Слепое сердце

Екатерина Бобровенко
Они хоронили собаку. Ветер, разгулявшийся в ветвях деревьев, колыхал листву и шумел, носился потоками в плотном переплетении травы и иван-чая, пытался сбить с ног. 
Она положила последний цветок и, не оборачиваясь, отошла спиной на несколько шагов. Здесь, на проплешине между полем и густой, зеленеющей как ни в чем не бывало кромке подлеска, маленький холмик терялся вдали, как неизведанная кочка или чернеющий в корнях муравейник. 
Сможет ли она найти его, когда вновь захочет прийти сюда?

Он топтался рядом и с уже подходящим к концу терпением ждал, когда она закончит свой ритуал. Приметив движение, он встрепенулся. 

– Пошли, – погасив окурок, грубовато дернул ее за рукав.
Она не реагировала – почти не дышала, исступленно глядя перед собой, – и куталась изо всех сил в дырявый свитер. (Новомодная полупрозрачная вязка, чтоб ее!)
Двигаться не хотелось. Идти куда-то – тоже. 
Но она двигалась и шла, потому что шел он, сунув огарок еще дымящейся сигареты между зубов, продираясь через отцветшие вербовые кусты. Словно медведь-шатун в буреломах лесной чащи. Стараясь разобрать проторенную ими час назад тропу. Но не находил и злился, тыча в землю острием садовой лопаты. 

– Забрались!.. Черти тебя, что ли, несли, а? Нельзя было места поближе найти?..
Темнота уже начинала наваливаться за спиной: исходила сумраком и сырым туманом, глухо причмокивала и хрустела в спутанной траве, надсаженным ветром гнала их все дальше – две живые души в пределах этого царства пустоты и холода.

Опять захотелось оглянуться – туда, откуда тянулась чаща и светлела на опушке одна-единственная белая березка. 
– А он ведь там один. Совсем один, понимаешь?.. – неожиданно произнесла она, пытаясь заглянуть ему в лицо, хотя он не отворачивался. 
А ей так хотелось, чтобы он отвернулся – заслонился, закрылся руками, пытаясь отвести взгляд, пытаясь спрятать от нее что-то, чего она искала в его спокойном взгляде и не находила. Не находила ничего, кроме обычной отстраненной отрывистости и нетерпения.
– Все мы одни. И люди – тоже. А это – всего лишь собака, понимаешь? Меньше обузы… Ну чего ты?..

…Она свернула с тропы, ломая заросли, обогнала его, и молча зашагала прочь, все ускоряя и ускоряя шаги.

– Слушай!.. Ты хоть оглянись на меня, а?..
Но она не оглядывалась. Слова летели вдогонку, серпом врезаясь в спину при каждом шаге. Сигаретный дым едким коконом стелился следом, цепляясь клочками за лицо. 

Распахнутые настежь двери брошенной на обочине машины топорщились в оранжево-фиолетовых сумерках, точно крылья огромного майского жука. Тканевая обивка на сиденьях пахла теплом, поролоновыми внутренностями и примешивающимся всюду душком дешевого нафталина и вонючего после запаха травы ароматизатора "елочка". 
А еще накапливаемой годами, как трухи, застарелой пыли. 
Эти запахи были присущи всем его вещам, в независимости от их дороговизны и крутости. 

Она схватила распластавшуюся на подлокотнике сумку и все так же уверенно пошла прочь, ежась от вечерней прохлады и ощущения того, что ее снова вот-вот окликнут сзади. 

Но он больше не звал. 

Она мысленно прикинула его портрет: стоит сейчас на обочине, в кучке осевшей придорожной пыли, смешавшейся с иван-чаем. То ли пытается отряхнуть неряшливо брюки, то ли оторвать прицепившийся под лопаткой репейник. И глядит ей вслед, считая, сколько же шагов она пройдет без него. Прежде, чем вернуться назад и расплакаться на плече. И побьет ли свой предыдущий рекорд?..

Но она все шла вперед. Без надежды. По глупости. Как, может быть, все это время была по глупости с кем-то настолько близким и одновременно далеким, что от притяжения между ними должны были рваться звезды и темная материя. 
Что-то холодное мешалось в груди, надавило – и вдруг лопнуло, разлилось по телу обжигающей леденящей волной, так, что на секунду стиснуло сердце и стало тяжело дышать. 

Она почти подавилась всхлипом, вздрогнула и опустилась на придорожный остывающий камень, сотрясаясь от рыданий и ничего не видя вокруг. Окружающее застило мутной белесой пленкой, дернулось и размылось. 
Сколько так прошло времени, она не знала. 

