Еще несколько часов назад противный холодный дождь хлестал по Дашкиному плащу, ветер стремился сломать зонтик, рвал наброшенную на голову шаль, и ничто в ее родном городе не напоминало о том, что где-то царствует лето. А в небольшом городке на побережье солнце прямо в аэропорту ласково обняло за плечи, потом слегка придавило жарой, напомнив, что все хорошо в меру, и, наконец, поманило морской прохладой.
Маленький домик из неотесанного камня под красной черепичной крышей Даша увидела, когда спускалась на пляж по нагретой солнцем каменной лестнице. Тяжелая, потемневшая от времени, просоленная морскими ветрами деревянная дверь была украшена резным орнаментом, стены увиты виноградом, у входа – высокие кусты бордовых роз. На каменных ступенях домика старик с загоревшим до черноты обветренным лицом, изрезанном морщинами, расставил пузатые и элегантно-удлиненные, похожие на древние амфоры, бутылки из темного стекла. Поймал Дашин заинтересованный взгляд, улыбнулся:
- Подходи, милая, не стесняйся: свое вино продаю. Дегустация – бесплатная.
Пробовать вино в такую жару, да еще по дороге на пляж, Дашке совсем не хотелось. Но и пройти мимо этой доброй улыбки, мимо рук, которые уже бережно поднимали тяжелую бутылку и наклоняли ее над одноразовым пластиковым стаканчиком, Даша не смогла:
- Я не разбираюсь в винах.
- По глазам вижу, милая, ты разбираешься в душах. А это куда важнее. Ведь и у каждого вина - своя душа.
Глоток ярко-красного терпкого напитка подарил вкус спелых лесных ягод: черника, земляника, малина. Словно старик только что прошелся по лесу и сложил собранный урожай в Дашину ладошку. На морщинистом лице улыбка:
- Я подумал, тебе будет приятно вспомнить родные леса, - берет другую бутылку, - а теперь глотни вот этого…
И Даше кажется, что ее всю заполняет свежесть моря, легкий бриз, хлопанье крыльев чаек…
Старик хрипло смеется:
- Хорошее вино – это философия. Оно продлевает жизнь, дарит надежду, - прищуренные глаза почти в упор рассматривают бледное Дашкино лицо с серыми удлиненными к вискам глазами, слегка вздернутым носом, великоватым ртом.
- Можно угадаю, зачем приехала?
- Погреться на солнышке, покупаться, - пожимает плечами женщина. Цветастая юбка струится по длинным ногам, короткий белый топ открывает худые плечи, уже начавшие краснеть под коварным солнцем.
- Нет, - покачивает седой головой старик, - от любви убежать пытаешься, а напрасно. Сейчас, милая, подожди.
Он уходит в дом и вскоре возвращается, бережно, словно детей, неся в руках две запыленные, кажется, даже покрытые паутиной бутылки:
- Это вина из моей коллекции. Я называю их «Хулиган» и «Хулиганка». В одном – горький миндаль с медом заставляет терять голову пробующих его женщин; другое, с насыщенном вкусом чернослива, сносит голову у мужчины. Я не скажу тебе, где что. Выбери сама.
- Что вы, - теряется Даша, - это, наверное, очень дорого, у меня и денег с собой столько нет.
- Не надо денег, - качает головой сверху вниз старик, - не обижай меня, это подарок. Выпей его вместе с тем, от кого попыталась уехать.
Уютный городок вырос на скале. От приморской набережной по винтовой линии поднимались наверх дома. Где заканчивался этот горный серпантин Даша, прогулявшись по городу, так и не поняла. Местная жительница, показывая, как пройти на базар, подняла загорелую руку к небу и сказала: «Примерно километра три наверх». Имелось ли в виду расстояние по вертикали, Даша уточнять не стала. Улица была узкой, красивые белые отели с красными крышами, большими окнами, шезлонгами и столиками на балконах стояли так близко напротив друг друга, что весь город казался одной большой коммунальной квартирой, в которой нет секретов от соседей.
