ЧЕРНАЯ ЛЮБОВЬ ГЕНИЕВ РОССИИ 4
1
Образ предателя Брута «перебрался» из древнеримской истории в новую историю христианской цивилизации под новым именем Иуда. Марк Юний Брут родился в 85 году до нашей эры в Риме. На ранних этапах своей карьеры, в 50-е годы, считался видным оратором и получил почётный титул princeps iuventutis — «первый среди молодёжи». В гражданской войне между Цезарем и Помпеем встал на сторону последнего (49 год до н. э.).
Гней Помпей Великий, или Гней Помпей Магн — древнеримский государственный деятель и полководец, консул Римской республики 70, 55 и 52-го годов до н. э., командующий лояльными сенату войсками в гражданской войне 49—45 годов до н. э. Начал карьеру, сражаясь на стороне Луция Корнелия Суллы в гражданской войне 83—82 годов до н. э. успешно командовал войсками в Италии, Сицилии, Африке и Испании. В 70 году до н. э. выступил одним из инициаторов отмены законов Суллы. В 60-е годы до н. э. Помпей стал одним из самых влиятельных людей в Риме, очистив Средиземное море от пиратов и расширив римское влияние на востоке во время Третьей Митридатовой войны. В 60 году до н. э. Помпей вместе с Марком Лицинием Крассом и Гаем Юлием Цезарем организовал первый триумвират — неформальное объединение трёх ведущих политиков, оказывавшее решающее влияние на римскую политику в течение нескольких лет. Распад триумвирата и сближение Помпея с сенаторами, настроенными против Цезаря, привели к началу новой гражданской войны. После поражения в битве при Фарсале Гней бежал в Египет, где был убит. Чрезвычайно известный при жизни, Помпей стал впоследствии восприниматься лишь как неудачливый противник победившего его Цезаря.
А Брут после битвы при Фарсале перешёл на сторону победителя – Цезаря - и занял видное место в его окружении. Получил претуру на 44 год до н. э. и должен был стать консулом в 41 году. Несмотря на это и на близкие отношения с Цезарем (некоторые источники сообщают, что Гай Юлий мог быть его отцом), Брут стал одним из организаторов и непосредственных участников убийства диктатора, которое произошло 15 марта 44 года до н. э. Целью заговорщиков было восстановление республики. Но они не получили поддержки в Риме и были вынуждены оставить Италию. Брут уехал в Македонию, где собрал армию для борьбы с политическими наследниками Гая Юлия — Марком Антонием и Цезарем Октавианом. Объединившись с Гаем Кассием Лонгином, он сразился с врагами при Филиппах в ноябре 42 года до н. э., потерпел поражение и погиб. В западной культуре Брут стал символом предательства. Есть даже душераздирающая легенда, что перед смертью Цезарь воскликнул не: «И ты, Брут!», а: «И ты, дитя моё!»
В 1821 году, находясь в ссылке в Михайловском, Пушкин испытывал тяжелые душевные муки и огромный дискомфорт оттого, что его семья, главным образом, отец, были приставлены следить за ним. Сергея Львовича особенно волновали религиозные убеждения сына, он подозревал его в безбожии и устраивал ему страшные скандалы, однажды даже изобразил сцену своего избиения сыном, после чего тот написал Жуковскому о совершенно невыносимом существовании в Михайловском и страхе, что отец какими-то своими приемами отправит его на каторгу. Узнавший об этом Вяземский испугался, что в такой обстановке поэт сопьется.
Но Пушкин не спился и не сошел с ума, а написал очень страшное стихотворение «Кинжал», в котором одобрял три известные политические убийства, и одно – возможно, сыном своего отца, Брутом – Цезаря. Тут нужно называть вещи своими современными именами – Пушкин оправдывал политический терроризм. Конечно, ради справедливости, ради целесообразности. Но лозунг древних «цель оправдывает средства» использовали самые страшные люди в истории человечества…
Использовал его и Николай Первый, покровитель Пушкина. Причем, в отношении и самого поэта, которого сводила с ума мысль о том, что император с помощью низких приемов шантажа, угроз, клеветы и всевозможных подстав держит в своих рабах целые известные и уважаемые семьи, заставляя их членов действовать друг против друга в его пользу, по его приказу. Если он хотел – он брал их дочерей и жен в любовницы, он венчал и разводил придворных по своему усмотрению, использовал высокородных бастардов для шпионажа и убийств, он лишал людей наследства и по своему желанию передавал их состояния тому, кому считал нужным и целесообразным.
Беря Пушкина под свое личное покровительство, Николай Павлович, понимал, что укротить его будет трудно, но не стал сильно заморачиваться и использовал известные приемы давления через родных и подкуп. Пушкин не мог получать материальной помощи от родных, которая бы позволила ему быть свободным хотя бы в выборе места жительства в последний год перед гибелью, но он мог получать огромные деньги от императора, беспроцентные кредиты из государственной казны, что Пушкин и делал, желая пробиться к собственному книгоиздательскому бизнесу.
Однако, мечтая о хороших прибылях, поэт должен же был думать о том, что и тут ему не дадут развернуться. Другим – «безопасным», как Краевский впоследствии – да, а Пушкину – нет!
Бесперспективными были мечты о собственном издательстве и у Грибоедова, и у Лермонтова. Может быть, потому бабушка Михаила Юрьевича скрывала от внука истинное положение своих блестящих финансовых дел и огромное состояние в триста тысяч рублей, что ей было запрещено оказывать помощь поэту в издании собственного журнала, а, значит, и сообщать ему об истинных ее доходах?
2
А между тем в это время, кстати, с подачи Пушкина, еще в 20-е годы 19 века, в России во весь рост вставала проблема серьезной коммерциализации литературы и издательского дела, а также авторского права. Почему именно с началом творчества Александра Сергеевича проблема начала приобретать государственное и даже международное значение? Серьезным поводом стала любовь народа к произведениям поэта, а, значит, стал обозначаться контур коммерческого интереса к национальной литературе в плане пополнения казны дополнительными доходами с покупательского спроса населения к книгам.