- Милая? – сухой, доброжелательный старческий голос донесся над головой, точно из другой реальности, притягивая поднять глаза. 
Позади виднелись – развалины местной церквушки, наполовину разбитая колокольня, еще какие-то руины. Укромное пристанище всех здешних выпивох и отбитой на голову молодежи. А прямо перед лицом болталась, как дешевый китайский болванчик, укрытая платком седая голова. Из деревни, что ль, явилась старуха?.. 

Морщины на ее лице больше походили на трещины в сухой земле. Одетая в какой-то жалкий подпоясанный тулупчик, с авоськой в руках – видимо, шла из магазина. В слезящихся мутных глазах плескалась глухая тоска и сострадание ко всему живому. 
Такие не водятся в больших городах. Только в глухих захолустьях, откуда и они сами родом и куда не ездят на дорогих машинах и в лакированных босоножках за тысячу баксов. 
Эндемичное, вымирающее существо.
- Пригорюнилась, милая? Где ж твой любимый?.. Али из-за него всхлипываешь?..

Она несолидно шмыгнула носом и вытащила из сумочки упаковку влажных салфеток, чтобы протереть лицо. 

Она мысленно представила сейчас, какой он: кривящий уголками губ, привычно пытающийся отыскать за ухом спичку, хотя сам же всегда ругался, когда она забывала одернуть этот его жест. Сутулый, шаркающий ногами вразвязку, точно натерпевшийся жизни древний старик, любые чувства воспринимающий как тяжелую обузу.
Обузу…
В их элитном коттеджном поселке над дворовой псиной неизвестной породы всегда потешались, стыдливо отводя глаза. И только из уважения к хозяину не развивали тему до всеобщего обсуждения, считая такое приобретение блажью очень богатого человека. 
Да и к тому же бездетного.

«Совсем с катушек сдвинулся – тащить в такой дом и такую дрянь…» – читалось в глазах местной элиты, с младых ногтей привыкших лакать исключительно из золотых тарелок. 

Знали бы все эти, какое счастье промозглой осенней ночью забиться вдвоем в уголке старой кухни в съемной коммунальной квартире. С кружкой чая в руках слышать, как за окном воет и кряхтит непогода, и ощущать свою оторванность от мира. И близость единственного родного существа на всей Земле, согревающего тебе поцелуями озябшие пальцы. Дарящего тебе то единственное тепло, что у вас пока есть, – свою душу…

Если оглянуться назад – разве догадались бы они тогда, какое счастье есть в простых мелочах?.. Сколько стоит один нежный взгляд, брошенный через головы изливающейся из вагонов метро толпы, когда из сотен спешащих людей мгновенно и безошибочно узнаешь своего человека. Еще не имея ничего, чувствовать себя почти властелином мира, потому что кто-то другой рядом свято верит в то, что у тебя все обязательно получится. Верит и поддерживает настолько, что у тебя действительно получается. 
И разве могли они смотреть на внешность, когда кто-то рядом так же нуждался в тепле, как они сами?..

Их отношения уже давно не были прежними, но в глубине души она постоянно надеялась и верила, что он не забыл, помнит, что это такое – дарить душевное тепло и любовь. На самом деле гораздо более ценные, чем холодный блеск драгоценный камней. 

Он не помнил, но сердце продолжало отчаянно верить. Оно не хотело – глупое, невидящее – принять то, что когда-то самый близкий и родной человек превратился в равнодушную глыбу. А теперь... обуза...

Темнота уже совсем густилась за спиной, подкралась издалека, по стеблям травы, поднялась по рукам и поганой змеей впилась в сердце. Она съежилась на холодном камне, вся дрожа и обнимая себя за плечи. 

– Ты лучше иди, иди к своему любимому, – наставительно произнесла сердобольная старуха. Из-за морщин казалось, что она щурит глаза. Или это правда были слезы по всему живому, что тоскует и просит душевной теплоты?.. – Не гоже, чтобы на ночь глядя двое были одни в холоде…

В холоде…
«А он ведь там один, совсем один…» – мелькнуло в голове. 
Она вскочила и со всей силы кинулась бежать. Туда, за поворот дороги, где они оставили свою крутую машину, когда шли хоронить Джека. А в все голове тряслось наперекор шагам: «Хоть бы не опоздать… Напомнить ему, как это было... Тепло... Счастье... Хоть бы не было слишком поздно…»

...Все двери машины был по-прежнему распахнуты, как будто кто-то выпотрошил ее в поисках дорогих вещей. Она заметила издалека.
А он сидел на земле, в придорожной пыли, прислонившись спиной к борту автомобиля. Прямо в своем дорогущем темном костюме. 
И держал в руках собачий ошейник. 
И плакал...