Песня зазвучала внезапно. Женский голос выводил одну и ту же музыкальную фразу, с каждым разом поднимаясь на несколько интервалов выше, словно прося о чем-то. Неожиданно возникший бархатный баритон, повторив мелодию, потянул ее вниз, сопрано взлетело вверх, вплелись другие голоса, наполняя вечерний воздух томлением и несмелой лаской.
Даша вышла на балкон и замерла, пораженная. В отеле напротив на балконе танцевала простоволосая девчоночка в черной майке с узкими бретельками и широкой разноцветной юбке. Ее руки то взлетали, словно крылья, то падали, обрубая невидимые нити, которые тянулись к партнеру: кудлатому пареньку, одетому в рубашку в крупную красно-белую клетку и обрезанные до колен потертые джинсы. Изгибаясь, словно тростинка на ветру, девочка кружилась, то приближаясь к мальчику, тянувшему к ней руки, то словно отталкивала его, упираясь ладонями в невидимую стену… При каждом повороте юбчонка взлетала, обнажая загорелые ноги. Словно в противовес гибкому телу прямые жесткие ладони то разрушали препятствия между партнерами, то торопливо возводили их снова. Даша с удивлением поняла, что ребята и пели сами, несколько девчонок и мальчишек, сгрудившихся в углу балкона, составляли хор, а удивительной красоты баритон принадлежал кудлатому парню.
- Мы, наверное, вам мешаем?
Даша не сразу осознала, что это к ней обращается поднявшаяся с шезлонга красивая, представительная женщина в длинном, облегающем фигуру сарафане:
- Извините, что устроили репетицию на балконе: здесь не так жарко и больше места.
- Нет, что вы, - смешалась Даша и тихонько вернулась в комнату. Рука потянулась за пультом, чтобы выключить телевизор и невольно задержалась. Известная певица Большого театра, чей юбилей отмечали на всех каналах, негромко говорила, вспоминая мужа: «Самое главное в жизни – любовь, все остальное – только иллюзия». Повлажневшие глаза певица старательно отводила от камеры.
Об Алексее Дашка думала постоянно. Представляла себе его глубоко посаженые синие глаза, русый короткий ежик на голове, щетину на щеках и подбородке. Длинные руки, ноги… Почему-то каждый раз вспоминалось вычитанное в какой-то книге описание героя: «длинный, как день без завтрака», и Даша улыбалась. Сжимаясь пружинкой от страха и желания, она тянулась к его рукам, губам. Как та девочка на балконе запрещала себе это, и опять тянулась. Ей очень хотелось рассказать Алексею о себе все. О первом глупом и совсем не романтичном поцелуе, о мужчине, которому она несколько лет торопливо бросала по утрам: «Да-да, милый, все было замечательно», - и поспешно отводила глаза.
С тех пор Дашка не очень любила слово «милый», но разве дело в словах… Вдруг, совершенно ясно и отчетливо Даша поняла, что сама виновата во всех своих несчастьях: просто она всегда выбирала тех, кого не опасалась полюбить слишком сильно.
Дашка очень любила маму. И очень не хотела повторить ее судьбу.
Отец умер, когда Дашке было четырнадцать. Он постоянно был в командировках, и в Дашкиной жизни занимал совсем немного места. Конечно, она любила отца, но детским чутьем догадывалась, что свои «Жигули» он любил сильнее, чем её и маму. Во всяком случае, в гараже отец проводил значительно больше времени, чем с дочкой. И мечта у него была: черная «Волга». Даша не умела мечтать о «Волге»: ей хотелось в зоопарк, мороженого, да еще и платье такое, как у подружки… Девчонка, что с нее взять.
Как отец познакомился с грузином, который предложил обменять «Жигули» на вожделенную черную красавицу, Даша не знала. Отец забрал все деньги, которые были в доме, позанимал у кого мог… А через неделю его остановила милиция, сообщив, что машина числится в угоне и принадлежит какому-то большому человеку в Тбилиси. Отец пришел пешком домой, лег на диван и умер.
