мантию, которая оказалась всего лишь длинной полосой ткани, и сложил её на плечах, будто шаль. Под ней он носил только свободные, до колен, штаны, выставлявшие на всеобщее обозрение худые, мускулистые и жилистые конечности. На ногах были красные кожаные сандалии с длинными, изогнутыми вверх носами. Такие сандалии являлись знаком отличия среди нубийцев, большинство из которых ходили босиком. Но этот человек не был обычным нубийцем, хотя его кожа была тёмно-красно-коричневой. Точёные, правильные черты лица имели определённое сходство с баггара, но чёрные волосы были очень коротко обрезаны.
– Он говорит на очень интересном диалекте, который не знаком мне, – продолжал Рамзес. – Я не мог удержаться от вопроса, откуда…
– Мы будем обсуждать твою неспособность противостоять интересным диалектам попозже, Рамзес, – заявила я. – И выбрось немедленно прочь…
Но я опоздала. Вертел уже опустел.
Высокий мужчина повторил свой жест.
– Я ухожу. Прощайте.
Склонив голову, он обратился с краткой речью к Рамзесу на языке, который был мне незнаком. Рамзес, однако, дерзко кивнул, как будто бы всё понял.
– Что он сказал? – схватила я Рамзеса за плечи. – Только не говори, что ты успел изучить его язык за пять минут.
– Ты противоречишь сама себе, Амелия, – наморщил лоб Эмерсон, наблюдая, как новый знакомый Рамзеса быстро, но с достоинством удаляется. – Если он не изучил язык в достаточной степени, чтобы понять эти слова, он и тебе не сможет ничего объяснить. Так что же он всё-таки сказал, Рамзес?
Рамзес пожал плечами, выглядя при этом столь же загадочно, сколь и любой араб, позволяющий себе подобный раздражающий жест.
– Прошу прощения, папа, прошу прощения, мама, что я ушёл от вас. Больше этого не повторится.
– Пошли, пошли, – заторопился Эмерсон, прежде чем я выразила недоверие, вполне естественно спровоцированное таким обещанием. – Мы задержались слишком долго и потеряли нашего проводника. Однако следует двигаться дальше. Юсуф говорил, что с другой стороны рынка... Знаешь, Пибоди, вряд ли можно винить Рамзеса за то, что его заинтересовало. Мне никогда не приходилось слышать такой диалект, и всё же два слова в последней фразе были странно знакомы.
– Но ведь он не баггара, так?
– Конечно, нет. Их диалект я немного знаю. Некоторые из живущих близ Верхнего Белого Нила (56) высокого роста и хорошо сложены: например, динка (57) и шиллук (58). Он может быть из этой местности. Ладно, хватит об этом. Рамзес, не отходи от мамы!
Пристанище, которое разыскал нам Юсуф, было именно таким, каким я и ожидала, то есть совершенно непригодным для жилья. Зато в пальмовых листьях крыши обитали крысы, а в самой хижине – разнообразные и агрессивные насекомые. Я попросила прислать людей, чтобы разбить нам палатки, тактично объяснив, что оставляем за собой хижину, как склад. А после этого наконец-то удалось получить согласие Эмерсона представиться властям. Мы взяли Рамзеса с собой, хотя он и не хотел отправляться с нами, утверждая, что предпочитает оставаться с местными жителями и улучшать собственное знание нубийских диалектов.
Тем не менее, Рамзес оживился, когда Эмерсон объявил о своём намерении нанести визит Слатин-паше, содействовавшему работе здешней разведки. Да и сама я с нетерпением ожидала встречи с этим удивительным человеком, чьи приключения уже стали легендой.
Рудольф Карл фон Слатин был австрийцем по происхождению, но, как и многие европейские и английские военные, провёл бОльшую часть своей жизни на Востоке. Когда Махди захватил Судан, Слатин занимал пост губернатора Дарфура, провинции к западу от Хартума. Хотя он отважно сражался с превосходящими силами противника, но, наконец, был вынужден сдаться, и в течение одиннадцати лет находился в плену в таких невыносимых условиях, что одни лишь мужество и воля помогли ему остаться в живых. Самое страшное произошло после захвата Хартума. Он сидел на земле, закованный в цепи. Группа махдистких воинов подошла к нему, неся какой-то предмет, завёрнутый в ткань. Злорадствуя, их начальник развернул платок, и глазам Слатина предстала голова его друга и начальника, генерала Гордона. Но Слатину в конце концов удалось убежать, и те, кто видел его вскоре после этого, говорили, что он был похож на иссохшего восьмидесятилетнего старика.
И представьте себе моё удивление, когда перед нами оказался толстый, крепкий, краснощёкий джентльмен, вежливо поднявшийся со стула и склонившийся над моей рукой. Они с Эмерсоном поприветствовали друг друга с фамильярностью старых знакомых, и Слатин спросил, чем он может помочь нам.
– Нас предупреждали о вашем приезде, но честно говоря, я не мог поверить…
– Ну почему же? – спросил Эмерсон. – Вам ведь известно: если я заявляю, что намерен что-то сделать, то так и будет. А что касается миссис Эмерсон, она ещё упрямее… э-э... решительней, чем я.
– О миссис Эмерсон мне приходилось слышать очень много, – улыбнулся Слатин. – Как и об этом молодом человеке. Эссаламу алейкум, мастер (59) Рамзес.
Рамзес мгновенно ответил:
– У-алейкум эс-салам варахмет, Аллах варабакату. Кейф балак? (И с вами да пребудут мир и милость и благословение Божие. Как ваше здоровье?) – И продолжал на таком же беглом арабском: – Но мои собственные глаза свидетельствуют, сэр, что оно превосходно. Я удивился, увидев, как вы растолстели после лишений, пережитых вами в руках последователей Махди.
– Рамзес! – воскликнула я.
Слатин взревел от смеха.
– Не ругайте его, миссис Эмерсон. Я горжусь своими размерами: каждый мой фунт представляет собой торжество выживания.
– Я бы очень хотел услышать о ваших приключениях, – сказал Рамзес.
– Когда-нибудь, может быть. В данный момент я занят до предела – собираю отчёты людей, вернувшихся с вражеской территории. Разведка, – добавил он, обращаясь к Рамзесу, чей неподвижный взгляд, вероятно, был воспринят как мальчишеское восхищение, – является нервной системой любой армии. Прежде, чем мы начнём следующий этап кампании, необходимо выяснить всё, что только возможно, о мощи и расположении войск Халифы (60).
– Если это просто оправдание для того, чтобы отправиться на зимние квартиры, вместо продолжения движения к Хартуму... – начал Эмерсон.