И вот в роковом 1836 году Пушкин взялся сам и решать этот вопрос, приступив к изданию журнала «Современник», на который взял в казне 45 тысяч (45 миллионов – на «наши») рублей беспроцентного кредита. Почему-то никто из исследователей биографии Пушкина не обратил внимания на всю важность именно коммерческой составляющей его личной трагедии, закончившейся гибелью, заключавшейся в этом самом кредите. Как бы сейчас сказали, Пушкин в 1836 году, ставшем для него последним, получил доступ к государственному финансированию своей творческой деятельности – это было невиданно! Вспомним, что поэт Хвостов, осмеянный тем же Александром Сергеевичем, истратил все свое состояние на самиздат своих стихотворений…
А тут такие огромные деньги государь дает поэту, который мало того, что и без того знаменит и любим народом, так еще собирается делать на своей популярности деньги и войти в число крупных дельцов того времени. Это неминуемо вознесло бы его на новую высоту среди аристократии не только как творца, но и как делового человека. Но предприятие Пушкину не удается, он практически разорен. Из положения можно выйти, государь готов простить ему долг, однако, следует страшный удар по семье – слухи об измене Натали поэту с государем – за эти самые деньги. У Пушкина не выдерживают нервы – он пытается выплатить кредитный долг продажей имения в Болдино, но ему это не удается, и он обозначает в своих записках эти 45 тысяч как карточный проигрыш.
Есть современные труды исследователей, которые подробно описывают издательскую деятельность Пушкина – в ней он проявил себя как очень серьезный предприниматель и профессионал, смело вступивший в опасную конкуренцию с уже действующими изданиями. Сегодня об этом можно было бы наснимать увлекательные криминальные телесериалы, даже непонятно, почему за них никто не берется, а киношники все мусолят и мусолят лишь семейные дела Пушкина на телеэкранах. Но цена всей этой весьма рискованной деятельности поэта была совершенно ничтожна по сравнению с той, которую имело от нее государство СССР, развившее издательское предпринимательство в невиданных масштабах.
Скромные тиражи сочинений Пушкина 1200 экземпляров, 2400 или 5000 и даже 15000 — цифра, о которой «в доброе старое время», как о небывалой, кричали газеты - тиражи эти после Октября 1917 года стремительно возрастали, приближаясь к миллионным. За годы Советской власти книги Пушкина были напечатаны в количестве двух миллионов сорока трех тысяч названий, общим тиражом около девяноста шести миллионов экземпляров на 84 языках народов, населяющих Страну Советов. Значит, по грубым прикидкам, госказна СССР получила от этих продаж где-то около полумиллиарда рублей. По курсу того времени - полмиллиарда долларов. По сегодняшнему курсу – тридцать миллиардов рублей.
3
Если бы Николай Первый вовремя осознал истинную доходность издательского дела и его финансовое значение для государства, может быть, он и помедлил бы с убийством поэта. Но государь не придавал значение перспективной деятельности писателей и издателей в финансовом смысле, а искал спасение в зарубежном кредитовании. Более того, он наверняка опасался развития этой деятельности, видя в ней значительную либеральную идеологическую составляющую, опасную для существующего государственного устройства в России. И, конечно, помнил о грустном опыте свое бабушки – Екатерины Второй – с издателем Новиковым, доведшего дело до государственного заговора.
Но в СССР из литературы сделали весьма прибыльную отрасль. Наделив писательскими именами людей, очень и очень далеких от истинного творчества. Но полезных для литературной коммерции, ради которой падали миллионы породистых деревьев в лесах Советского Союза.
Казалось бы, грустная история советской книги. В которой вся художественная литература была посвящена пропаганде марксизма-ленинизма и борьбе пролетариата за свои права и за построение социализма-коммунизма в отдельно взятой стране. Пустое, в общем-то, занятие, поскольку науки марксизм-ленинизм по определению не могло быть – марксизм и ленинизм разные и несовместимые вещи. О чем народ даже и не догадывался, поскольку его неустанно дурачили умопомрачительными статьями о диалектическом и историческом материализме, нагромождая казуистические и невнятные понятия. В вузах студентам приходилось их тупо заучивать. Куда уж крестьянству и рабочему классу разобраться!
Ну а строительство коммунизма и даже социализма – это вообще ложный посыл. Поскольку коммунизм – это в переводе на обычный язык - рай на земле. А такого быть не может. Если только в мечтах. О социализме, конечно, можно было мечтать, но ведь «строили»-то его на основе государственного капитализма! А эти два понятия никак не состыковываются. Сегодня, наконец, применили более взвешенную формулировку – социально ориентированное государство. Но в СССР Хрущев заявил, что социализм в Советском Союза уже построен… Глумился, конечно, троцкистский последователь!
Ну и такова была вся советская литература. Построенная на этой пропаганде, а, значит, на лжи. Потому и не родилось после Шолохова в СССР ни одного классика русской литературы (ближе всего подошли к этому понятию детские писатели Маршак и Михалков). Ими могли бы стать, положим, Высоцкий и Шукшин, но они безвременно скончались, растратив свою жизнь на кино и театр. Искушение победило писательский талант и чувство ответственности перед соотечественниками.
Обидно, конечно, сегодня понимать, что огромные деньги в СССР уходили на пустоту. А как жалко русское достояние – лес, который безжалостно вырубали миллиардами стволов только для того, чтобы его хозяин – советский народ – пребывал в дреме несбыточных мечтаний о рае на земле. Вот так я думала, подсчитывая, сколько же деревьев уходило на все эти немыслимые тиражи в советском книгоиздательстве? Один ствол зрелой сосны на две книжки – ужас!
Я представила себе, сколько леса перевели в тайге для того, чтобы напечатать бездарные и никому не нужные книжки только одного подмосковного писателя, общий тираж изданий которого составил 600000 экземпляров. Получается, что 300 тысяч стволов? Непостижимо! А ведь это не самый издаваемый провинциальный писатель.
Если сейчас большинство книг покидает типографию в количестве 1000-2000 экземпляров, то в СССР и 50 тысяч не были пределом. Тиражи тонких детских книжечек достигали миллиона или двух. В 1988 году в СССР напечатали в общей совокупности 1 миллиард 150 миллионов книг художественной литературы, тогда как в России 2008 года – только 304 миллиона. Естественно, и леса вырубались на необозримых пространствах. И с каждым годом – все больше. Потому что численный состав Союза писателей СССР начинался с 1500 человек в 1934-м, а достиг к 1989 году 9920 человек.
Так что же, совсем, что ли, с ума сходили в ЦК и в правительстве Советского Союза, что плодили такое количество преимущественно бездарных литераторов? Нахлебников, так сказать, на госбюджет – народные деньги?
