Дочь своей страны

автор Юлдыбаева Хусна Насретдиновна

ДОЧЬ  СВОЕЙ СТРАНЫ

Юлдыбаева Хусна Насретдиновна родилась в 1907 году в деревне Карагужино Учалинского района. Когда ей было всего 4 года, умерла её мама, а в начале 1920-го года от тифа умер её отец. Трудность за трудностью: то голод, то тяжёлая болезнь. Оставшись круглой сиротой, Хусна со своей чашкой и ложкой ходит в столовую, открытую для детей бедняков. Бабушка, которая воспитывает её, не обижает её, с малых лет приучает к труду: готовить еду, прясть шерсть, вязать чулки, доить коров и кобылиц.  Хусна растёт, танцуя под звуки сита, через которое просеивают муку. Из-за того, что в деревне нет школы, учиться она не может. Мингаж Юлдыбаев, вернувшийся раненным с гражданской войны,  ведёт её в центр Кубаляк-Тиляуской волости – деревню Казаккулово, в детский дом-коммуну.
Хусна быстро привыкает к жизни коммуны. Здесь воспитываются дети разных национальностей, из разных мест, их приучают здесь к труду. Воспитательница Рахима-апай Лукманова обучает девочек шитью. Весной сажают картошку, собирают щавель, кислянку, саранку, добавляют всё это в ржаную затируху. Несмотря на то, что учебных пособий не хватает, учатся все с жаром. Их учитель, Шарифулла Мусин,  наряду с уроками,  рассказывает им о будущей жизни, о задачах молодёжи. Готовит коммунаров к будущей жизни. В коммуне создают комсомольскую организацию. Хусна носит свой комсомольский билет около сердца.
Осенью 1923 года Хусну и ещё 5-6 парней неожиданно отправляют учиться в Уфу. Мальчики-коммунары изготавливают для неё большой чемодан из фанеры. Заведующий коммуной Абубакир Муртазин напутствует её в счастливый путь: ”Учись, сестрёнка, старайся“, - и кладёт в её чемодан кое-что из одежды.
В конце мая 1924 года она, окончив первую ступень советской партшколы, возвращается в родные края и назначается заведующей женским комитетом Кубаляк-Тиляуской волости. Осенью продолжает учёбу, изучает советское строительство, законы о гражданских правах. После этого, по распоряжению обкома партии,  заведует женкомом Мухаметкулуевской волости в Аргаяше. Через год Хусна прощается с Аргаяшем, чтобы закончить партшколу. В 1928 году она успешно  заканчивает учёбу, возвращается в Тамьян-Катайский край и возглавляет политмассовый отдел в  волосткоме Кубаляк-Тиляу, она работает, не жалея своих сил, ради того, чтобы осуществить социалистические изменения в деревне.
Партком Тамьян-Катайского кантона направляет Хусну Юлдыбаеву на учёбу в Казанский Коммунистический университет. Здесь, сидя за одной партой с земляком Низамом Кариповым, она варится в котле знаний. 
Летом 1932 года, окончив Коммунистический университет, Хусна возвращается в Башкирию, где её принимают на работу корреспондентом в уфимскую газету “Новый путь“. Через некоторое время её направляют в качестве редактора газеты “Комбайн“ в Ургунскую МТС. В 1935-1937 годы Хусна Юлдыбаева работает в аппарате Башглавлита. Здесь она знакомится с Даутом Юлтыем, Губаем Давлетшиным, Хадиёй Давлетшиной.
Но её судьбу не обходят трагические моменты того времени. Сначала, обвинив как врага народа, арестуют её мужа, Зарипова Кирама Махьяновича, который занимал высокие посты, вслед за ним и её заключат в Уфимскую тюрьму и через некоторое время отправят в Сибирь.
После отбывания срока в сибирских лагерях Хусна Юлдыбаева получает наконец известие о возвращении на родину и обретает свободу. Ехать – у неё есть Башкирия, а встретятся – есть дети, близкие, друзья. Но впереди ещё одно тяжёлое жизненное испытание – о возвращении на прежнюю работу не может быть и речи. Она работает кондуктором, сторожем, истопником, агентом по заготовке ягод и плодов, бригадиром рыболовецкой артели, снабженцем – выполняет любую работу, которую ей поручают.
Хотя она редко плачет, но в самые тяжёлые моменты из глаз её текут слёзы и появляются силы для преодоления жизненных невзгод.
Хусна Юлдыбаева во всех отношених – в работе, жизни, мыслях – была настоящей дочерью своей страны. Её судьба – это страница истории нашей родины. Об этом она оставила записи на 160 страницах. К сожалению, эти записи не были опубликованы при её жизни. Это были годы, когда нельзя было говорить открыто о “Гулаге“, о пережитом прошлом.
Вероятно, чтобы посторонние не смогли прочитать её записи, она писала свои воспоминания на арабском языке. Чтобы напечатать их, пришлось обращаться к руководству, в редакции газет и журналов. Везде отказывали, кое-где угрожали тюрьмой.
Похоже, что многие моменты опущены, не всё записано. Обратим внимание на тот эпизод, когда Хусна Юлдыбаева возвращается из сибирских лагерей в Уфу: “Глафира Ефимовна не может прийти в себя, гладит меня по голове, плачет и спрашивает:
- Очень голодала?
- В первые годы голодала, из-за невыполнения плана давали только штрафные нормы, – отвечала я ей.
- И перед освобождением голодала?
- Нет, не голодала, зарабатывала на жизнь. Посмотри, даже деньги у меня есть.
Не удовлетворившись моим ответом, она спрашивает:
- Почему же ты, если не голодала, такая опухшая, - и ещё сильнее переживает за меня.
Опухшая …. От этого слова у меня закружилась голова. Я даже соскочила со стула и встала посередине комнаты.
- Нет-нет, почему вы даёте волю плохим мыслям? Я не опухла, наоборот, мы все вернулись из Сибири физически закаленными, сильными и работоспособными.