Никто из окружающих не мог поверить. Петя? Из-за машины?! Коллеги вспоминали отца как балагура и весельчака. Такого, каким он никогда не был дома.
Мама на похоронах с каким-то повизгиванием рыдала и причитала, некрасиво бросалась на гроб, так, что двум мужчинам пришлось ее поднимать.
Краем уха Даша слышала осуждение соседок, зашедших то ли попрощаться, то ли полюбопытствовать:
- Кто мог подумать: Наталья Ильинична - с виду такая интеллигентная женщина, а голосит как баба деревенская.
- И не говори, истинное горе всегда молчаливо.
Дашке тогда стало безумно стыдно за мать. Она до сих пор попрекает себя за тот глупый подростковый стыд, да ведь не вернешь…
Когда время прошло, Даша все-таки набрались смелости, спросила:
- Мам, почему ты так? Он ведь машину свою любил больше, чем нас с тобой.
Мама долго молчала, перебирая худыми пальцами какие-то совсем ненужные бумажки, потом ответила:
- Знаешь, Дашенька, это откуда-то изнутри пришло, совсем независимо от меня. Корни-то деревенские, а там этой городской чопорности нет: когда разрывает от горя – кричи. И неважно, любил ли он: я его любила больше жизни. Свою любовь и выплакивала.
Дашка вздохнула: как давно ее никто не называл Дашенькой…
Ближе к утру увидела во сне лес возле родного города. Взметнулись, перечеркивая небо, красные стволы сосен, зеленеют ели, отсвечивают салатовым цветом молодые побеги, свечками поднимаются светло-коричневые шишки. Где-то вдалеке кукует кукушка.
- Кукушка, кукушка, сколько любовь продлится? – подумала во сне Дашка.
- Не задавай глупых вопросов, - сурово огрызнулась кукушка. – Это от тебя зависит: ишь, взяли моду все на нас сваливать…
Через открытую балконную дверь видно, как, взмахивая крылышками, стрекочут ласточки, оживленно обсуждая насущные семейные вопросы. Нависает над городом белое небо, внизу лениво колышется почти такое же, до бела отмытое Черное море. Ни небо, ни море не были ни выгоревшими, ни бесцветными. Просто прозрачно-чистые, то ли отмытые дождями и высушенные ветрами, то ли, как обычно, вычищенные заботливыми женскими руками, любящими чистоту и порядок.
На песочной полоске пляжа - ни одного человека. Такой уж народ курортники: в отпуске хочется попозже проснуться, не спеша позавтракать, и лишь потом, не торопясь, занимать места под зонтиками. Не понимают они, что только вот так, один на один, можно по-настоящему почувствовать море. Сбросив сарафан, задерживая дыхание, входит Даша в прохладную воду. Сквозь слой воды видно, как суетятся и машут хвостиками мелкие рыбешки, просвечивают крупные плоские камни, поросшие зеленым мхом. Вообще-то плавать Дашка не умеет: несколько метров по-собачьи - не в счет. И еще ей очень не хочется мочить волосы. Как же! Море все решает само за них двоих. Как и в любви, в море – главное забыть обо всем и безоговорочно верить тому, кого любишь. Дашка вдруг понимает, что притяжение, возникшее между ней и морем – уже навсегда. И никакая сила не заставит ее выйти сейчас на прибрежный песочек, добровольно отказавшись от ласкающих волн. Даже на миг им не хочется расставаться друг с другом…
Дашка и не заметила, как волны затащили ее совсем близко к причалу, туда, где швартовалась белоснежная яхта. Ох, уж эти обаятельные загорелые болгарские моряки, которые поднимают такой шум, заметив женщину у самого борта яхты… Ох, уж эти женщины, которые невинно улыбаются и морякам, и всему миру...