Народ так и думал в те времена: что писатели и журналисты просто проедали дармовой хлеб. И не понимали люди, зачем и кому это надо – содержать такую огромную армию идеологических нахлебников.
Но посмотрим на цифры. Один номер газеты – органа ЦК КПСС («Правда», Сельская жизнь») - стоил три копейки, раскупался тираж в 15 миллионов экземпляров целиком, и ежедневно приносил доход в полмиллиона рублей. По тем ценам (стакан газировки стоил одну копейку) это был доход, равный тому, что получало крупное промышленное предприятие. Причем, газетный доход был ежедневный, гарантированный и «живыми деньгами»!
Вот в чем кроется правда о работе советских писателей и журналистов в СССР. Их работа приносила огромную выгоду государству. И не только потому, что продажа книгоиздательской и газетной продукции перекрывала затраты на возрождение лесов, на производство бумаги, на оборудование типографий и зарплату писателей и журналистов. Главное тут было в другом – писательский и журналистский труд заставляли быстро крутиться колеса сразу нескольких промышленных отраслей: лесоповал, деревообрабатывающую, транспортную, бумагопроизводящую, типографскую. А также развивать бумажный импорт-экспорт. Мы продавали за рубеж дешевую газетную бумагу, закупали дорогую мелованную.
И вот самый маленький винтик в этой огромной производственной машине – писатель и журналист – был практически самый дешевый и легко заменяемый. Его лишь надо было хорошо контролировать, на что и существовала разветвленная система Союза писателей и Союза журналистов, которые практически являлись отделами ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ, и ниже по лестнице в областные, краевые и республиканские центры.
4
Что же мешало в этой системе рождению талантов? Конечно, идеология, которая должна была быть всегда ровно подстрижена. Без всяких там кудрей. Но главное – производственная, так сказать, необходимость. Ну появись в СССР очередной гений отечественной литературы, что бы стало со спросом на книги всех советских писателей? Их бы перестали брать – это же понятно. И вслед за издательской отраслью упали бы и лесозаготовительная, и лесообрабатывающая, и транспортная, и даже строительная, поскольку в СССР строились огромные издательства в каждой области. А к ним – жилые дома для типографских работников ( я сама живу в таком доме, лучшем на то время в городе, выстроенном по немецкому проекту с большими квартирами особой планировки).
Вот какую важную роль выполняли советские «труженики пера». А выполнив ее, ушли в небытие.
Но во имя ложной идеологии и огромных прибылей сразу нескольких отраслей в СССР была убита настоящая русская литература. Последнего ее представителя – Шолохова – буквально растерзали диссиденты во главе с Солженицыным, рвущимся в литературные гении с помощью гнусной клеветы на автора «Тихого Дона». Начал он эту травлю еще в шестидесятые годы и тем поддержал партийную верхушку Советского Союза в «выравнивании» авторов и низкого читательского вкуса. Заодно помог войти во власть троцкистам, которые по сей день даже мысли ни у кого не допускают о возрождении национальной российской литературы. Чем убивать новых Пушкиных и Лермонтовых (что «не демократично» и не либерально), лучше вообще им не позволять родиться. Вот и не рождаются уже больше полувека.
Но и новая власть стремится осваивать лесозаготовки, транспорт, внешнюю торговлю за счет издательской продукции. И нашла новый безопасный для себя путь – рекламы и желтой прессы! Теперь каждый день почтовые ящики россиян завалены всевозможными рекламными газетками и проспектами. А в желтой прессе на страну с успехом работает богемная тусовка. Имена светских львов и львиц всем хорошо известны. В новой России они трудятся на идеологической и экономической нивах. Только получают гораздо больше, чем советские писатели и журналисты. Потому что их теперь по численности гораздо меньше, а деньги крутятся бешеные. Им и достается больше.
Вот такая грустная литературная история.
5
И Грибоедов, и Пушкин, и Лермонтов как издатели представляли для Николая Первого огромную опасность – по печальному примеру Николая Ивановича Новикова, которому покровительствовала Екатерина Великая, снабжая его ценными материалами и огромными средствами для издания разнообразной литературы. С подачи русской императрицы этот просветитель так далеко пошел, что, может быть, и не желая того (а лишь волею европейских масонов и их руководителей - европейских правителей) сплел настоящий государственный заговор по свержению не только русской монархии, но и замене самого политического строя страны, потере ею государственной смостоятельности. Во главе которого анонимно мог стоять сам Павел Петрович, сын императрицы.
Но, надо сказать, Новиков не понимал, что, согласившись работать на франкмасонов, он сам попал в сети Екатерины Второй и привел туда своих покровителей, друзей и родственников. Он не мог этого понять, поскольку с ним долго играли, причем, на очень большие деньги от щедрот императрицы, и позволили ему зайти слишком далеко – можно сказать, до самого края, когда в 1782 году после Вильгельмсбадского конвента под председательством герцога Фердинанда Брауншвейгского представители масонских лож Германии, Австрии, Италии и России представили стройную систему организации масонских лож России с избранным здесь «комитетом», во главе которого стояло анонимное лицо (предположительно великий князь Павел Петрович).
Разумеется, действия международной масонской организации мартинистов очень похожи на те, которые использовали в 19-м - начале 20-го века революционеры в России. То есть, начало – с типографии и выпуска программной партийной литературы, формирования необходимого общественного мнения, затем – нелегальная работа профессиональных революционеров, прошедших обучение в Европе, затем – добыча денег на создание и работу партий и, наконец – формирование управляющих органов будущего государства взамен свергнутых в ходе государственного переворота, гражданской войны или иностранной интервенции. Все эти приемы известны с древних времен. В том числе, и со времени жизни Цезаря и Брута.
Есть очень интересный момент в случае с герцогом Фердинандом Брауншвейгским, прусским генералом-фельдмаршалом, шурином прусского короля Фридриха Второго - Фридриха Великого, масона, которому поклонялся русский император Петр Третий, уступивший ему свою победу в Семилетней войне. За что и был казнен заговорщиками. Екатерина Вторая не помнила зла прусскому императору и поддерживала с ним добрые отношения. А за ее спиной родственник великого Фридриха, герцог Фердинанд Брауншвейгский уже плел интригу с ее сыном, будущим законным императором России, перетягивая и его на сторону Пруссии против России.