– Наше оправдание в том, что мы хотим сохранить жизни, профессор. Я не хочу терять ни одного храбреца из-за глупости или отсутствия подготовки.
– Хм, – отозвался Эмерсон, ибо трудно было отрицать здравый смысл этих слов. – Тогда к делу. Вы – занятой человек, и я – тоже.
Мы спросили, и Слатин ответил нам, что мистер Бадж уже исследовал пирамиды в районах Нури, Курру, Танкаси и Зума, и в настоящее время трудится близ Джебель-Баркал.
– Там то ли и ныне существует, то ли был ранее, храм значительных размеров, – сказал Слатин. – Мистер Бадж считает, что его соорудил фараон Пианхи (61).
– Мистер Бадж сам не знает, что говорит, – прервал Эмерсон. Он повернулся ко мне. – Господь всемогущий, Пибоди, ты можешь в это поверить? Четыре кладбища – за несколько месяцев! А теперь он разоряет храм, пытаясь заграбастать всё мало-мальски ценное для своего чёр… драгоценного музея. Проклятье, мы должны немедленно отправиться туда! Я вышвырну его прежде, чем он сможет нанести ещё больший ущерб, или моё имя не…
– Эмерсон, вспомни своё обещание, – встревожилась я. – Ты сказал, что намерен держаться как можно дальше от мистера Баджа.
– Но дьявол его побери, Пибоди…
– Пирамиды, Эмерсон. Ты обещал мне пирамиды.
– Значит, так и будет, – проворчал Эмерсон. – Ладно, Пибоди. Куда направляемся?
Слатин следил за нашей дискуссией с открытым ртом:
– Решение принимаете вы, миссис Эмерсон?
Лицо Эмерсона потемнело. Он чрезвычайно чувствителен к тому, что его могут посчитать подкаблучником. Прежде, чем он разразился комментариями, я спокойно сказала:
– Мы с мужем подробно обсуждали этот вопрос. Это – всего лишь учтивость с его стороны. Мы договаривались о Нури, Эмерсон, правильно?
* * *
На самом деле решение вовсе не было таким уж трудным; единственное, что могло бы удержать меня от Нури – то, что там находился Бадж. Нури обладал рядом преимуществ. Прежде всего, он находился в десяти милях от военной базы. Это было неудобно с точки зрения снабжения, но расстояние уменьшало шансы нежелательных встреч с мистером Баджем и с армией. Далее, книги Лепсиуса и других авторов сформировали у меня подозрения, что гробницы Нури были самыми старыми и, следовательно, наиболее интересными; их возвели, скорее всего, в период Нубийского завоевания Египта с 730 г. до н.э. Да и сами они были достаточно крепкими, целиком из тёсаного камня вместо простого каменного слоя над массой рыхлого щебня.
– Мне это безразлично, – угрюмо буркнул Эмерсон.
Поэтому мы решили, что отправляемся на следующее утро, так что оставшуюся часть дня я занималась покупками и обеспечивала транспорт. Слатин сообщил нам, что поездка по пустыне на верблюдах займёт около двух часов, но посоветовал добираться по воде, а не по земле, даже если для этого понадобится больше времени. Верблюдов было очень трудно найти из-за учинённой повстанцами разрухи, а также из-за того, что армия, едва обнаружив, немедленно реквизировала их.
Тогда я воззвала к нему, как к джентльмену и учёному, и он пообещал сделать всё возможное, чтобы помочь нам. Мужчины очень восприимчивы к лести, особенно когда она сопровождается жеманной улыбкой и трепетанием ресниц. К счастью, Эмерсон ещё был погружён в мысли о прегрешениях мистера Баджа, и поэтому не вмешивался.
На самом деле в путь мы смогли отправиться лишь на следующий день, много позже полудня. Мытьё верблюдов заняло гораздо больше времени, чем я ожидала. Я не спрашивала, где Юсуф отыскал их, но они выглядели так жалко, что, очевидно, никогда не находились под опёкой военного, отвечавшего за армейских верблюдов. У меня состоялся весьма интересный разговор с этим господином; он организовал своего рода больницу для ухода за больными верблюдами вне лагеря, и я была рада, что его взгляды на уход за животными совпадали с моими. Я столкнулась с той же проблемой, что и с ослами в Египте. Бедняги страдали от чрезмерных нагрузок и полного небрежения, так что я немедленно приступала к мытью и ослов, и их грязных чепраков, как только те оказывались в моих руках. Капитан Гриффит любезно снабдил меня наиболее сильными примочками и лекарствами из тех, которые использовал сам. Однако, верблюды – как и другие животные, включая человека – не всегда осведомлены о том, что хорошо для них, и те, которых раздобыл Юсуф, не очень-то дружелюбно отнеслись к процедуре мытья. Что касается ослов, то тут я набила руку, но мыть верблюдов неизмеримо сложнее - как из-за бОльших размеров, так и из-за чрезвычайно вспыльчивого нрава. После нескольких тщетных попыток, в результате которых вымокло всё, кроме верблюдов, я, наконец, выработала относительно эффективную процедуру. Я забиралась на груду песчаных и каменных блоков с ведром воды, щелочным мылом и щёткой с длинной ручкой, а шестеро мужчин пытались удержать верблюда с помощью канатов, прикреплённых к его конечностям и шее. Трудно сказать, кто издавал больше шума – верблюд или державшие его мужчины, поскольку, несмотря на всю мою осторожность, им также досталась порция мыльной воды. Впрочем, это было только к лучшему – им тоже явно не мешало помыться. (Следует добавить, что всё прошло бы гораздо спокойнее, если бы Эмерсон снизошёл до того, чтобы помочь мне, а не корчился в безудержном веселье.)
Пирамиды Нури стояли на плато в полутора милях от берега. Подъезжая к ним, мы видели, как в лучах закатного солнца они отбрасывают гротескные тени на бесплодную землю.
Моё сердце упало вместе с солнцем. Я изучала работы Лепсиуса и была готова к мрачной реальности, но надежда в моём воображении одерживала победу над фактами. Некоторые из пирамид ещё стояли относительно нетронутыми, но представляли собой лишь жалкие подобия великих каменных гробниц Гизы и Дахшура. Большинство из них были просто грудами камня, даже без признаков пирамидального строения. Все окрестности усеивали упавшие глыбы и кучи мусора. Понадобилось бы несколько недель, а то и месяцев, изнурительного труда, прежде чем начать собственно раскопки, даже если бы нам удалось нанять необходимое количество работников.