И я подумала, что люди, живущие на родине, на свободе, все нетерпеливы и готовы из-за пустяка поднять шум. Даже, если меня впереди ожидает очень тяжелая жизнь, я смогу это преодолеть. Борьба за выживание будет продолжаться и дальше ….
Тень политссыльной повсюду преследует её, все руководители смотрят на неё, как на врага народа. Как только судьба не испытывает её. Несмотря на это, Хусна Насретдиновна служит народу и считает, что жизнь дороже всех богатств, жизнь дана для хороших дел. “Дать дорогу лёгкой жизни – значит, отказаться от труда, от зарабатывания на жизнь. Конец лёгкой жизни всегда бывает печальным и открывает путь даже преступлениям. В нашей  жизни очень много, бесконечно много примеров, из которых можно извлечь урок, получить удовольствие. Какое это наслаждение, какое большое счастье - плыть в океане духовного богатства”, – пишет она.
Часть воспоминаний, рассказывающих об извилистом жизненном пути Хусны Юлдыбаевой, я напечатал в газете “Совет Башкортостаны” за 21-е января 1991 года., а затем в учалинской газете “Яик”.
2-го февраля 1990 года сын Хусны Юлдыбаевой Айрат Зарипов прислал в редакцию газеты “Совет Башкортостаны” письмо вот такого содержания: «Я с большим волнением прочитал статьи об отце, Зарипове Кираме Махьяновиче, и маме, Юлдыбаевой Хусне Насретдиновне. От имени моих кровных родственников выражаю огромное уважение и благодарность Салимьяну Бадретдинову за этот труд. К сожалению, в последние годы своей жизни мама помногу уничтожила свои рукописи. Как это ни жаль, мы не придавали этому особого значения, так как с детства не умели ни читать, ни писать на родном языке. Хотя статьи мамы, написанные русским шрифтом, появились в газетах «Совет Башкортостаны» и «Урак хем Сукеш» («Серп и Молот»), но среди них не было заметок о годах репрессий. О видных деятелях Башкортостана тридцатых годов она писала на арабском языке. С нами она на эту тему не говорила. Она никогда не рассказывала нам, что была в сталинских лагерях вместе с эстонкой Лидией Бауман, болгарским рабочим Георгием, венгром Яном Гайдуком и другими.
Конечно, она многое могла бы мне рассказывать. В 1960 году из-за неожиданного известия у нас с мамой испортились отношения. Выяснилось, что у отца есть еще одна семья. Моя сестра по отцу разыскала нас через органы КГБ Башкортостана. В это время мне было 32 года и до этого я ничего не знал. Из-за этого вышла ссора. После этого и до самой смерти мамы разговоров об отце и о годах репрессий у нас не было.
Мама, погрузившись в свой литературный мир, два-три года писала свои рукописи арабским шрифтом, который она знала совсем немного. Когда появились первые признаки политической оттепели и по телевидению Башкортостана показали передачу «Дочь коммуны» о первых комсомольцах двадцатых-тридцатых годов, мама обращалась во многие газеты и журналы с просьбой напечатать её воспоминания. Но ей везде отказывали. Отчаяние и  глубокая обида привели к уничтожению рукописей ».
Хусна Юлдыбаева уничтожила, вероятно, те части рукописи, в которых с особо горькой правдивостью описывалась жизнь, судьба, действительность. А я радуюсь и тем рукописям, которые нашлись и сохранились. В них  отражены события, заставляющие думать о жизни, судьбе, времени, описываются не только страдания, но и  радость жизни.
                                Салимьян Бадретдинов,
Лауреат премии им. Мусы Муртазина и
Шагита Худайбердина.



Извилисты дороги жизни

Моя Родина – Башкортостан. Я из рода кочевых башкир. С ранней весны до поздней осени мы жили в долинах  и в предгорьях Уральских гор. Кочевая жизнь – это не кумыс, мед-масло, мясо, гулянья в лесу, развлечения. Кочевая жизнь – это тяжелая борьба за выживание, это тяжелый физический труд. Самое главное – это подготовка к зиме. А чего стоит уход за домашним скотом? А между тем нужно ведь ещё и одеваться. А чтобы свалять домотканое сукно, нужно трепать и прясть шерсть. Нет сукна, не будет и чекменя. Не обработаешь шкуры, не сошьёшь шубу.
Мальчики ухаживают за лошадьми, девочки бьют шерсть. Старушки в летних домиках, согнувшись перед длинной-длинной прялкой, прядут шерсть. Всех тяжелее приходится молодухам. Подростки вместе с отцами распиливают древесину на доски и отправляются в длинный путь на рынки Верхнеуральска и Троицка. Через неделю или десять дней они возвращаются уставшие и  почерневшие, пройдя  с длинными телегами тяжелый путь по каменистым горным дорогам. Каждый раз они жалуются на плохую торговлю, на маленькую прибыль от продажи бревен и досок: всего-то пуд ржаной муки, два фунта сахара, четвертинка чая – эти с горечью произнесенные слова я помню до сих пор. Один из дождливых, осенних вечеров - от костров, горящих на улице перед каждым аймаком, в небо, сверкая в ночи, летят  искры. Вокруг костра аксакалы, мужчины среднего возраста, в накинутых на плечи кожанках, суконных чекменях, склонив головы, вполголоса говорят о тревожных, событиях. В сердце каждого самое трагическое и страшное слово – война.
В народе говорят: «Дети все чувствуют, всем интересуются» - это правда. Вот эта любознательность и заставляет меня прислушиваться к тревожным словам взрослых. Война, свержение царя, его конец... Кто-то рассказывает: «Говорят, он очень сильный, смелый, раз смог пойти против царя, тот богатырь, но он, наверно, не человек» – эти сказанные вполголоса слова до сих пор звучат у меня в ушах.
Эти слова были, оказывается, о В.И. Ленине.
Царя скинули, победила Октябрьская революция. Началась  бурная жизнь. Прошла зима, прошла весна, а наша кочевая жизнь всё так же продолжается. Началась гражданская война, тяжёлая участь выпала на долю кочевых народов. Наверное, и в то время были у народа свои старейшины: «Те идут, скотину угоняйте подальше в лес», - отдавали они поспешные распоряжения.