У Фердинанда Брауншвейгского служил секретарь и начальник штаба (а, значит, и разведки) «из простых» - некий Кристиан Вестфален, которому приписывают немалые заслуги в победах герцога. Так вот этот Кристиан Вестфален – не кто иной, как… родной дедушка Женни фон Вестфален, жены Карла Маркса!
Таким образом, «ноги» и бурной и эффективной деятельности русского масона-просветителя Новикова, и декабрьского восстания на Сенатской площади, и двух революций 1917- го года, «осененных» учением Карла Маркса, «растут» из одного и того же «места» - из «сердца» Европы, где веками плелись интриги по уничтожению России.
И когда Пушкин писал осуждающие строки «клеветникам России», когда Грибоедов в «Горе от ума» смеялся над поклонением русских дворян французам, они отлично знали, о чем говорили. Но вот демонстрация этой преданности России со стороны ее поэтических гениев почему-то совсем не радовала Николая Первого. Почему же ему были не нужны их горячие патриотические порывы?
6
Властители очень часто незримо находятся далеко впереди протестных настроений в обществе в своих странах и часто содействуют им в своих интересах. Екатерина Вторая использовала Новикова и масонов в борьбе с аристократами и помещиками за освобождение России от крепостного права, которое считала позорным. Она сама писала оппозиционные тексты, участвовала в журнальной полемике на стороне своего «либерализма». Собственно, она руководила процессом формирования прогрессивного общественного мнения в России, и бурная деятельность московских мартинистов, облюбовавших для нее Московский университет, вся была у нее «на ладони». До той поры, пока они не довели дело до государственного заговора, отдавшись во власть Фридриха Великого и Пруссии.
Так наступил конец их творческой сытой веселой жизни, для Новикова все кончилось арестом и заключением в Шлиссельбургскую крепость, в камеру, где до самой смерти содержался императора Иван Шестой Антонович. Там просветителя допрашивали под пытками и определили наказание - 15 лет страшной тюрьмы.
Внук Екатерины Николай Павлович еще меньше церемонился с великими вольнодумцами, которые были нужны ему лишь до определенной поры. И Грибоедов, и Пушкин были для него просто «отработанным материалом». А Лермонтова, скорее всего, он просто испугался, когда увидел опубликованным в журнале его стихотворение «Кинжал», которое понимающих людей отсылало к «Кинжалу» Пушкина, обещая власти политический террор. Николай Первый не потащил Лермонтова в казематы Шлиссельбургской крепости, поэта ждали на курорте в Пятигорске…
При своей жизни этот император как бы и не запятнал себя особым преследованием и, тем более, смертью этих гениев. Напротив, общественное мнение, которому он вторил, было таково: поэты сделали это сами. Они сами виноваты в своей гибели! Николай, в отличие от своей бабушки, работал со «сложным материалом», можно сказать, изящно!
Было бы ошибкой думать, что когда - нибудь общество в государстве могло жить не под контролем. Все действия народа, в том числе и оппозиционных нелегалов-подпольщиков, конечно, которые думают, что они невидимы, отслеживаются наверху. Ими управляют. А тем, кого используют в этой игре, заранее готовят петлю. Создают вокруг такие условия, при которых гибель будет вполне объяснимой. И даже полезной.
Императоры сами активно играют, и не обязательно только на одной стороне, поскольку связаны с деньгами и внутренней и внешней политикой. Кредиты, торговля, территории – это все требует действий. Поэтов используют, пока они нужны и не переходят красную черту. Никто не может иметь свободы, добравшись в политической игре до такого верха.
7
Грибоедов, Пушкин и Лермонтов не хотели служить, но были вынуждены – по семейным обстоятельствам. К делу принуждения их к службе были привлечены близкие родственники, которые безжалостно добивались своего (или царского?) желания препроводить их поближе к гибели. И подобное отношение выглядит не как к сыновьям, а как к пасынкам, которых семьи вырастили для определенной жертвы.
Удивительно, что все трое, являясь представителями известных дворянских родов, достаточно обеспеченных, были вынуждены служить из-за денег, причем, не ради самих себя, а ради благополучия своих родных. Грибоедова перед иконой заклинала мать ехать в Тегеран, чтобы обеспечить безбедное существование его замужней сестры. Пушкин надел на себя унижающий его мундир камер-юнкера, потому что никто из родственников не желал помочь его семье в период кризиса в 1836 году, а в это время на его шее сидели 13 родственников: помимо жены и детей, три ее сестры и брат и сестра самого Пушкина. Лермонтова убеждала служить его заботливая и любящая бабушка, представлявшаяся ему бедной старушкой, чуть ли не проедающей последнее, имея при этом в загашнике наличными триста тысяч рублей (триста миллионов «на наши» деньги).
В состоянии глубокой депрессии наши гении отправлялись в свой последний смертельный бой под просительные и даже требовательные слезы родных, которые за их смерть получили вознаграждение. Мать Грибоедова – желанные тридцать тысяч рублей от императора, жена Пушкина – «исторические» сто тысяч на погашение неизвестно, на самом деле, кому и каких долгов, ну а бабушка Лермонтова хотя и не получила ничего от государя, зато сохранила свой заветный загашник с сотнями миллионов, которые и раздала по родственникам после гибели горячо любимого внука. Может быть, когда-нибудь биографы поэта перестанут, наконец, удивляться тому, что он не посвятил Арсеньевой ни одного даже маленького стихотворения? Не хотел Михаил Юрьевич выносить на публику того, что всю его короткую жизнь мучило во взаимоотношениях с бабушкой – ловкой коммерсанткой, заядлой картежницей и коварной актрисой?
Царь зорко следил за тем, чтобы поэты не могли получить какую-либо материальную помощь, которая бы обеспечила им жизненный выбор и свободу действий. Например, издание солидных журналов, о которых мечтал каждый из них. Он предпочитал сам их финансировать – на столько, на сколько считал выгодным для себя – и держать тем самым поэтов в постоянной унизительной зависимости. А как иначе? Перед глазами был пример не только просветителя Новикова, но и английского неукротимого поэта Байрона, который имел возможность издавать все, что им было написано, но еще мог продать родовое поместье и на эти деньги купить корабль и целую армию и отправиться освобождать Грецию от османской зависимости. К чему могло привести обладание огромным состоянием вольнолюбцев, Николай Первый увидел, когда его подданный и яростный оппозиционер Александр Герцен-Яковлев, сын богатейшего русского вельможи, родственника Романовых, перебежал в Англию и увел за собою все огромные семейные капиталы, передав их в управление банкиру Ротшильду, против которого Николай оказался бессилен.