В дорогу Дашка взяла нетолстую книгу в мягкой обложке. Автор рассказов был любимым писателем Алексея. Когда-то давно она уже читала эти рассказы, по правде говоря, обращая больше внимания на сюжет, сокрушаясь от того, как много в них невостребованной женской любви. Расстраивалась, читая рассуждения бравого красавца-военного, не утратившего с возрастом обаяния, о былой возлюбленной: «Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор!»
«Сколько ненужной любви на свете, - вздыхала Дашка. – Но ведь нельзя забрать ее у того, кому не нужна и передарить какому-нибудь нищему бедняге, словно монетку на паперти. Любовь – не милостыня, не проститутка, по чужим рукам не гуляет. Так и пропадет зря. Можно, конечно, попробовать закатать в баночке, простерилизовать и оставить до лучших времен. Только потом откроешь… Ни аромата, ни вкуса, все ушло в ожидание».
Наверное, такое чтение на пляже выглядело немного потешно: Даша ловила насмешливые взгляды проходивших мимо загорелых юношей и девчушек в купальниках, прикрывающих только самое-самое необходимое, удивление пожилых мужчин и старушек, скользивших глазами по обложке, но оторваться от книги не могла. Теперь уже Даша читала по-другому, вчитываясь в каждую строчку, всей душой понимая: «Я читал, жил чужими выдумками, а поле, усадьба, деревня, мужики, лошади, мухи, шмели, птицы, облака - все жило своей собственной, настоящей жизнью. И вот я внезапно почувствовал это и очнулся от книжного наваждения, отбросил книгу в солому и с удивлением, и с радостью, какими-то новыми глазами смотрю кругом, остро вижу, слышу, обоняю, - главное, чувствую что-то необыкновенно простое и в то же время необыкновенно сложное, то глубокое, чудесное, невыразимое, что есть в жизни и во мне самом и о чем никогда не пишут как следует в книгах».
Вот это «не пишут как следует в книгах» - Дашку задевало. Очень хотелось прочитать о любви не выспренне-романтичные грезы, не пошловато-грязную физиологию, а то невнятное, что жило в сердце и вызывало необъяснимое смятение. Может, потому и откликалась душа на такую простую фразу: «В десять часов утра, солнечного, жаркого, счастливого, со звоном церквей, с базаром на площади перед гостиницей, с запахом сена, дегтя и опять всего того сложного и пахучего, чем пахнет русский уездный город, она, эта маленькая безымянная женщина, так и не сказавшая своего имени, шутя называвшая себя прекрасной незнакомкой, уехала». Фраза эта просто переполняла Дашу ощущением мелькнувшего счастья. Чтобы хоть чуть-чуть защититься от этого наваждения, Дашка словно мантру твердила вычитанные где-то, когда-то слова Шаляпина, обращенные к автору рассказов: «Черт тебя подери, Ванька, читать невозможно – в глазах рябит от твоей образности», - и счастливо улыбалась...
Впрочем, в глазах рябило не только от образности, но и от солнца, пляшущего на страничках. Даша отложила книгу в сторону, прищурив глаза всмотрелась в далекий парусник на горизонте, синеющие за туманом горы, бесконечные мачты яхт у причала, вытянутые на берег лодки. Почему-то ей показалось: эти несколько дней, так наполненные ожиданием чуда, останутся с ней навсегда. Еще она вдруг поняла, что когда вернется в свой город, обязательно возьмет подаренную старым виноделом бутылку вина и сама пойдет к Алексею. Забылось то, из-за чего они так отчаянно разругались перед ее отъездом. Ушло все ненастоящее… Осталось только сердце, дерзостно распахнутое навстречу счастью. И неважно, что будет потом…
А на балконе напротив Дашкиной комнаты опять репетировали. Гул машин, с усилием взбирающихся в гору, перекрывал чарующий баритон: «… не грусти, я всегда в пути. Я всегда иду тебе навстречу…»