Чуть рассвело: «Наши идут, надо зарезать 10-15 голов коров. Пусть подготовят под седло 25-30 беговых лошадей, 3-4 подводы, зарежут несколько овец, и возчики доставят мясо в такое-то место». 
В этот момент на узкой лесной дороге появляются всадники с красными повязками на рукавах. Во дворе для солдат приготовлены  бочонки с кумысом, катык, масло, сметана, вкусный пресный хлеб, испеченный в золе. Каждый житель старается проявить какую-нибудь заботу о солдатах. Молодежь, мальчишки рассёдлывают уставших лошадей  и со словами: «Идемте, животные, вам дают отдохнуть» гонят скакунов на речку Мараза.
Каждый день на восходе солнца сообщают свежие новости:
-  Те, оказывается, бегут во всю мочь. Наши, оказывается, преследуют их во всю мочь. Завод, Белорецк очищены от тех. Оставив Актубино, они ушли в сторону города (Верхнеуральск). Звуков артиллерии не слышно. Те бросили на болотах Миардака четыре воза патронов.
На языке кочевых людей, живущих в глубине Урала: «те» – белая армия, «наши» – победоносная Красная Армия».
Наступили 1919-1920 годы. На страну обрушились трудности, которые были бы непосильны для всей вселенной – то голод, то холера. В начале 1920-го года в возрасте 50-ти лет умер от тифа мой отец. Мама умерла при родах в 1911 году.
С одной стороны, я осталась круглой сиротой. А с другой стороны, я не была сиротой. В эти тяжелые годы наше государство открыло столовую для детей бедняков. Я тоже с миской-ложкой бегала в столовую. Наевшись и поблагодарив государство, мы, ребятня, убегали домой.
В деревне у нас жил партизан Мингаж-бабай Юлдыбаев. Он, несмотря на преклонный возраст, взял с собой трёх сыновей и ушел в партизанский отряд. Его сыновей звали Мавлетбай, Муртаза, Вилдан. Мавлетбай и Муртаза погибли на войне. Мингаж-бабай и Вилдан-агай вернулись раненными. Оба они без устали трудились ради укрепления советской власти в деревне. Мингаж- бабай умер в возрасте 80-ти лет. Сын его, Вилдан, член партии с 1930 года, ветеран гражданской войны, трагически погиб в 1937 году, когда в стране царило беззаконие.
Однажды Мингаж бабай сказал мне:
- Дочка, отец у тебя умер. Сейчас, конечно, в деревнях хотят открыть школы, но когда еще это будет? А ты до сих пор ещё не можешь учиться. Завтра я отвезу тебя в коммуну. Ты будешь там жить и учиться.
И увез меня в деревню Казаккулово (волостной центр). Меня встретили дети–коммунары. Вот так в 12 лет я рассталась с родной деревней. Бабушка, которая воспитывала меня, целую неделю уговаривала меня вернуться домой. Я ничего плохого не могу сказать о покойной бабушке, она растила меня, не обижала, с малых лет приучала к труду. В 10-11 лет я доила коров, кобылиц, рано научилась готовить еду, заниматься рукодельем. До сих пор занимаюсь рукоделием.
Я очень быстро привыкла к жизни в коммуне. Там были дети постарше меня и помладше. Первой воспитательницей в коммуне была Рахима-апай Лукманова. Бывают же на свете такие способные  к труду люди! Она была поваром. Сваренная ею из ржаной муки затируха казалась нам очень вкусной. Рахима-апай научила нас шить. В очереди стояли к ней, чтобы она сделала нам браслеты из блестящих бус в виде полумесяца.
В детском доме мы сами сажали картошку. Из лесу тащили на себе прутья и огораживали картофельное поле. Во главе с Рахимой-апай ходили по горам, собирали там саранку, дикий лук, щавель, кислянку и добавляли эти вкусные дары земли в ржаную затируху.  Испытавшие муки голода и изнурённые чахоткой дети, которых собрали из разных мест, очень быстро встали на ноги и  пошли на поправку. В памяти осталось: в швейном классе среди белой ткани не виданные раньше шёлк и сатин. Когда Рахима-апай шила из них, она объясняла нам, что эти ткани остались от проклятых белобандитов, которые замышляли уничтожить наше государство. Молодость Рахимы-апай прошла в преданном служении народу.
В созданную в коммуне комсомольскую ячейку мы записались первыми. Получили на руки комсомольские билеты, которые звали нас к новой жизни. Мы завернули их в картонки и зашили в нагрудные карманы.
Идут горячие дни учёбы. Не хватает книг, тетрадей, пишем карандашами. Много сил в воспитание детей коммуны вкладывает наш первый учитель Шарифулла-агай. На уроках он много рассказывает нам о нашей будущей жизни, обязанностях молодёжи, о том, как в ближайшие годы мы вступим на путь славы и труда. Но очень уж невежественными мы были, друзья. Когда Шарифулла-агай говорит нам: “Вы будете грамотными людьми, будете учиться в Уфе, Москве”, - мы,  бестолковые, только хохочем и говорим друг другу на ухо: “Как он нас обманывает, разве может человек поехать в Уфу, в Москву?” А далеко ли Уфа от Москвы, в какой стороне, это нас не интересовало. Потихоньку сознание наше стало проясняться. Комсомольское воспитание также оказывало на нас большое влияние. Мы стали более внимательными. С жадностью слушаем стихи, которые нам читает Шарифулла-агай и сами декламируем их на вечеринках.
                В небе бог, на земле дьявол, я мальчик -
                Один, религия говорит, один я, говорит, -
                Не знаю …
                То ли бог, то ли дьявол
                Обманывает меня, мальчика…

                *     *     *
В 1921 году в коммуне, где мы жили, открылась школа.
Здание нашей коммуны (бывший волостком) просторное, большие-большие комнаты, кухня, столовая, есть большой зал для собраний. В этом зале поставили парты, оставшиеся от земской школы. Началась учёба. Первый урок проводит наш первый учитель Шарифулла Мусин.