8
Николай заполучил после Пушкина Гоголя, которого использовал в своих действиях против коррупции, в том числе, и международной. Но и Гоголь наивно увлекся предложенной ему игрой и слишком глубоко заглянул в эту коррупцию и увидел там то, что не должен был видеть. А он еще и вздумал об этом написать второй том своих «Мертвых душ»…
Однако начнем с дома Верзилиных. Там было не три, а четыре сестры. Четвертая – приемная, замужем за купцом. Вот все, что сказано о ней в документах биографами. И, как бы ни выглядело это странным, и судьба Николая Васильевича Гоголя оказалась связанной с этим домом. Хотя он никогда здесь не был. Действительно поверишь в некую особую, мистическую, связь между ним и Пушкиным, которая не прерывалась до самой кончины Гоголя.
Интересно, что знаменитый дом в Пятигорске появился в собственности семьи Верзилиных в 1829 году. И если Александр Сергеевич и встретил красивую девушку и отметил ее красоту, то – именно здесь? Как-то уж очень «кстати» совпало приобретение этого дома Верзилиными в 1829 году и пребывание в Горячих водах ( Пятигорск) поэта в мае, а затем в августе того же года. Вот что он написал об этом: «Нынче выстроены великолепные ванны и дома. Бульвар, обсаженный липками, проведен по склонению Машука. Везде чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные цветники, мостики, павильоны. Ключи обделаны, выложены камнем; на стенах ванн прибиты предписания от полиции; везде порядок, чистота, красивость… Признаюсь: Кавказские воды представляют ныне более удобностей; но мне было жаль их прежнего дикого состояния; мне было жаль крутых каменных тропинок, кустарников и неогороженных пропастей, над которыми, бывало, я карабкался». Знать бы еще тогда Пушкину, какое страшное событие произойдет под горой Машук через 12 лет…
Впрочем, его собственное душевное состояние было слишком неспокойно из-за неудачного сватовства к шестнадцатилетней московской красавице Наталье Гончаровой. Но впечатления от путешествия его отвлекают, и, кажется, успокаивают. Но случайной ли была его встреча с четырнадцатилетней Эмилией Клингенберг, падчерицей генерала Верзилина, которая на всю жизнь получила «высшую пробу» своей красоты от знаменитого поэта, оставшуюся запечатленной на века – имя «розы Кавказа»?
Едва ли в этой поездке у Пушкина могли быть какие-то случайности – за ним велась очень тщательная слежка, каждый его шаг был под зорким взором спецслужб Николая Первого. А он неустанно вел свои игры с людьми, которых приблизил к себе, расставляя фигуры по своему усмотрению на шахматной доске их подконтрольной жизни.
Было ли у него намерение переключить интерес влюбчивого и впечатлительного Пушкина на эту юную красавицу? И ассоциации с только что случившейся любовной драмой Александра Сергеевича Грибоедова, тело которого, растерзанное в Тегеране, как раз двигалось в гробу навстречу с его юной прекрасной женой Ниной Чавчавадзе и самим Пушкиным, который с трепетом ожидал этой встречи, повышали «ставки» Эмилии привлечь к себе внимание знаменитого путешественника из Петербурга. А, может быть, от него было нужно заполучить именно эту самую «высшую пробу» красоты для падчерицы генерала Верзилина, которая, как острый кинжал разила бы до смерти в будущем сердца юных романтичных офицеров – имя «роза Кавказа», данное Пушкиным? Как бы там ни было, но она его получила. То есть, сам не ведая того, поэт вложил в руки этой девицы острый «кинжал», которым она без промаха десять лет спустя разила тех, кто за различные провинности отбывал ссылку на Кавказе. И однажды это острие вонзилось в грудь Лермонтова! Но не потому, что он был очарован порочной «розой», а потому что раскрыл ее тайну воительницы на содержании у царской охранки, и их кинжалы скрестились.
Ну а в 1829 году, может быть, эта встреча помогла Пушкину остудить голову и сердце от мучившей его влюбленности к юной Натали, и если бы по его возвращении с Кавказа она сама не позвала его, как знать, стал бы он снова свататься…
9
Прямо скажем, загадочный этот знаменитый дом Верзилиных в Пятигорске. И не все его загадки еще разгаданы. Досталось их и на долю Николая Васильевича Гоголя. Одну из тайн держали в своих руках четвертая, приемная, дочь Верзилиных, оставшаяся для историков неизвестной, и ее муж – купец по фамилии Карякин.
Эта супружеская пара посещала дом Верзилиных в то время, когда посещал его Михаил Лермонтов – в 1841 году. Тогда, когда в России начинал свой глобальный бизнес известный англичанин Кноп, который из королевской казны финансировал отобранных им людей из русского Раскола – старообрядцев, давая им суммы на создание различных предприятий. В числе отобранных были известный впоследствии Морозов и некий Карякин, а также многие-многие другие - будущие олигархи романовский России и ее погубители.
Вот что известно о родоначальнике купцов Карякиных. Василий Карякин – купец-старовер – миллионщик из Славянска (Донецк), Рыбинска (Ярославль), Казани (везде в этих местах он владел предприятиями). Октябрист. Депутат Госдумы 3 созыва.
По окончании Рыбинского уездного училища в 1863 году, поступил на службу к хлеботорговцу Ф. А. Боинову и со временем стал заведующим конторой. В 1877 году переселился в Казань, где вступил в крупную хлебную торговлю своего тестя П. Г. Суслова, а после его смерти сам возглавил дело. Успехами на этом поприще заработал самую широкую популярность по всему Поволжью. Был удостоен звания коммерции советника. В 1894—1903 годах был старшиной Казанского биржевого комитета, а в 1906—1909 годах — председателем Рыбинского биржевого комитета. Кроме того, состоял членом учетных комитетов Рыбинского и Казанского отделений Государственного банка.
Владел каменным домом и заводом в Казани, двумя мельницами в Мамадышском уезде Казанской губернии, лесными угодиями в Ярославской губернии (11752 десятины), а также имением Калкуны в Курляндской губернии (6300 десятин).