Я надеялась найти какую-нибудь гробницу, из которой можно было бы устроить жилище, но глаза, воспалённые от солнца и песка, тщетно искали хоть что-нибудь подобное. Температура была около ста градусов по Фаренгейту (62), тряская походка верблюда превратила мои мышцы в желе, а тучи песка отскабливали кожу от лица и просачивались в каждую щель одежды. Я обернулась и взглянула с горьким упрёком (горло слишком пересохло, так что и слова нельзя было сказать) на мужа, который проигнорировал разумные советы военных властей и настоял на путешествии на верблюдах, вместо того, чтобы подождать, пока мы сможем сесть на пароход.
Проникнувшись сочувствием к моим страданиям, Эмерсон заставил своего верблюда опуститься на колени. Спрыгнув с мальчишеской ловкостью, как будто скинул со спины половину своих лет, и улыбаясь во весь рот, он поспешил ко мне и обратился к животному, на котором я сидела:
– Адар я-ян! Пошевеливайся! Слышишь меня? Я сказал: адар я-ян! – Проклятый верблюд, который ворчал и протестовал против любой моей команды, мгновенно повиновался Эмерсону. Те из моих читателей, кто знаком с повадками верблюдов, знают, что вначале те подгибают передние ноги. А поскольку конечности эти чрезвычайно длинны, то и тело наклоняется очень сильно. Одеревеневшая, измученная, застигнутая врасплох быстротой Эмерсона и верблюда, я скатилась по склону и рухнула на землю.
Эмерсон поднял меня на ноги и отряхнул одежду.
– Всё в порядке, Пибоди? – спросил он весело. – Поставим палатки у тех двух самых южных пирамид, согласна? Вот и хорошо. Пошли, Пибоди, некогда бездельничать – скоро стемнеет. Мохаммед, Ахмет, Рамзес!
Вдохновлённые его энтузиазмом и дружеской руганью – и, без сомнения, стремлением к еде, отдыху и утолению жажды – мужчины приступили к разгрузке верблюдов. Я устроилась рядом со своим, который уже опустил свою заднюю часть и расположился на песке. А затем повернул голову и взглянул на меня. Я прочистила горло и прохрипела:
– Даже и не думай об этом. – Верблюд в свойственной его собратьям манере раздражающе кашлянул и отвернулся.
Глоток воды из походного ящичка, притороченного к поясу, полностью воскресил меня, и я поспешила на помощь Эмерсону. После того, как я заметила, что он выбрал неправильное место для лагеря, и нашла лучшее, всё пошло гладко. К тому времени, когда солнце скрылось за западными холмами, я смогла уединиться в палатке и сбросить свои пропитанные потом и песком одежды. Облегчение было неописуемым. Выйдя, я увидела, как Эмерсон с Рамзесом сидят, скрестив ноги, на некоем подобии ковра. Небольшой огонёк весело потрескивал; в некотором отдалении пылал большой костёр, и я услышала весёлые голоса мужчин и ощутила запах готовящейся пищи. Эмерсон быстро вскочил и усадил меня на раскладной стульчик, сунув стакан в руку.
Прохладный ночной ветерок шевелил влажные пряди моих волос. Небесный свод пылал звёздами, создававшими мистическое свечение вокруг пирамиды. Чувствуя себя королевой на троне, окружённой коленопреклонёнными придворными, я потягивала виски и поддавалась притяжению безлюдных просторов. Эмерсон глубоко вздохнул и заметил:
– Ах, моя дорогая Пибоди, жизнь нигде не может быть так полна очарования, как здесь.
Пришлось признать, что он прав.
* * *
На следующее утро мы приступили к составлению общего плана пирамид. Определённое количество раскопок призвано было установить, насколько возможно, первоначальные размеры, но основное внимание по настоянию Эмерсона мы собирались уделять записям. Поскольку настоящая страсть моего дорогого Эмерсона – раскопки, это являлось признаком его искреннего стремления к изучению, отодвигающего охоту за сокровищами на второй план. После сравнения планов Лепсиуса, нарисованных в 1845 году, с тем, что предстало моим глазам, я испытала потрясение, увидев, насколько ухудшилось состояние памятников за последние полвека. Обнаружив следы недавних и поспешных раскопок у основания наиболее хорошо сохранившихся пирамид, Эмерсон тут же обвинил во всём Баджа, но я возразила, что даже Бадж не смог бы причинить столько вреда в течение нескольких часов. Основная ответственность лежала на времени и инстинктивном стремлении местных жителей к поискам сокровищ.
В этих деревеньках, разбросанных вдоль берега реки, мы наняли рабочих и, будучи ветеранами в организации раскопок, вскоре навели чёткий порядок. Мужчин разделили на три группы, которые возглавили Эмерсон, я и Рамзес. Должна признать, что Рамзес очень сильно помог нам, хотя мне быстро надоело слушать, как Эмерсон поздравляет себя с тем, что решил взять мальчика вместе с нами. Рамзес, безусловно, оказался в своей стихии, и было довольно забавно слышать его пронзительный голос, выкрикивавший приказы на слишком разговорном арабском и всё более совершенствующемся нубийском. Лингвистические способности нашего сына произвели впечатление на мужчин, которые вначале намеревались относиться к нему с той же весёлой терпимостью, что и к собственному потомству.
К концу рабочей недели у нас появилось достаточно чёткое представление о плане местности в общих чертах. Основное место занимала самая большая пирамида; она полностью развалилась, и только с помощью дополнительной работы можно было определить исходные размеры. Перед ней в виде неровного полукруга стояли четыре небольшие пирамиды, а к юго-востоку – ряд ещё из десяти. На плане Лепсиуса отмечалось множество мелких, бесформенных каменных масс, сгруппированных к западу и северу от большой пирамиды и беспорядочно разбросанных среди других. Мы нашли ещё десять таких курганов, не отображённых на его карте. И на этом пришлось прервать работу к обязательному дню отдыха. Наши люди были мусульманами, большинство – из секты ханафитов (63); их святым днём, конечно, была пятница. Эмерсон решительно собирался продолжать работу без них, указывая на то, что для самой геодезической съёмки требуется не более трёх человек (и был совершенно прав). Тем не менее, я убедила его, что мы также заслужили если не день отдыха, то, по крайней мере, возможность провести некоторое время в лагере и на соседнем рынке. Нам нужны запасы, побольше верблюдов, и, по возможности, побольше рабочих.