Среди учеников есть дети, справляющиеся с программой 1-2-3 классов, и те, кто впервые переступил порог школы. Моё место в классе оказалось в четвёртом ряду. Я подумала, что класс определяется по ряду парт и, глядя на старших мальчишек, похвасталась, что «я в четвёртом классе». Они мне объяснили, что классы зависят не от ряда парт, но я стояла на своём:
- Вон смотрите, в четвёртом ряду, значит в четвёртом классе.
Когда лучший ученик по всем предметам Сабирьян Юлдашев говорил мне:
- Ты не знаешь арифметики.
- Мне арифметика не нужна, я учусь чистописанию, - отвечала я ему.
Видимо, мне нравилось чистописание, так я и научилась красиво писать.
В конце 1922 года началась подготовка к организации союза молодёжи. Я дежурила на кухне коммуны и мыла посуду, когда самый бойкий из наших мальчиков Сабирьян Юлдашев подошёл ко мне с бумагой и карандашом в руках и говорит:
- Я тебя первой запишу в союз, из кантона приехал человек, организует союз, запишу тебя, ладно?
-    А что ты смеёшься, записывай, записывай, - повторяю я.
- Мы все запишемся, и ты будешь приходить в школу в форме союза, - смеётся он.
Я разозлилась на его слова, открыла дверь кухни и кричу:
- Сабир дурак!
Был организован союз молодёжи. Этот союз стал комсомольской организацией. Организатором первой комсомольской ячейки был студент Московского Коммунистического университета Валиев-агай, рябой и очень простой человек, одетый в светлый костюм. Он простым языком рассказывал нам о больших делах, которые ожидают молодёжь. Будем устраивать собрания, слушать доклады, - сказал он.
Не прошло и трёх-четырёх дней, как мы получили комсомольские билеты.
Осенью 1923 года в нашу волость привезли пятерых или шестерых мальчиков из соседних деревень, и меня совершенно неожиданно отправили вместе с ними на учёбу в Уфу. Наши мальчики из коммуны сделали для меня большой чемодан из фанеры. Заведующий коммуной Абубакир Муртазин, прошедший много военнных дорог, сложил в чемодан одеяло, простыню, одежду.
- Если не поступишь учиться и вернёшься, я тебя назад в коммуну не возьму, учись, сестрёнка, старайся, - сказал Шарифулла-агай. Рахима-апай очень ласково проводила меня. «Первой уезжаешь», - сказал, прощаясь, озорник Юлдашев.
Где находится Уфа? Далеко или близко, куда я еду учиться? Я ничего не знала. Моими спутниками были Ахмет Хадисов, Хабир Тагиров, Гибатов, Зыя Булатов, Рашит Губайдуллин.
Разместившись на длинной телеге, едем в Белорецк. Пешком поднимаемся на крутые  скалистые горы. Поднялись на гору Миардак, где проходил путь Красной Армии под командованием легендарного Блюхера. Вниз едем на телеге. Я не удержалась, встала на телегу, обвела взглядом уходившие в небо домны Белорецка. В глаза бросились казавшиеся очень белыми церкви. Казалось, конца-края нет Белорецку. «Нет, наверное, больше на свете такого красивого места», - подумала я про себя. Уфа, Уфа такой не будет. Если бы  моя жизнь прошла в этом славном месте, в Белорецке», - тихонько говорила я самой себе.
Приехали в Тамьян-Катай. Канткомам партии и комсомола надлежит срочно отправить нас в Уфу, да ещё принять вступительные экзамены. В комиссию, отправляющую нас на учёбу, впускают по одному. Подходит ко мне Ишмуратов-агай из канткома комсомола и говорит:
- Если на экзамене спросят, круглая ли земля и на чём она висит, объясни, что земля крутится, как гусиное яйцо, и ни на чём не висит.
Как только я встала перед комиссией, Ишмуратов-агай задаёт мне свой вопрос. Я отвечаю, как он меня научил. Среди членов комиссии есть и русские. Ишмуратов-агай, очень довольный моим ответом, переводит  его на русский язык.
Вскоре мы, нагруженные чемоданами, отправились на вокзал. В Белорецке к нам присоединились Меркулова, Кукин, Иванов, Хлынов, в Серменево - Халилов, Айытбай и Таня.
Из Белорецка маленький паровозик повёз нас по узкоколейке.  В то время паровозы топились дровами. Когда поезд проходит через гору Машак, пассажиры вылезают из вагонов, собирают в низине  черёмуху, малину и догоняют устало ползущий, пыхтящий паровоз. Из Белорецка до Уфы мы добирались 2,5 суток.
На уфимском вокзале взяли носильщика, погрузили чемоданы и пошли за ним. Для меня, несчастной, в диковинку были мощёные тротуары, большие дома, излучающие яркий свет фонари на деревянных подставках.
Раз мы, русские и башкиры, приехали вместе, мы всё время ходим  все вместе, кучкой. Самой несчастной среди нас была я. Ни слова не знаю по-русски и не понимаю, о чём говорят.
Начались экзамены. Хадисова взяли на вторую ступень партшколы. В один из дней он стоит у дверей приёмной комиссии и приглашает поступающих. Он объясняет нам, какие вопросы будут задавать.
Я не на все вопросы комиссии могу дать правильный ответ. Растерявшись, повернулась к двери, Ахмет показывает мне два пальца. У меня закружилась голова.
- Зачем ты показал мне два пальца, из-за тебя у меня голова закружилась, - говорила я ему потом с обидой.
- Да ты ведь не можешь даже названий двух рек – Волги и Камы -  сказать. У него на лице было написано глубокое переживание.
Экзамены закончились. Кто поступил, кто нет, не знаем. Директор совпартшколы Зиннат-агай несколько дней не давал мне покоя. “Тебя директор вызывает”, -  передавали мне несколько раз.
- Сестрёнка, сестрёнка, - спрашивает Зиннат-агай - где работал твой отец?
- Мой отец в Кушташе (Миндякский золотой рудник) копал землю и мыл золото.