Занимался общественной деятельностью и благотворительностью. С 1896 года избирался гласным Казанской городской думы. Состоял председателем Казанского купеческого общества взаимопомощи (1898—1913) и Казанского общества попечения о бедных и больных детях (1903—1913). Большое внимание уделял развитию коммерческого образования. Состоял членом попечительного совета Казанского коммерческого училища, председателем попечительного совета Рыбинского коммерческого училища, а также почетным смотрителем 2-го Рыбинского городского училища. Для последнего выстроил прекрасное здание с садом, стоимостью более ста тысяч рублей, которое в 1903 году в день 40-летия окончания своего учения, считая себя в долгу родному городу за бесплатное обучение, принес в дар Рыбинску. В признательность за такой щедрый дар город избрал Карякина почетным гражданином, назвал одну из улиц «Карякинской» и присвоил училищу название «Городское коммерции советника В. A. Карякина училище».
После провозглашения Октябрьского манифеста стал одним из учредителей Торгово-промышленной партии на Казанской бирже. В 1906 году вступил в «Союз 17 октября», был товарищем председателя Казанского отдела партии. Помещал статьи по экономическим вопросам в газете «Новое время».
Состоял выборщиком в Государственную думу I и II созывов. В 1907 году был избран в члены III Государственной думы от 1-го съезда городских избирателей Казанской губернии подавляющим большинством голосов. Был членом бюро фракции октябристов. Состоял председателем продовольственной комиссии, а также членом комиссий: финансовой, о мерах борьбы с пьянством и по городским делам. Принимал деятельное участие в работе финансовой комиссии. Выступал за развитие коммерческого и профессионального образования. Входил в Торгово-промышленную группу, объединявшую членов Государственной думы и Государственного совета.
В последние годы жизни занимался хозяйством в своем курляндском имении, при котором действовали винокуренное и дрожжевое производство, пивной завод, кирпичный завод, а также садоводческий питомник. В 1912 году отказался баллотироваться в Государственную думу, хотя получил поддержку как октябристов, так и правых.
Кем этот Василий Карякин приходился Карякину – мужу приемной дочери генерала Верзилина из Пятигорска, мы не знаем. Но то, что Лермонтов, посещая этот дом накануне своей гибели, не ведая того, прикоснулся к истокам будущего нового олигархата, «сочинителя» великой революции в России под руководством идеологов и банкиров из Англии, совершенно очевидно. А купцам-олигархам Карякиным поэт - романтик Лермонтов не был нужен, им нужны были Белинский, Герцен, Чернышевский и Горький, которые уже ставили судьбоносные вопросы: кто виноват и что делать?
10
Сильно рассорившись с Францией в конце 30-х годов 19 века, подписав независимость Бельгии от Нидерландов (но и от ненавистной Франции – тоже), добившись исключения Франции из союза с Англией, Пруссией и Австрией в борьбе против Египта, Николай Первый с интересом смотрел в сторону бурно развивающейся Англии. Его все больше притягивали ее прогресс и финансовая стабильность. Русский император был готов к сотрудничеству с этой страной. И она протянула ему руку. Но, как это всегда бывало, как это делается и сегодня, ушлые британские политики и финансисты умели ставить особые условия, при которых Россия всегда оказывалась в экономическом и торговом проигрыше.
Однако на этот раз Англия предложила России долговременную и необычную программу – «тянуть» страну к благоденствию «снизу», с привлечением народных масс в бизнес. Глупо было бы предположить, что Николай Первый не подозревал о действиях англичанина Кнопа, раздававшего направо а налево капиталы и оборудование отобранным им раскольникам на создание своих предприятий.
В российскую историю все эти Рябушинские, Алексеевы, Колывановы, Карповы, Шалапутины, Морозовы, Карякины вошли как особенно талантливые крепостные крестьяне, отрывшие клады в каких-то таинственных местах и одномоментно разбогатевшие. Но они не были крепостными, поскольку старообрядцы в России не были крепостными, а английские капиталы и станки получали от Кнопа только они. Но обжившись, в массовом порядке принимали крепостных на работу на свои совместные русско-английские ( зарегистрированные обязательно с Кнопом – он всегда был в доле) предприятия.
И вот этот «странный», можно сказать даже, «подпольный», процесс проникновения иностранного капитала в экономику страны, а с ним и чужеродной идеологии и религии и обнаружил с ужасом Николай Гоголь, который захотел снова послужить России и своему покровителю императору Николаю Первому, разоблачив значительную и весьма авторитетную оппозиционную европейско-староверческую составляющую в русском обществе.
Гоголь приступил к изучению проблемы, даже вернулся в Россию после французской революции 1848 года ( а от нее он поначалу сбежал из Бельгии в Иерусалим) с черновиками нового романа - второго тома «Мертвых душ». И в оставшихся рукописях виден глубокий анализ политико-экономической ситуации в России в начале 50-х годов 19 века: Гоголь указывал на опасные действия новоявленного купеческого раскольничьего олигархата страны, взошедшего на иностранном капитале, которые вели к новой идеологии, далекой от православной и монархической, в итоге – к уничтожению существующего государственного строя.
Этот олигархат уже в те годы оформлял свою идеологическую платформу - октябризм. Он, как политическое течение, возник и начал организационно оформляться на основе умеренного «меньшинства» земско-городских съездов. Размежевание в либеральном лагере в основном закончилось после издания Манифеста 17 октября 1905. Организационное оформление партии началось в конце октября 1905 года, а завершилось на её I съезде 8 — 12 февраля 1906 года в Москве. В Москве и Петербурге существовали отделения Центрального комитета. Численность членов партии в годы первой революции составила около 75 тысяч человек. С 29 октября 1906 года партию возглавлял купец - старообрядец Александр Гучков. Союз был ориентирован на парламентскую деятельность, местные отделы октябристов легко распадались и легко возобновляли свою деятельность в период избирательных кампаний, с тем, чтобы вновь прекратить её на время работы очередной Государственной думы. Центральным органом Союза была газета «Голос Москвы», издававшаяся под руководством Ф. И. Гучкова с 23 декабря 1906 по 30 июня 1915-го.
Тяжело больной Жуковский из Германии призывал его побыстрее закончить, этот роман, сосредоточить все силы на нем. И действительно, наверное, это произведение стало бы настоящей бомбой для российского общества, которое уже за деньги продало душу английскому дьяволу и ступило на край пропасти. Но Гоголь не видел для себя прежней поддержки от государя. Напротив, он понимал, что ему противодействуют в самом близком окружении.