Мы предложили мужчинам уйти в четверг вечером, но они с благодарностью отказались, шаркая ногами и бросая косые взгляды. Поскольку боялись джиннов и призраков, которые, как всем известно, появляются в темноте. Так что в свои деревни они ушли на следующее утро, а мы отправились в лагерь. В относительной утренней прохладе поездка была достаточно приятной, и по мере того, как мы приближались к Санам Абу Дому (64), вид на большую гору через реку становился всё более впечатляющим. Особенно меня поразили несколько скал странной формы, напоминавшие большие статуи Рамзеса II в Абу-Симбеле. Эмерсон, смотревший на горы с жадностью, явно отражавшейся на его мужественном лице, пробормотал:
– Это величайший храм Нубии, Пибоди. Раскопки в нём, несомненно, предоставят бесценный исторический материал. Раз уж мы сегодня свободны…
– Мы не свободны. У меня много дел, – твёрдо сказала я. – Кроме того, мистер Бадж работает близ Джебель-Баркал, а ты поклялся мне держаться подальше от него.
– Ха! – ответил Эмерсон, как я и ожидала.
Удовольствие, вызванное моей хитростью, позволившей удержать Эмерсона от встречи с мистером Баджем, оказалось изрядно подпорчено неким событием. Рабочие мистера Баджа тоже наслаждались днём отдыха, поэтому мистер Бадж решил посетить своих друзей в лагере.
К счастью, Эмерсона не было рядом, когда я сделала это открытие. Они с Рамзесом ушли в деревню якобы для того, чтобы попытаться нанять больше людей. Однако я знала привычки своих мужчин, и у меня были серьёзные подозрения по поводу того, чем они будут заниматься на самом деле. Так что укреплять связи с военными выпало на мою долю. Поэтому я устремилась непосредственно в приют для страждущих верблюдов (как юмористически окрестила его), поскольку осёдланный мной зверь подхватил глазную инфекцию, относительно которой я очень хотела посоветоваться с капитаном Гриффитом. После восхитительной и полезной беседы он сообщил мне, что генерал Рандл, услышав о моём прибытии, пригласил меня присоединиться к нему и другим офицерам за обедом.
– И профессора тоже, конечно, – добавил он.
– О, я не имею ни малейшего представления, где Эмерсон может пребывать в настоящее время, – ответила я. – Несомненно, обедает с дервишами, греком-торговцем или шейхом бедуинов. Так что я с удовольствием принимаю приглашение генерала.
Я засунула тюбик мази, который дал мне капитан, в один из мешочков на моём поясе. Капитан Гриффит с любопытством изучал этот аксессуар.
– Простите, миссис Эмерсон, но вы, кажется, несколько… э-э… обременены излишней тяжестью. Может быть, вы оставите своё… снаряжение здесь? Оно будет в полной безопасности, уверяю вас.
– Мой дорогой капитан, мне даже в голову не приходит отправиться куда бы то ни было без этого пояса – так же, как и без шляпы, – ответила я, взяв его под предложенную руку. – Признаюсь, что он создаёт некоторый шум. Эмерсон постоянно жалуется на то, что при ходьбе я издаю грохот и лязг; однако каждый предмет в нём не только полезен, но, при случае, необходим для выживания. Компас, небольшая фляжка, блокнот и карандаш, нож, водонепроницаемый ящичек, в котором хранятся спички и свечи…
– Да, я вижу, – глаза молодого человека сияли интересом. – Почему водонепроницаемый, позвольте спросить?
Вначале я рассказала ему о том, как мы с Эмерсоном оказались брошены в затопленную погребальную камеру пирамиды. А затем, когда он, казалось, был искренне захвачен, перешла на изложение собственных теорий подходящего стиля одежды для раскопок.
– В ближайшие дни, – заявила я, – женщины смело узурпируют брюки, капитан. Но, конечно, не обязательно ваши!
Мы от души посмеялись, и капитан заверил меня, что смысл моих слов был вполне ясен.
– Я говорю не о себе, – продолжала я. – Такие широкие, разделённые юбки, как у меня, больше льстят женской фигуре, и одновременно обеспечивают полную свободу движения. Кроме того, я считаю, что поток воздуха через раструбы делает их более удобными в условиях жаркого климата, чем ваши приталенные штаны.
Он полностью согласился со мной. В такой интересной беседе краткая прогулка оказалась ещё короче. Генерал занимал «особняк» – две комнаты и огороженный двор, а также отдельный сарай, служивший в качестве кухни – построенный из необожжённого кирпича вместо обычных переплетенных ветвей. Эмерсон не упускает случая пройтись по поводу низкого уровня офицеров, которым везде приходится пользоваться трудом личных слуг, но после попыток нашего повара, который в повседневной жизни был погонщиком верблюдов, соорудить хоть что-нибудь удобоваримое, я с нетерпением ожидала появления нормальной еды, подготовленной обученным персоналом. И эта радость была лишь слегка омрачена тем, что среди мужчин, вставших, чтобы поприветствовать меня, я увидела мистера Баджа.
– Полагаю, вы знакомы с мистером Баджем, – сказал генерал Рандл после того, как представил мне всех прочих.
– Да, да, мы старые друзья, – отозвался мистер Бадж, сияя всем своим круглым красным лицом и перекладывая бокал в левую руку, чтобы обменяться со мной влажным рукопожатием. – Но где же вы оставили профессора, миссис Эмерсон? А, конечно – вы же заняты грандиозными открытиями в Нури!
Ухмылка, сопровождавшая последнее предложение, объясняла хорошее настроение Баджа: присвоив себе лучшую местность и убедившись, что в нашей ничего не представляло очевидной ценности, он мог позволить себе позлорадствовать. Естественно, я ответила исключительно вежливо.
Мы заняли места за столом. Я, разумеется, сидела рядом с генералом Рандлом. Он был любезен, но бОльшую часть его болтовни я пропускала мимо ушей, потому что видела, как Бадж стрелял в меня взглядом, и что-то в этом взгляде вызывало определённые сомнения. Казалось, он знает то, чего не знаю я – и если это и забавляло Баджа, то будьте уверены, не меня. Когда же последнее блюдо было убрано, и беседа временно затихла, Бадж обратился ко мне напрямую:
– Я надеюсь, миссис Эмерсон, что вы с юным Рамзесом не планируете сопровождать профессора, когда он отправится на поиски затерянного оазиса?
– Прошу прощения? – ахнула я.
– Следовало бы попытаться отговорить его от такого бесплодного и опасного поиска, – сказал Бадж, поджав губы с видом самой лицемерной озабоченности, какую мне когда-либо приходилось видеть на человеческом лице. – Профессор – чудесный человек (на свой лад, конечно), но поддаваться подобным фантазиям…
– Совершенно верно, мэм, – загрохотал генерал. – Подобного места не существует, знаете ли. Здешние сказки и пустые слухи – вот уж не думал, что профессор так легковерен.