- Золото попадалось?
- А как же. Сегодня я нашёл кусочек золота размером в три клопа, а завтра, если не выскользнет из рук, найду кусочек побольше; золото, оно озорное, выскальзывает из рук, - говорил  обычно мой отец. Золото он отдавал лавочнику, татарину-бабаю, а у него брал сахар, чай, муку и ткани, - отвечаю я ему.
Снова вызывает меня Зиннат-агай:
- Сетрёнка, мы бы отправили тебя в интернат в  Закавказье, но ты же не знаешь русского языка. Раз я ничего не знаю о странах, я даже не задумываюсь, где это Закавказье. Мне казалось, что это  вполне нормально – поехать в Закавказье.
Зиннат-агай, видимо, озабочен моей судьбой. Во-первых, мне нет и 16 лет, да и русского языка я не знаю. А, во-вторых, я, может быть, была не такой уж безнадёжной. Вызывает он меня в последний раз и сообщает:
- Сетрёнка, мы тебя приняли на учёбу. В мае, как отучишься,      вернёшься в свою деревню, скажешь, чтобы тебя выбрали секретарём комсомольской ячейки. И что через год тебе велели  снова приехать учиться.
Я начала учиться на первой ступени Уфимской совпартшколы. Учимся, учимся… Проходим все предметы. Каждый преподаватель объясняет, учитывая наш умственный уровень. Как только заканчиваются дневные занятия, все вместе читаем материал, который будем проходить завтра. Домой возвращаемся не раньше часа ночи.
Парни и девчата, приехавшие из Белебеевского, Стерлитамакского и Бирского кантонов, взяли шефство над такими же, как и я, неуспевающими. К нашей группе прикрепили шефом ученика Хусаинова (полковник запаса, живёт в Уфе). Хусаинов старается до предела заполнить наши головы всем, что знает сам.  “Юлдыбаева, ты поняла? Ну-ка, попробуй рассказать”, -  заставлял он меня. Вот так, спотыкаясь, начала я учиться.
Проучились 3-4 месяца. Разлучившись со своими кровными родственниками, я одиннадцалетней попала в семью коммунаров. Моя будущая судьба привела меня в распоряжение комсомола и партии. В партийной школе учатся представители разных национальностей. Напряжённо работая, все мы пьём воду из источника знаний. Не очень-то просто вырваться из мира неграмотности. А впереди  нас поджидают горестные события.
…1924 год, январь. Часов в семь-восемь вечера в большом зале партшколы начинается собрание. На сцене появляются люди довольно преклонного возраста. Седой дяденька сообщает, кажется,  какую-то тревожную весть. Когда он закончил, весь зал встал, все ахнули, послышался плач. Я тоже встала.
- Наверно, началась война, - испугалась я. Через некоторое время
мы расходимся по комнатам. Мы живём вместе 11 девчонок. Девчонки горько плачут. Я бы тоже заплакала, но не знаю причины, однако на душе безмерно тяжело.
- Гарифа, почему ты плачешь, что случилось?
- Умер Владимир Ильич…
Смерть – это ужасно. Кто же такой  Владимир Ильич? Надо узнать. Не вытерпела, подошла к Гарифе и спрашиваю:
- Кто это, что за человек? Мусульманин?
- Нет, не мусульманин. Услышав этот странный ответ, я снова удивилась. Разве не будешь чувствовать себя несчастной, если не знаешь причину охватившего всех тяжёлого горя? Не в состоянии терпеть дальше, я легла и укрылась одеялом. Голова разболелась, и на  сердце было неспокойно.
Очень рано проснулась, тихонько вышла. Заглянув в спортзал, увидела висевшие там лозунги, написанные на длинных-длинных листах бумаги. Несколько раз перечитываю лозунги, написанные на арабском языке. Пробую читать и по-русски. Читая лозунги,  спустилась вниз и вышла на улицу. Висят чёрные флаги и портреты Ленина. Возвращаясь в свою комнату, встретила Ахмета Хадисова.
- Видишь, какие события, мы всю ночь писали и вывешивали лозунги. Сейчас будет заседание бюро.
Я не стала говорить ему о своей несознательности. Снова начала читать лозунги: “Ленин умер, но мы пойдём по его пути”, “Да здравствует учение Ленина!”, “Ленин наш светлый маяк”,   «Сохраним и приумножим ряды ленинской партии!”, “Высоко поднимем Ленинское знамя”… Вот такие призывы и слова врезались в мою память. Мне вспомнились рассказы аксакалов из того времени, когда я жила ещё в уральской глубинке: “Он не простой, наверное, человек,он, наверное, богатырь, герой”. Наконец-то я поняла, что этот герой великий вождь Ленин. Это он решает человеческие судьбы, он строитель Советской власти, он открыл двери свободы. А мы, комсомольцы, потомки Ленина.
Вторая половина 1924 года тоже оказалась памятной для меня.  Как делегат комсомольской организации партшколы я вместе со своими товарищами приняла участие в городской комсомольской конференции. Выступали Гумер Галин, Габдулла Ильбаев. Были  выступления и на русском языке. Были вывешены плакаты с заветами В.И. Ленина, обращённые к комсомольцам. На одной  стороне сцены пламенные стихи:
                Железные у тебя были руки,
                Желанием твоим была свобода.
                Во всем мире заставил ты
                Запеть сердца всех рабочих.
Эти строки были посвящены В.И. Ленину.
Однажды днем мы, девчонки, сидя за столом, пьём чай.  Вдруг дверь открывается, и к нам в комнату входят трое или четверо незнакомых людей. Пуговицы пальто не застёгнуты, похожи на уставших путников.
- Здравствуйте, сестрёнки!
- Здравствуйте, - встали мы. Один из них подходит ко мне:
- Ты из какого кантона, сестрёнка?
- Из Тамьян-Катайского, – не успела договорить, как он подошёл ещё ближе.
- Плясать умеешь? – спрашивает он.
- А разве бывают люди, которые не умеют плясать?