11
Понимая, что у него не хватает ни физических сил ( в 1846 году ненавидевший его Достоевский объявил даже, что Гоголь умер!), ни информированности для завершения второго тома «Мертвых душ», Николай Васильевич в высоком порыве патриотизма и православия пишет свои знаменитые «Выбранные места из переписки с друзьями», вышедшие в свет в начале 1847 года. В них он предупреждает об опасности поклонения желтому дьяволу и перемены православной веры или отказа от нее.
И что же он видит? Его ближайшие друзья, патриоты, даже славянофилы – все возмущены публикацией и отворачиваются от него. Чаадаев писал князю Вяземскому: У вас, слышно, радуются книгою Гоголя, а у нас, напротив того, очень ею недовольны. Это, я думаю, происходит от того, что мы более вашего были пристрастны к автору. Он нас немножко обманул, вот почему мы на него сердимся. …мне кажется, что всего любопытнее в этом случае не сам Гоголь, а то, что его таким сотворило, каким он теперь пред нами явился. Как вы хотите, чтоб в наше надменное время, напыщенное народной спесью, писатель даровитый, закуренный ладаном с ног до головы, не зазнался, чтоб голова у него не закружилась? Это просто невозможно. <…> Недостатки книги Гоголя принадлежат не ему, а тем, которые превозносят его до безумия, которые преклоняются пред ним, как пред высшим проявлением самобытного русского ума, которые ожидают от него какого-то преображения русского слова, которые налагают на него чуть не всемирное значение, которые, наконец, навязали на него тот гордый, несродный ему патриотизм, которым сами заражены, и таким образом задали ему задачу неразрешимую, задачу невозможного примирения добра со злом: достоинства же её принадлежат ему самому. Смирение, на сколько его есть в его книге, есть плод нового направления автора; гордость, в нём проявившаяся, привита ему его друзьями».
И «закуренный ладаном с ног до головы» Гоголь предпочел забросить второй том «Мертвых душ» и сжечь документы (скорее всего), предназначенные для романа. Наверное, произошло это тогда, когда, вернувшись в Россию и проживая в Москве, в доме графа Александра Петровича Толстого (сына бывшего генерал-губернатора Санкт-Петербурга), будущего члена Государственного совета и Обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода в 1856-1862-м, генерал-адъютанта, писатель понял, что на этот раз замахнулся слишком высоко, и царю его помощь не нужна. Как не нужны были Николаю Первому разоблачения Пушкина в отношении Геккерена, с которыми он к нему обращался накануне дуэли, о котором государь знал гораздо больше сам и имел на все это свои виды.
Можно себе представить разочарование и боль, которые испытал Гоголь, когда обнаружил, что государь, когда-то подвигнувший его на убийственное разоблачение российской коррупции, теперь не только отлично осведомлен о действиях купцов-старообрядцев, но и ведет двойную игру с ними, одобряя финансово-экономические действия Англии, вкладывающей огромные средства в развитие производства в России, а взамен крадущей душу ее православного народа.
Интересно, что тут Белинский и Николай Павлович в определенные моменты были «заодно». Не потому ли царь выпустил Белинского в Европу лечиться летом 1847 года, чтобы он там безнаказанно написал свое историческое хулиганское письмо Гоголю в ответ на его «Выбранные места из переписки с друзьями»? Белинскому ничего за это не было – он вскоре скончался от чахотки. Но страшно пострадал ненавидевший Гоголя Федор Достоевский, который вздумал таскаться с этим письмом в коммунистический кружок и публично читать его там. Как и просветитель Новиков при императрице Екатерине Второй, он был посажен в крепость, получил смертный приговор, замененный гражданской казнью, и на четыре года отправился на каторгу. И до конца жизни издевался над Гоголем в своих романах.
12
В тяжелое для него время пребывания в Москве в начале 50-х рядом с Гоголем оказалась поистине роковая и таинственная женщина – Екатерина Языкова-Хомякова. Она, можно сказать, нанесла писателю решительный «мистический» удар.
Большинство литературоведов считают, что ее неожиданная смерть потрясла Гоголя и отняла у него последние силы и лишила рассудка.
Конечно, кончина Языковой-Хомяковой неимоверно расстроила Николая Васильевича, но существует вполне реальная версия его заболевания. Зимой 1852 года в Москве была эпидемия брюшного тифа. Екатерина Михайловна, беременная, где-то подхватила эту болезнь. Случились преждевременные роды, которые полностью обессилили больную, поэтому организм уже не мог бороться с тяжелой инфекцией. Гоголь в это время постоянно бывал у Хомяковых и даже поссорился с врачами из-за неправильного и опасного, по его мнению, лечения каломелем. Это природное вещество, содержащее ртуть, которое заменяло в то время медикам антибиотики.
Екатерина Михайловна умерла скоропостижно 7 февраля, а Гоголь – 4 марта. То есть, через месяц. Именно после кончины Хомяковой у него возникло предчувствие собственной близкой смерти. На похороны он не пошел – почувствовал себя плохо. Ему бы надо было лечь в постель и начать лечиться. Однако Гоголь десять дней после похорон ходит в храм, к Аксаковым, в дом к Хомякову. Естественно, ему становится все хуже, и через десять дней он уже не выходит из дома.
Вот тут окружающие начинают говорить о его депрессии, хотя, судя по описанию врачей его состояния – это все то же инфекционное заболевание, но тянется оно дольше, чем у Хомяковой, потому что у него нет такого осложнения, которое перенесла Екатерина Михайловна. Если действительно Гоголь заразился тифом, то удивительно, как он продержался месяц. Тем более, что, скорее всего, у писателя был застарелый сахарный диабет (вполне возможно, наследственный), так как он по воспоминаниям очевидцев всегда много пил воды. (Перед смертью, в бреду, он просил дать ему бочонок питья). Отсюда ослабленный иммунитет и подверженность инфекционным заболеваниям. Гоголь часто болел.