– Уверяю вас, генерал, – ответила я, – что «легковерен» не имеет ничего общего профессора Эмерсона. Могу ли я спросить, мистер Бадж, где вы услышали эту бессмысленную и беспочвенную сплетню?
– Поверьте, мэм, это не беспочвенная сплетня. Мне сообщил об этом майор сэр Ричард Бассингтон, прибывший вчера на колёсном корабле из Кермы, а он узнал эту новость непосредственно из источника – у мистера Реджинальда Фортрайта, внука лорда Блэктауэра. Майор Бассингтон повстречался с ним в Вади-Хальфе несколько дней назад. Он искал транспорт на юг, но безуспешно.
– Надеюсь, и не найдёт, – воскликнул генерал Рандл. – Мне не нужна тут толпа слоняющихся гражданских... э-э… исключая присутствующих, конечно. Кто этот тип, и что это ему взбрело в голову?
Бадж начал объяснять, затянув сверх всякой меры. Имя Уиллоуби Форта произвело впечатление: некоторые из старых офицеров слыхали о нём, да и генерал Рандл, казалось, что-то знал об этой истории.
– Печальный случай, очень печальный, – пробормотал он, покачивая головой. – Но безнадёжный. Совершенно безнадёжный. Его, скорее всего, захватили чёртовы – простите, мэм – дьявольские дервиши. Не могу даже представить себе, почему этот старый негодяй Блэктауэр разрешил внуку отправиться на подобную развлекательную прогулку.
– Фортрайт был настроен чрезвычайно серьёзно, – ровно ответил Бадж. – У него было послание от профессора Эмерсона, который приглашал его присоединиться к экспедиции. Боже мой, миссис Эмерсон, вы выглядите, будто громом поражённая. Надеюсь, я не проявил нескромности?
Собравшись, я твёрдо заявила:
– Я только удивлена глупостью людей, изобретающих такие истории, и ещё большей глупостью тех, кто им верит. Генерал, я исключительно довольна вашим гостеприимством. Не смею более отвлекать вас и ваших офицеров от предстоящих трудов.
Отвесив насмешливый поклон, Бадж важно удалился в сопровождении молодых офицеров, а я отправилась прочь.
Читатель может себе представить горечь, переполнявшую мою душу, когда я спешила на ту сторону сука, где мы с Эмерсоном договорились встретиться. Мой муж, моя половина, человек, который поклялся мне в вечной преданности, и которому я дала тот же обет – Эмерсон обманул меня! Если он действительно попросил молодого мистера Фортрайта присоединиться к нему, то, очевидно, планировал продолжить те самые поиски, которые высмеивал, как глупость. И раз он не посоветовался со мной, то собирался отправиться без меня. Это было предательством самого отвратительного и самого низкого пошиба; никогда бы я не поверила, что Эмерсон может быть способен на подобное.
Смесь самых разнообразных и зловонных ароматов атаковала мои ноздри, едва лишь я оказалась на рынке. Говорят, что обоняние приспосабливается легче всего; и я действительно обнаружила, что спустя день или около того после прибытия в Египет, я больше не замечала отличительные запахи страны, которые многие европейцы находят неприятным. Не смею утверждать, что вдыхала их с таким же удовольствием, с каким бы восприняла аромат розы или сирени, но они навевали восхитительные воспоминания и тем самым оказывались терпимыми. Сегодня, однако, зловоние заставило меня чувствовать себя совершенно больной, а запахи гниющих растений, сухого верблюжьего навоза и пота от немытых человеческих тел только усугубили это ощущение. Я пожалела, что так наелась.
Я пересекла сук от начала до конца, не заметив никаких признаков наличия мужа и сына. Считая шаги, я устроилась на скамейке перед одним из наиболее процветающих учреждений и приготовилась к покупке еды. Греческим торговцам не свойственны длиннейшие обмены любезностями, предшествующие любой покупке на суках Каира, но поторговаться всё же пришлось. Рис, финики, консервированные овощи и кувшины с водой – грубые, пористые, что позволяет охлаждать воду с помощью испарения – уже были куплены, когда лавочник прервал спор и начал безудержно кланяться. Обернувшись, я увидела приближавшегося ко мне мужа.
Он шёл с непокрытой головой, как обычно, и его всклокоченные тёмные кудри отливали бронзой. Улыбающееся лицо, мощный загорелый кадык в открытом вороте рубашки, мускулистые руки, также обнажённые, как и всегда, смягчили моё сердце. Быть может, подумала я, он не обманывал меня? Я услышала эту новость из третьих рук, и сведения могли быть искажены, особенно Баджем, который всегда был готов думать об Эмерсоне наихудшим образом.
Рамзеса я не видела, но не сомневалась, что и он был там. Ему легко было скрыться в толпе. А Эмерсон не выглядел бы таким весёлым, если бы потерял мальчика. Однако трудно было бы не заметить человека, следовавшего за моим мужем на почтительном расстоянии. Складки плаща скрывали его черты, но высота и гибкость движений не позволяли ошибиться в выводах о том, кто он такой.
– Моя дорогая Пибоди! – сказал Эмерсон.
– Добрый день, Эмерсон, – ответила я. – А где же ... О, вот ты где, Рамзес. Не пытайся спрятаться за отца; ты ещё грязнее, чем я ожидала, но сейчас с этим ничего не поделаешь. Что это за коричневое пятно у тебя на манишке?
Рамзес предпочёл проигнорировать прямой вопрос в пользу обвинения.
– Я не прятался, мама. Я разговаривал с мистером Кемитом. Он научил меня нескольким полезным фразам своего языка, в том числе…
– Объяснишь попозже, Рамзес. – Коричневое пятно, очевидно, являлось остатком какого-то пищевого продукта или напитка, достаточно липким, судя по количеству мух, которое облепило его. Я перенесла своё внимание на наставника Рамзеса, который ответил на приветствие одним из своих странных жестов. – Так ваше имя Кемит, правильно?
– Он согласился работать на нас, – радостно сообщил Эмерсон. – И возьмёт ещё двоих из своего племени. Разве это не великолепно?
– Очень. А где живёт ваш народ, мистер… э-э… Кемит?
– Это трагическая история, – ответил Рамзес, усаживаясь на корточки с гибкостью и лёгкостью, которые не смог бы продемонстрировать ни один английский парень. – Его деревня была одной из тех многих, которые разрушили дервиши. Они вырубили финиковые пальмы, убили мужчин и мальчиков и обесчестили…
– Рамзес!