Пришедшие дружно рассмеялись. Смутившись, я почувствовала себя так, будто проваливаюсь в погреб.
В наших краях танцы не считаются профессией. Я росла, танцуя под звуки сита, через которое бабушка просеивала муку, и думала, что все такие. В тот же день вечером слушатель партшколы Ахмадулла Каримов (ему лет 35, в зелёном костюме, подпоясанный  солдатским ремнем) говорит мне:
- Нам с тобой велели идти во дворец, идём, быстрее, пошли.
 Я никогда не была во дворце. Пошла за Каримовым. Зашли в большой дом на улице Ленина. Там я увидела людей, которые приходили к нам. Это были руководители театра Валиулла Муртазин и Ушанов. Бадар-апай Юсупова говорит мне:
- В одном отделении спектакля ты будешь исполнять танец девушки, ты уж постарайся, сестрёнка.
Валиулла-агай очень подробно объяснил мне и Каримову, что мы должны делать.
В театре много посетителей. Мы с Каримовым стоим за сценой. В пьсе “Ашкадар” он спел башкирские песни, я исполнила роль девушки-танцовщицы. И здесь я тоже стала участницей удивительных событий. Хажи-агай Бухарский, отец погибшего парня-охотника, обнимая стоящую около него охотничью собаку, плачет по сыну. Мне стало так жаль его, беднягу, что я начала горевать из-за его сына. Мне и в голову не пришло, что в театре артист играет.
 Занавес опустился, народ рукоплещет. Я быстро подошла к Хажи-агай, но в глазах его не увидела слёз. Очень удивилась, что человек может плакать без слёз. Рядом нет никого из знакомых, кому я могла бы рассказать про этот удивительный случай.
Когда спектакль закончился, Каримов-агай повёл меня домой. Каримов из Баймака. У него очень мелодичный голос. Сейчас, когда я слушаю народных певцов Гату Сулейманова, Ишмуллу Дильмухаметова, Рамазана Янбекова, мне тут же вспоминается Каримов-агай.
Николай Иванов и Вера, приехавшие учиться из Баймака, хотя и русские, язык знают так же плохо, как мы. В школе, на вечерах художественной самодеятельности, Николай, изумляя весь народ, пел “Буранбай”. А мы с Верой исполняем танец башкирских девушек.
Прошло, наверное, несколько месяцев со дня смерти Ленина, красиво написанные лозунги велели убрать. Я собрала все до одного лозунги - и те, которые были написаны на арабском, и написанные на русском языках - аккуратно свернула их, принесла в свою комнату  и аккуратно уложила на дно фанерного чемодана, который смастерили для меня когда-то мои друзья-коммунары.
В конце мая 1924 года, получив вместе с окончившими  первую ступень партшколы товарищами справку, я с чемоданом, в котором лежали дорогие мне лозунги, и с мешком доставшихся на мою долю знаний, снова проделала путь через скалистые Уральские горы и явилась в Тамьян-Катайский кантком. Я не смогла добиться  выполнения требования Зиннат-агая, чтобы меня выбрали секретарём комсомольской ячейки. Ещё не доехав до деревни, я получила в канткоме партии удостоверение о том, что я “назначена  заведующей женотделом при Кубаляк-Тиляуском волкоме”.
Я начала работать под руководством ответственного секретаря Кубаляк-Тиляуского волкома партии Хабиба Рамиева. Работа большая и ответственная. Рамиеву лет сорок, член партии с 1915 года, он прошёл большой трудовой путь. Работал в посольстве  Турции. Его спутница жизни Галия-ханум турчанка. Характер у неё мягкий, добрый, всем, и особенно девушкам, она говорит “мой ангел”. Мы выбрали Галию-ханум в группу делегаток. Она обучает вышиванию, которого у нас не знают. Она не ревнива. Когда Рамиев-агай уезжает в деревни и когда возвращается за полночь, она и провожает, и встречает его словами “мой ангел”.  Скучая по родине, она поёт турецкие песни, мелодией своей похожие на наши мунажаты (жанр устнопоэтического творчества), и плачет.
- Послала на родину фото, на котором я в белой кружевной шали, а в ответ получила письмо с проклятиями. “У тебя теперь лицо открыто, ты растоптала веру, опозорила наш род, ты неверная, к нам не возвращайся, фото оставь себе”, - написали они и прислали его назад,  рассказывала она.
- Не возвращайся и не переживай, и у нас люди неплохие, - сказала я ей.
- Слава богу, совесть у меня чиста, вы тоже мусульмане, - говорит она, и на её лице вспыхивает радость. - Мой дорогой Хабиб верная душа.
Из этих слов я поняла, что Галия-ханум предана своему мужу и довольна своей судьбой, и как чиста её любовь к её дорогому Хабибу.
В это время в Казаккулово открылась семилетняя школа.
 Директор школы Шарифулла-агай. Появилось не только много хороших учеников, но и много хороших учителей. Секретарём школьной комсомольской ячейки избрана дочь партизана Мингаж-бабая из деревни Карагужино Асма Юлдыбаева. В волость входят 48 деревень. В большинстве из них организованы комсомольские ячейки.
Халяф-агай Мингажетдинов из деревни Кубагушево уже в первые дни советской власти получил свидетельство учителя за подписью первого заведующего Тамьян-Катайским отделом образования Шаги Ваисова. От Кубагушево до Казаккулово 4-5 километров. Первый учитель из нашей деревни, Халяф-агай, обувшись в сарык, надев на голову что-то вроде шляпы, иногда дважды в день приходит  в Казаккулово.
Халяф-агай обучался в медресе. Его называют халфа (наставник). Он учитель в самом прямом смысле слова. Даёт знания, с подрастающим активом решает деревенские проблемы. Халяф-агай Мингажетдинов много сил приложил к укреплению советской власти в деревне, прошёл достойный трудовой путь, о котором с  гордостью помнят в волости. Человек, который боролся за светлое будущее народа, этот удивительный человек был обвинён и уничтожен как “враг народа“.