Но не только это. Сахарный диабет влияет на деятельность головного мозга, и больных им нельзя назвать полностью психически здоровыми людьми. Не потому ли отец писателя влюбился в младенца и женился на этой девочке, когда ей исполнилось всего четырнадцать лет? Понятно, что тут речь может идти об известном уже и в те времена своеобразном психическом отклонении. Кроме того, больные диабетом впадают в кому. Вполне возможно, именно такие «летаргические сны» видел Гоголь в детстве у своих родственников, может быть, и у отца. И боялся, что его могут похоронить заживо, приняв кому за смерть.
13
Почему писатель воспринял смерть Хомяковой как предвестие своей смерти, почему он придавал этой женщине мистические черты?
Здесь интересен следующий факт из жизни Екатерины Михайловны. Любовь к ней Николая Александровича Мотовилова, симбирского и арзамасского помещика, собеседника преподобного Серафима Соровского, в дальнейшем его первого биографа, попечителя Серафимо-Дивеевского монастыря.
В возрасте 22 лет Мотовилов был исцелен батюшкой Серафимом от тяжкой ревматической болезни с расслаблением всего тела и отнятием ног, длившейся три года.
Увлечение Екатериной Языковой у него случилось в девятнадцать лет, когда ей было всего двенадцать. И парализован он был в это же время. Преподобный Серафим излечил его, Мотовилов снова встал на ноги и открылся Соровскому, что хочет жениться на Языковой. Однако Серафим даже слушать не хотел об этой девушке, предсказав ему совсем другую жену, Елену Ивановну Милюкову, племянницу монахини Марфы Дивеевской. Однако Мотовилов не послушался преподобного, а поехал свататься к Екатерине Михайловне. Ей в ту пору было четырнадцать лет. Мотовилову отказали, сообщив, что она просватана за другого. И у несчастного влюбленного вновь открылась болезнь, о чем он сам написал так: « И когда там отказано было мне в руке Екатерины Михайловны Языковой и генерал Мандрыка в доме тетки её Прасковьи Александровны Берх сказал при мне, что она уже помолвлена, то со мною сделался удар и я лишился рук и ног, и болезнь моя прежняя обновилась в сильнейшем градусе…» Мотовилов выздоровел и женился-таки на Милюковой, которой велел идти за него замуж отец Серафим. Она подчинилась. Они жили долго, у них было много детей и прославились супруги попечительством Серафимо-Дивевского монастыря.
Хомяков же повел Языкову под венец, когда ей исполнилось девятнадцать лет.
Что могло тут задеть религиозное сознание Гоголя? Может быть, совпадение в биографии его матери, Марии Ивановны, «обрученной» с его отцом в младенчестве и вышедшей замуж в четырнадцать лет, отчего, видимо, первые дети у нее рождались мертвыми. Это были мальчики. Выжил третий – Николай Васильевич. Его Мария Ивановна родила, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Умер и четвертый сын Иван, умерли все средние дети в младенчестве. Остались у Гоголя четыре сестры.
Может быть, любовь его отца к младенцу - будущей его матери - терзала всю жизнь Гоголя, как проделки сатаны? А вмешательство Серафима Соровского в судьбу Мотовилова, которого нечистая сила также толкала жениться на ребенке и от которого эту нечистую силу он отвадил, спас здоровье обуреваемому грехом Мотовилову и душу девочки Языковой Гоголь считал провидением Господа, снизошедшего к грешникам молитвами отца Серафима?
Но тут Языкова-Хомякова умирает в раннем возрасте, да еще вместе с нею умирает и нерожденный младенец, а Гоголь чувствует, что с ним происходит что-то ужасное. Может, он и понимает, что заразился от своей подруги, но и это воспринимает как Божий перст за чудовищный грех отца, погубившего душу его матери и умертвивший их детей. Он мог в эти дни, когда болезнь развивалась, ему становилось все хуже, вспомнить о страшной болезни Мотовилова от похоти к малолетней Языковой, как Господь отнял у него руки и ноги и только молитвами отца Серафима была снята эта ужасная порча.
Больной Гоголь обращается к проповеднику Матвею Константиновскому. И что же он от него получает? Негативный отклик на второй том «Мертвых душ» и требование отречься от Пушкина – «язычника и грешника» . Предложенные «пути» к спасению просто убивают уже и без того умирающего писателя, который, получив известие в 1837 году о гибели Пушкина, писал М.П. Погодину: « «Ничего не говорю о великости этой утраты. Моя утрата всех больше. Ты скорбишь как русский, как писатель, я… я и сотой доли не могу выразить своей скорби. Моя жизнь, моё высшее наслаждение умерло с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово.
Ничего не предпринимал, ничего не писал я без его совета. Всё, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему. И теперешний труд мой есть его создание. Он взял с меня клятву, чтобы я писал, и ни одна строка моя не писалась без того, чтобы он не являлся в то время очам моим. Я тешил себя мыслью, как будет доволен он, угадывал, что будет нравиться ему, и это было моею высшею и первою наградою. Теперь этой награды нет впереди! Что труд мой? Что теперь жизнь моя?»
Собственно, со времени гибели поэта у Гоголя начинается творческий кризис. Хотя он продолжает работать, заканчивает первый том «Мертвых душ» и публикует его. Но далее кризис только углубляется и второй том поэмы ему никак не дается.
Почему же отец Матвей так резко отрицательно реагирует на второй том «Мертвых душ» и на «Выбранные места…»? Мало того, он советует Гоголю отречься от творчества и от Пушкина. В истории Константиновский дружно осужден за подобное поведение, назван мракобесом. Да и в самом деле - куда завел этот яростный борец с русской национальной стариной несчастного на смертном одре? К оправданию еще более глубокого раскола русской православной церкви и отречения от русской национальной культуры?
Если переложить все это на день сегодняшний, то в современном виде такой «проповедник» был бы из числа чиновников, которые в связи с событиями на Украине вздумали бы запретить въезд Гоголя в Россию. Или наоборот – из России на Украину. Если не отрекся бы от Пушкина.
Желание гения получить лекарство от человека, стоявшего гораздо ниже его, было лишь самообманом. Да и не мог мудрый и многоопытный Гоголь не догадаться, на чью «мельницу» льет воду этот проповедник – конечно, на царскую. Истинное лицо очередного ловкого агента царской охранки писатель мог разглядеть, но простил его перед своей кончиной. Сам же, отчаявшись излечиться, уже в тифозном бреду, отрекся от всего, сжег рукопись, отказал врачам и остался наедине со своим ужасом перед иным миром, где грех есть грех, величие есть величие, а двуличие и искушения на виду.