– Я вижу, что ты, как всегда, провела время с пользой, Пибоди, – быстро вставил Эмерсон. – Можем ли мы возвращаться в Нури?
– Нет. Я хочу купить несколько безделушек – бусы, зеркала и прочее – как подарки для мужчин, чтобы те взяли с собой жён. Ты ведь знаешь, что я всегда стараюсь подружиться с женщинами, надеясь разъяснить им права и привилегии, на которые их пол имеет моральное право.
– Да, Пибоди, знаю, – произнёс Эмерсон. – И до тех пор, пока я полностью уверен в справедливости этого дела, то действительно чувствую, – как я и раньше говорил тебе, моя дорогая – что твои шансы на осуществление любых устойчивых изменений… Это к слову. Мы закончили? Можем возвращаться?
Следуя за носильщиками, нагруженными товарами, мы двинулись к очередной лавке. Рамзес оказал мне честь, выбрав сопровождающей.
– Тебе понравится народ Кемита, мама, – заметил он. – Их женщины пользуются большим уважением – за исключением дервишей, которые, как я уже говорил, обесчестили…
– Пожалуйста, воздержись от бесед на эту тему, Рамзес. Ты сам не знаешь, о чём говоришь.
Хотя у меня осталось неприятное ощущение, что знает.
Как и все мужчины, Эмерсон терпеть не может то, что покупки необходимо обсуждать. Если предоставить ему свободу, он ткнёт пальцем в первый попавшийся ему на глаза предмет и закажет дюжину. Его ворчание и нервозность, однако, как рукой сняло, когда я с удовольствием известила, что капитан Гриффит одолжил нам пять больших верблюдов.
– Как, чёрт возьми, тебе это удалось? – спросил он с восхищением. – Эти проклятые военные…
– … являются британскими офицерами и джентльменами, мой милый. Я убедила их, что, поскольку животные ещё не пригодны для трудных поездок, которые осуществляет Верблюжий Корпус, то они могут точно так же хорошо восстановить здоровье и в нашем лагере. Капитан Гриффит был достаточно любезен, чтобы выразить полную уверенность в моих ветеринарных навыках.
Эмерсон хмыкнул. Но очень мягко.
Мы забрали верблюдов и лекарства для них, после чего нагрузили животных покупками, вес которых был незначительным по сравнению с тем, что верблюды привыкли носить на себе. Я тщательно проследила, чтобы это было сделано должным образом, помещая колодки так, чтобы не задеть язвы на спине и на боках, и сдвигая сёдла с той же целью. Я удивилась, увидев, как быстро Кемит понял причины этих манипуляций и как умело он их выполнял.
– Он, кажется, довольно умён, – сказала я Эмерсону, когда мы ехали бок о бок из деревни. – Может быть, удастся его обучить некоторым из способов раскопок, как ты это делал с жителями Азийеха (65). Как я скучаю по нашим друзьям – дорогому старому Абдулле и его сыну, внукам и племянникам!
– Да и я думал о том же, Пибоди. Кемит явно интеллектуально выше среднего уровня. Если и его соплеменники способны... Ха! Легки на помине!
Двое мужчин появились из-за пальм так внезапно и бесшумно, как будто бы материализовались из воздуха. Они были в таких же коротких штанах и длинных мантиях. Кемит направился к ним и после краткой беседы вернулся к Эмерсону.
– Они пойдут. Они не говорят по-английски. Но они будут работать. Они верны.
Мы рассадили друзей Кемита по верблюдам (надо сказать, что они при этом выказали проворство, свидетельствующее о знакомстве их с этим видом транспорта) и возобновили путешествие. Походка верблюда не способствует спокойному разговору. Я решила подождать до того момента, когда останусь с Эмерсоном наедине, прежде чем перейду к неприемлемому поведению мужа и Реджинальда Фортрайта.
Впрочем, когда, наконец-то удалось достичь желаемой степени уединения, верх взяли другие соображения, и когда они были осуществлены (к удовлетворению обеих сторон), пришлось признать, что Реджинальд Фортрайт – последнее, что нас в тот миг могло бы интересовать.
* * *
Кемит со спутниками оказались способны на всё, что он утверждал, да и на многое другое. Они не только неустанно работали, тщательно и с абсолютной точностью выполняли любую стоявшую перед ними задачу, но и – особенно Кемит – исключительно быстро обучились методам раскопок, которые мы использовали. Естественно, мы отплатили им всё возрастающими доверием и уважением (хотя, я надеюсь, читателю не следует объяснять, что мы обращались с нашими работниками с той же учтивостью, как если бы на их месте были английские слуги). Они не пользовались любовью жителей, вследствие местной замкнутости считавших даже близлежащие племена чужаками, но беды из-за этого не случилось. Люди Кемита держались в стороне от других; они построили себе несколько тукхулов поодаль от мужского лагеря и удалялись туда немедленно по окончании рабочего дня.
Мы обычно начинали работу очень рано, после одной лишь чашки чая, а затем прерывались на завтрак в середине утра. И вот на следующий день после нашего возвращения из лагеря для завтрака мне представилась возможность поговорить о мистере Фортрайте, когда Эмерсон упомянул о мистере Бадже в своей характерной грубоватой манере:
– Я случайно краем глаза заметил очень знакомую напыщенную груду жира, которая вчера болталась вокруг лагеря в компании нескольких офицеров. Ты случайно не столкнулась с ним, Пибоди?
– Так и было, – ответила я. – Нам с ним оказали честь позавтракать с генералом Рандлом. Тебя тоже приглашали, Эмерсон.
– Они не могли пригласить меня, потому что они не смогли найти, – самодовольно заявил Эмерсон. – Я предполагал нечто в этом роде и потому поспешил скрыться с глаз долой. Сама видишь, Пибоди, насколько удачной оказалась моя идея. Достаточно и того, что я – гражданское лицо среди военных болванов, а если к ним добавить Баджа – это уже явно чересчур. Как обычно, хвастался и пыжился?
– В какой-то степени. Но чашу твоего терпения переполнило бы не хвастовство.
– Что же тогда? – Лицо Эмерсона потемнело. – У него хватило наглости ухаживать за тобой, Пибоди? Богом клянусь, если он посмел тебя коснуться…
– Ох, Эмерсон, перестань. Тебе пора избавиться от убеждения (хотя и очень лестного), что каждый мужчина, которого мне случается встретить, безумно влюбляется в меня. Мистеру Баджу подобное и в голову ни разу не приходило.