Рахима-апа Лукманова-Юлдыбаева вместе с детьми вступила  в первую комсомольскую организацию и стала спутницей жизни моего родственника Хади Юлдыбаева.
Хади Юлдыбаев – первый учитель в деревне. Рахима Юлдыбаева учится в семилетней школе, работает в детсаду. Её избрали делегатом на конференцию Обкома партии. У неё растёт сын по имени Лек.

                *                *                *
В Кубаляк-Тиляу каждый день происходят какие-нибудь изменения. В 1924 году нашу коммуну присоединили к Серменевскому детдому.  Моих задушевных подруг из коммуны отправили в Уфу, в детдом имени Ленина. Сабирьян, Валит, Даминдар и другие учатся в техникуме.
Приближается январь 1925 года. Исполняется год, как от нас ушёл В.И. Ленин. Один год. Мы должны отчитаться о претворении  в жизнь его заветов.
Началась подготовка по всей волости. Волкомом комсомола руководит Хидият Назиров, вступивший в комсомол в начале 1923 года. К Ленинскому дню решаем вопрос о привлечении в партию активных сородичей и умножении рядов комсомола за счёт девушек. Комсомольская организация даёт и мне рекомендацию для вступления в партию.
Когда пишем лозунги, используем те, которые я привезла из Уфы. Нашли призывы, отражённые в трудах В.И. Ленина. Края красных флагов прошили чёрной тканью, как в Уфе. Провели беседы о жизни и трудовом пути гения, посвящённые этому траурному дню.
Теперь я уже не встречаю среди молодёжи, стариков и женщин таких, кто с удивлением спросил бы: “Кем он был?”.
Материальное положение многих крестьянских хозяйств значительно улучшилось. Это было время, когда слои сельского населения, близко принявшие партию  и Советы, могли свободно вздохнуть. На вечерах, посвящённых В.И. Ленину, пожилые люди, склонив головы, выражают своё уважение вождю.
Осенью 1925 года я снова поехала в Уфу, в партшколу. Теперь Уфа для меня как родной дом. Город изрядно похорошел, в партшколе произошли большие изменения, обстановка, питание, одежда, учебные пособия имеются в достатке. Среди приехавших на учёбу слушателей ни один не одет в потрёпанный чекмень.
Ахмет Хадисов учится на последнем курсе II-ой ступени. Он теперь настоящий городской парень: на ногах блестящие хромовые сапоги, одет в гимнастёрку из чёрного сукна, через плечо жёлтый ремень. Снова зашла речь о моих экзаменах.
- Учиться тяжело. Учимся по Дальтон-плану, - сказал Ахмет.
Меня пригласили на экзамен. Один товарищ из комиссии вызвал меня к доске, нарисовал мелом кружок на доске и сказал:
- Вот это волком партии, в котором ты работала. Есть ли в волкоме партии отделы, если есть, изобрази их.
- Ой, отделов много, - ответила я и начала рисовать кругляшки вокруг кружка на доске.
- Вот женский отдел волкома, - начала я, - отдел комсомола, кооперации, батраков, учебных заведений. В женотделе есть отдел делегаток из деревень. Отдел крестьян … - не закончила я ответ.
- Ладно, пока хватит, - сказал стоявший рядом преподаватель. Когда шла к двери, уловила улыбки на лицах членов комиссии.
На этот раз моей однокурсницей была секретарь комсомольской ячейки Казаккуловской семилетней школы, дочь партизана Мингаж-бабая из деревни Карагужино Асма Юлдыбаева.
Ох и против же была мама Асмы Махмуда-абий. Много жёстких слов высказала она прожившему с ней всю жизнь Мингаж-бабаю.
- Бог дал мне много детей. Но и горя не пожалел. Ты ведь увёл моих Мавлетбая с Муртазой с собой на войну. Где они?  Вилдана ты увёл из медресе, в котором он учился. Будто бы мулла его до полусмерти избил. Пусть бы избивал. То-то, он ездит в волость и привозит какие-то бумаги. Подрастающую на глазах девушку собираешься, оказывается, спровадить за гору Каф! А теперь сидишь и помалкиваешь. Ты измучил меня. Габдулла, когда ему было три года, из-за твоей ружейной стрельбы глубокой ночью, когда ты ловил   своих дезертиров, так испугался, что стал эпилептиком, бедный мой ребёнок”, - плакала она.
Мы все молчали, не произнося ни слова. Когда выходили из дома, Асма сказала:
- Ладно, не поеду в Уфу, буду учиться в Казаккулово, а я ей в ответ:
- Хорошо, сейчас никому ничего не говори. Махмуда-иней сейчас очень переживает. Ей, наверное, тяжело расставаться с ребёнком.  Поддастся ещё уговорам.
Действительно, Махмуда-иней оказалась человеком широкой души. Через неделю Вилдан-агай посадил нас на лёгкую телегу и повёз в Белорецк. Асма не смотрела, вытянувшись, как я, с горы Миардак на белые церкви. В том же 1924 году, будучи избранной делегатом на конференцию Тамьянского канткома комсомола, она приезжала домой. Она сфотографировалась вместе со всеми делегатами. В самом центре в чёрном бешмете, с белым шёлковым платком на голове стоит Асма. К краям белого платка пришиты красивые ленты. Эти фотографии бросаются в глаза как историческое свидетельство среди материалов музея при Обкоме   ВЛКСМ.
    Род партизана Мингаж-бабая – это сама по себе история. Он оставил такое богатое наследие. Это наследие – целый мир песен и мелодий. В его родне нет никого, кто не умел бы петь. Все они прославились своим трудом. Расскажу о них хотя бы в двух словах.
    Асма Юлдыбаева работала после окончания партийной школы в руководящих органах комсомола. Со временем была выдвинута в Обком комсомола (женский отдел). В 1932 году заведовала женотделом при Обкоме партии. Умерла совсем молодой в 1941 году. Следовавшая за ней сестрёнка Оркия Юлдыбаева – член партии, учительница, ещё в 1955 году стала заслуженным учителем РСФСР.
