В июльской ночи безмолвно млеет за окном хаты загустевший сад. Я не сплю. Окно открыто настежь. Чуть вздыхает сквозняком натянутая на всю раму сетка. От ночной свежести ночь кажется светлее обычного, а потому на душе легко. Густую темноту горницы пронзают звезды и молодая луна.
Рядом со мною беззаботно спит мой верный пес, породою «гриффон» и с именем Жорка.. Он покоен и ничем не потревожен. Ему подвластно тоже оценить, чем хороша ночь, полная прохладной пустоты и безмолвия. Пес потревожено вздымает голову лишь в тот миг, когда отяжелевшее яблоко гулко ухнет в росную траву. Но он смолчит, не зарычит, потому что и для него это естественные, само собою разумеющиеся звуки, на которые злиться неуместно и даже совестно. И для него, и для меня жить в этом быту, скромном до неприличия, как отрыв от обязательного городского нагромождения всех имеющихся зол, на которые устаю откликаться я и изнеможенно лаять Жорка.
Не знаю, смогут ли понять это состояние те, кто в силу обстоятельств или по нутряному современному устройству своей психики, без которого невозможны достижения материального успеха в жизни, не отягощены им. Скорее, нет, чем да. Им не сломать своих умнейших голов, чтобы оценить то, что ценим мы с Жоркой. Нездоровье душевное, отягощенное постоянным желанием материального приобретательства, не позволит им прочувствовать это состояние. Но оно, это состояние, всё более необходимо именно мне. Оно животворно, оно орошает весь организм здравием.
Наша с Жоркой обыкновенная курская хата тиха и уютна. Спит околоток в ракитовом облачении. Ракиты все более тонут в тумане, а меж ними хрустальным звоном поет ручей с чистой холодной водицей, серебря песчаное дно.
Мы, будто хранимые ангелами, лежим и слушаем тишину до самого рассвета. Рассвет рождается неожиданно и всегда необъяснимо красиво, с теми красками, которым не найдешь названия.
Именно в эти минуты начинаешь понимать сполна, как чуждо тебе городское мельтешение, когда неумолимо рождается что-то под сердцем такое, когда хочется неистово жить, а для этого необходимы не час, не месяц или два, а столетья покоя.
Усладно дремлет деревня. Ни шепота росных трав, ни говорка отяжелевшей от тумана листвы. Жорка со мною поглощает эту колдовскую предрассветную истому.
За окнами хаты изнеженно тает в выси белое молоко тумана.
И как только лучи ударят из-за песчаного холма по шиферной крыше хаты, вдруг на электрических проводах сверкнет розовой грудкой зарянка, хрустально чиликнет необыкновенную свою песенку, разбудит всё живое в округе, превратит его в веселый гомон и стрёкот.
Незримо сквозь туман и росы шагнет по деревне родившийся июльский день. Сквозь открытое окно заискрится, словно золотое вино в бокале, солнце. Легкий ветерок принесет с собою солнечный запах зрелого лета, и этот запах нежно загуляет по горнице, легко коснется нас с Жоркой, и ощущение вечности и покоя вселится к нам навеки.
С куста на куст перелетая, пронесется стайка синичек, по репьям запестреют крылья щеглов, на проводах станут весело щебетать ласточки, а в небе защелкают на всю округу аисты, громко огласит мир над лугом канюк.
На смену ночи придет июльский день; он будет широк и светел, с ветерком и запахом земляники с одичавших полей и лугов. Он укрепит во мне тот лад в душе, который родился в тихую июльскую ночь и без которого теперь мне не мыслить своего пребывания на деревенском околотке, где среди ракит поселилась березовая горница.
Почему-то мне, человеку далекому от библейских мифов и легенд, приходят на ум в эту минуту молитвенные слова любимого мною поэта Николая Беседина:
Рождает слово тайное
Живую весть.
И ничего случайного
Во всем, что есть.
Березовая горница
Светла до слез.
Стоит монах и молится:
– Приди, Христос!