– Ему явно не хватает вкуса, чтобы оценить тебя, – согласился Эмерсон. – Так что же он натворил, Пибоди?
– Он был достаточно любезен, чтобы сообщить мне и офицерам следующее: сюда направляется мистер Реджинальд Фортрайт, поскольку ты пригласил его присоединиться к участию в поисках затерянного оазиса…
К счастью, Эмерсон успел выпить чай. В противном случае он бы определённо задохнулся. Я избавлю читателя от описания тех отрывистых и бессвязных выкриков, что срывались с его губ. Со свойственной ему быстротой он мгновенно решил: цель подобного заявления Баджа – выставить его объектом насмешек, и это стало главной темой его жалоб. Перемежаясь с проклятиями, которые принесли Эмерсону известность на всём протяжении Нила, комментарии приобрели такую силу, что явно стали слышны далеко вокруг. Мужчины, застыв в неподвижности, уставились на него, а Кемит, ожидавший распоряжений, широко раскрыл глаза – первая эмоция, которую мне привелось увидеть на доселе бесстрастном лице.
Я предложила Эмерсону умерить голос. Он замолчал, и я продолжила:
– Когда в последний раз слышали о мистере Фортрайте, он находился в Вади-Хальфе. Я не ожидала, что молодой человек зайдёт так далеко. Он, должно быть, твёрдо настроен продолжать путешествие, согласен?
– Я не намерен заниматься пустопорожними рассуждениями относительно мотивов лиц, с которыми я едва знаком, – отрезал Эмерсон.
– Значит, ты не приглашал…
– Дьявол тебя побери, Амелия... – Эмерсон вовремя остановился. (О руководителях экспедиции создаётся плохое впечатление, если они ссорятся на глазах у людей. То же самое относится к родителям такого чада, как Рамзес.) И продолжал, понизив голос: – Я отнюдь не уговаривал мистера Фортрайта ехать в Нубию. Напротив.
– Ах, так ты беседовал с ним до того, как мы уехали из Англии!
Щёки Эмерсона приобрели симпатичный оттенок красного дерева, а ямочка на подбородке зловеще задрожала.
– А ты, Пибоди – разве ты не отправила сочувственное письмо скорбящему старику-отцу?
Это был хитрый удар. Я думала, что моё лицо не изменилось, но Эмерсон знал меня слишком хорошо, чтобы обмануться. Его сжатые губы расслабились, а в яркой синеве глаз засияли весёлые искорки.
– Карты на стол, Пибоди. Если этот молодой идиот собирается навязаться нам, мы должны выработать абсолютно чёткую линию поведения. Я написал Фортрайту. Я заверил его, что мы будем наводить справки, и что, если – я подчеркнул это слово дважды, Пибоди – если мы не обнаружим ни единого факта, подтверждающего возможность того, что Форт остался в живых, мы тут же сообщим и ему, и его деду. Я не вижу здесь никакой ошибки, равно как и возможности истолковать эти слова как обещание или приглашение.
– Я по существу написала то же самое, – призналась я. – Лорду Блэктауэру.
Рамзес до этого момента сохранял непривычное молчание, его широко раскрытые тёмные глаза лишь следили за нашим разговором. Но тут он откашлялся:
– Может быть, мистер Фортрайт получил дополнительные сведения. Передать нам их обычными способами было бы крайне затруднительно; телеграф находится в исключительном пользовании военных, а наше местонахождение точно не известно.
Эмерсон задумчиво хмыкнул.
– Поживём – увидим, – резюмировала я. – От мистера Фортрайта нам не избавиться, так что лучше до его приезда работать так, чтобы успеть как можно больше.
Эмерсон хмуро посмотрел на меня.
– Его появление ничуть не повлияет на мою деятельность, Пибоди. Сколько раз я должен повторять, что не намерен гоняться за призраками?
– Но если это не погоня за призраками, папа? – спросил Рамзес. – Нельзя же бросить друга, если есть хоть какая-то надежда на спасение.
Эмерсон встал и, почёсывая расселину на подбородке, посмотрел на сына сверху вниз.
– Рад видеть, Рамзес, что твои принципы – те же, что и у этих английских... джентльменов. Я бы перевернул небо и землю, чтобы спасти Форта, или его жену, если бы действительно верил, что хоть кто-нибудь из них ещё жив. Но я не верю в это, и потребуются неопровержимые доказательства, чтобы убедить меня в обратном. И хватит об этом. Послушай, Кемит. Я хочу начать раскопки у второй пирамиды вот по этой линии. – Развернув свой план, он указал на какое-то сооружение, рядом с которым стоял знак вопроса. – Лепсиус указывает, что на юго-восточной стороне находится часовня. Сейчас там и следов не найти, но чёртовы мусорщики не могли унести все проклятые камни до одного; что-нибудь да должно было остаться. Дьявол раздери, мы должны найти хоть какие-то надписи, чтобы узнать, кто создавал эти строения.
– Зачем ты читаешь бедняге лекцию, Эмерсон? – мягко спросила я. – Он не понимает ни одного твоего слова.
Губы Эмерсон изогнулись в загадочной улыбке.
– Вот как? Ты понял, Кемит?
– Вы хотите знать, кто построил каменные дома. Это были великие короли и королевы. Но они ушли. Они не здесь.
Скрестив руки на широкой груди, он изрекал слова, как священник, произносящий заупокойную молитву.
– Куда они ушли, Кемит? – спросил Эмерсон.
– К богу. – Рука Кемита плавно и причудливо переместилась от указания на горизонт до свода неба, теперь бледного от жары.
– Я молюсь, чтобы это было так, – сказал Эмерсон вежливо. – Ну, мой друг, давай покончим с этим; наша работа воскресит их имена, а в этом, как ты знаешь, и была их надежда на бессмертие.
Они ушли, и я подумала, уже не в первый раз, о том, какую впечатляющую пару они представляют – и Эмерсон из них отнюдь не младший.
– Рамзес, – рассеянно промолвила я, ибо часть моего внимания была сосредоточена на изящных и атлетических движениях моего супруга, пребывавшего в отличной форме, –как только ты закончишь номер шесть, переходишь со всей командой к крупнейшей пирамиде и присоединяешься ко мне.
– Но папа сказал…
– Не важно, что сказал папа. Он поддался вожделе… он отложил геодезические работы с целью заняться раскопками и поэтому не может жаловаться, если я поступаю так же. Большая пирамида, конечно, принадлежала одному из великих фараонов: Пианхи, Тахарке (66) или Шабаке (67). Надстройка полностью рухнула, но внизу должна быть гробница.
Рамзес погладил подбородок, на мгновение сверхъестественным образом превратившись в отца, хотя сходство состояло в жесте и выражении лица, а не в физическом подобии.
– Да, мама.
За несколько дней мои люди перетаскали несколько тонн камня, не найдя никаких следов входа в гробницу, и Эмерсон отправил свою команду из пирамид юго-восточного ряда к небольшому полуразрушенному строению за ними. В среду вскоре после восхода солнца я вздрогнула от восторженного крика, отразившегося от гор песка. Я бросилась к месту происшествия и обнаружила Эмерсона по колени в выкопанной яме.
– Эврика! – крикнул он в знак приветствия. – Наконец-то! Я думаю, что мы нашли часовню, Пибоди!
– Поздравляю, милый, – ответила я.
– Гони сюда всех остальных, Пибоди. Я хочу углубить и расширить траншею.
– Но, Эмерсон, я ещё не…
Эмерсон вытер песок с потного лица рукавом и подарил мне дружескую усмешку.
– Моя дорогая, я знаю, как ты жаждешь найти почти полностью обрушенный туннель, по которому можно ползти, рискуя жизнью и здоровьем; но крайне важно, чтобы мы расчистили эту область как можно скорее. Как только до местных жителей дойдёт слух о нашем открытии, сплетни и преувеличения превратят находку в сокровищницу с золотом и драгоценными камнями, после чего каждый превратится в кладоискателя.
– Ты прав, Эмерсон, – вздохнула я. – Конечно, я сделаю так, как ты говоришь.
Потребовалось несколько часов, чтобы увеличить траншею с целью полностью расчистить найденные камни и тщательно записать их точное местоположение. Мы измеряли и зарисовывали, а солнце палило, и песок забивал рты и ноздри, так что я дорого дала бы за фотокамеру. Я предложила принести её, но Эмерсон наложил вето на идею, объяснив, что проклятое устройство громоздко и ненадёжно, если не находится в руках обученного фотографа, которого у нас не было. И потом, для эффективной работы требуется другое оборудование, которое не так-то легко приобрести: чистая вода, химикаты и тому подобное.
К сожалению, один из мужчин поднял с земли несколько клочков золотой фольги. Я говорю «к сожалению», потому что нет ничего другого, что в большей степени пробуждает кладоискательские инстинкты и, увы, сопутствующее им желание применить насилие для обладания сокровищем, чем золотой металл. Сияющий, как солнце, достаточно мягкий, чтобы подвергаться обработке, не страшащийся ржавчины, с незапамятных времён он вызывал у мужчин жажду, превышавшую любовь к женщинам, не говоря уже о дружбе с ближними своими. Само название «Нубия» происходит от древнеегипетского слова, означавшего «золото». Именно за золотом, прежде чем зашла речь об иных сокровищах, фараоны отправляли торговцев и армии в землю Гуш. Я бы не удивилась, узнав, что Каин совершил первое убийство из-за золота. (Но всё это происходило очень давно, а Священное Писание, хотя, несомненно, и осенено Божественным вдохновением, крайне небрежно относится к деталям. Бог – не историк.)
В своё время в Нубии, несомненно, было много золота, но, как Эмерсон отметил, изучая лежавшие на огромной коричневой ладони жалкие кусочки, вряд ли что-то осталось. Тем не менее, я почувствовала, что на меня возложена задача просеивать почву, удалённую из траншеи. И задача эта оказалась утомительной и захватывающей.
Солнце уже ушло далеко на запад, тени удлинялись, я с нетерпением ожидала щётку для мытья и смену одежды (а также, возможно, небольшой стаканчик виски с содовой), когда один из наших наименее трудолюбивых работников, проводивший больше времени, опираясь на лопату, нежели используя её, вскрикнул от неожиданности.
– Опять порезал ногу лопатой? Опять был небрежен? – спросила я саркастически.
– Нет, Ситт Хаким, нет. Там верблюд, на нём – человек, и верблюд бежит, а мужчина вот-вот свалится с верблюда. Он сидит на верблюде, Ситт Хаким, как не сидит ни один человек, который хочет удержаться…
Но я уже не слушала, потому что видела своими глазами: оценка ситуации была предельно точной. Всадник не столько сидел на верблюде, сколько опасно вихлялся из стороны в сторону. Бросившись навстречу, я решительно крикнула верблюду:
– Адар я-ян, чёрт тебя побери!
Верблюд остановился. Я стукнула его зонтиком, но прежде, чем он встал на колени (если предположить, что намеревался), всадник соскользнул с седла и упал без сознания у моих ног.
Всадником был, конечно, мистер Реджинальд Фортрайт. Как я и предполагала. И читатель, очевидно, тоже.
Примечания.
54. Бишарин – одно из племён народа беджа, населяющего северо-восточные районы Судана и западные – Эритреи.
55.Редьярд Киплинг. «Фуззи-Вуззи. (Суданские экспедиционные части)». Перевод С. Тхоржевского. «Фуззи-Вуззи» происходит от слова fuzzy, «курчавый».
56. Белый Нил – один из двух основных притоков Нила (второй – Голубой Нил).
57. Ди;нка (дженг) —нилотский народ, населяющий Южный Судан (исторический регион Бахр-эль Газаль в бассейне Нила, Кордофан и Верхний Нил).
58. Шиллук – народ в Судане. Этнос занимает земли западного берега Белого Нила до границ провинции Кордофан. На восточном берегу их территории простираются от слияния Нила с рекой Собат и 20 милями выше по течению Собата.
59. Мастер – обращение к мальчику или подростку в Англии XIX века
60. После смерти Махди в 1885 году государство возглавил Абдуллах ибн аль-Саид Мухаммад ат-Таиша, прозванный «Халифа» (по другим источникам, принявший титул халифа)
61. Пианхи (Пи) – царь Кушитского царства и фараон Древнего Египта, правивший приблизительно в 746 — 716 годах до н. э. Установил власть XXV династии в Египте
62. 37,8 градусов по Цельсию
63. Ханафиты – последователи одной из четырёх правовых школ в суннитском исламе
64. Санам Абу Дом – один из центров древнего кушитского царства, расположенный в конце пути на Байуду, между Мероэ и Напатой
65. Азийех – египетская деревня, где проживают люди, много раз помогавшие Эмерсону в раскопках. См. предыдущие романы, начиная с первого.
66. Тахарка – фараон XXV династии Древнего Египта, правил приблизительно с 690 по 664/663 до н. э.
67. Шабака – царь Кушитского царства и фараон Древнего Египта, правивший приблизительно в 716 - 701 годах до н. э. Сын кушитского царя Кашты.