За Оркиёй идёт сестрёнка Гаухар, тоже передовая работница на золотом прииске в посёлке Миндяк, певунья, она и трудом своим, прославилась, и песнями.
Перехожу к детям Вилдана Мингажевича. Дочери Вилдана Сажиде 45 лет, с малых лет воспитывалась в комсомоле, член партии, живёт активной трудовой жизнью. Имеет много почётных грамот, подарков, медалей за заслуги в труде. Будучи бухгалтером на четвёртой ферме Байрамгуловского совхоза, образцово поставила счётное дело, член сельсовета, принимала участие в пленумах районного комитета партии. Сажида не запятнала звание члена партии. А сын Вилдана Нариман Юлдыбаев связал свою молодость с Белорецким канатным заводом.
- Был маленьким ещё. Ходил я, не зная, что делать, - вспоминает он, - и встретил в столовой руководителя канатного завода  Сутягина-агая. Он почему-то спросил про мою фамилию. Когда я назвался Юлдыбаевым, он сказал:
- Знавал я Вилдана из Кубаляк-Тиляу. В то время наш канатный завод взял шефство. Мы выполняли лозунг партии “Лицом к деревне”. Мы давали железо, стройматериалы, даже школьные принадлежности и учебные пособия. Я знаю Вилдана, если ты его сын, - сказал он с сомнением и добавил, - его ведь уже нет.
- Отца нет, я его сын, мне нужна работа, - высказал я просьбу.
- Приходи завтра, - сказал Сутягин-агай, жди около завода, что-нибудь придумаем.
Сутягин-агай устроил меня на работу в канатный цех. Я волочил туда-сюда канаты, барабаны с канатом оказались очень тяжёлыми. Когда катил их, когда волоком тащил.
Что скажешь о старом коммунисте Сутягине с Белорецкого завода? Он сохранил в сердце имена друзей, с кем вместе прошёл трудовой путь. Не побоялся, что Нариман сын “врага народа”. И товарищ Сутягин не ошибся, открыв Нариману двери работы.
Канатный завод стал для Наримана источником жизни. Годы не только проходят, но и оставляют свою славу. В многотысячном коллективе канатного завода и Нариман шагал в числе передовиков.  Подрос, стал парнем. Стал красиво одеваться. Не вытерпит, бывало,  бежит по долине горы Миардак к матери, которая пасла скот в колхозе имени Ленина, и к сестрёнке Кларе узнать, как они живут. Не с пустыми руками приходил.
Глядя на богатырский вид, на хорошую одежду Наримана, кое-кто осмеливался распускать подозрительные слухи, “что это неспроста”. Но подозрения были напрасны. Он освоил работу канатчика, стал бригадиром. Ребята из бригады Наримана стали  передовиками труда на заводе.
Однажды утром я услышала переданный из Москвы указ о награждении Наримана орденом «За трудовую доблесть». Я очень обрадовалась, даже всплакнула. В 1960 году Нариман был членом городского комитета партии, позже стал членом профсоюзного комитета. За ударный труд, за преданность родине он был награждён поездкой за границу и посмотрел, как живут рабочие в других странах. Его грудь украшают многочисленные медали. Хочется сказать «Слава!» детям моих родственников, прошедшим славный трудовой путь, и их детям! 
В этом месте хочу продолжить рассказ о том, как я устроилась  на учёбу в партшколу.
Сдав экзамен, я вышла в корридор, где меня окружили те, кто ждал своей очереди сдавать экзамен. Они хотели узнать, какие вопросы мне задавали.
- Ничего не спрашивали, - отвечала я.
Я была обеспокоена улыбками членов комиссии. Неправильно отвечала, подумала я. Повторно меня не пригласили. Через два-три дня узнала: в списке поступивших есть и моя фамилия. Я стала слушательницей второй ступени партшколы. Асма принята на первую ступень.
Сейчас экзамены усложнились. По словам Асмы, в экзамен включена и арифметика. Были вопросы о жизни Ленина, о роли комсомола в деревне.
- А тебя, - говорила Асма,- раз ты поступаешь на вторую ступень, наверное, засыпали вопросами? Да, были вопросы, - ответила я сухо и не стала объяснять, что рисовала схему работы волкома партии. В душе я была недовольна, что мне задали такой вопрос.
  -   Получать знания - это то же самое, что копать иголкой колодец, - начал своё первое занятие преподаватель совправа Валиев. В эти годы изучение советского строительства, законов о гражданских правах входило в число основных тем. Однажды преподаватель сказал:
- Сообщу вам новость. В Аргаяшском кантоне батрак убил кулака.
     Что будем делать, будем применять закон к батраку?
Большинство слушателей высказали такие аргументы:
- Если батрак убил кулака, это хорошо, тот, наверное, докучал ему, может, не платил ему за работу и поставил его в безвыходное положение. Но мы оказались неправы.
- Нет, - сказал преподаватель – пусть он кулак, но у него тоже есть гражданские права. Если мы будем уничтожать всех врагов, это было бы самоуправством. Я привёл вам этот случай только в пример. Правильно понимайте советские законы. Неважно, богат или беден нарушитель закона. Посягательство на человеческую жизнь строго запрещено советскими законами.
Нам стало стыдно за наш безграмотный ответ. Немного успокоило то, что, как скаэал преподаватель, он просто привёл пример. Но в душе осталось предостережение от неправильного ответа.
В 1925 году, когда во время  демонстрации в честь праздника Октября, наши слушатели проходили перед правительственными трибунами, один из руководителей бросил клич:
- Да здравствуют кузнецы строителей коммунизма – слушатели совпартшколы! В ответ мы звонкими восторженными голосами закричали “Ура!”.
Демонстрация закончилась и  мы с песней “Мы кузнецы” всё так же строем отправились по улице Тукаева, к зданию партшколы. Мы, представители многих национальностей, станем “кузнецами коммунизма”. Неизмеримо и безгранично наше духовное богатство. Духовное богатство – это ведь и радость, и беспримерная духовная пища.
В эти годы меня избрали в бюро комсомольского комитета  партшколы. Участвую в проводимых в городе мероприятиях, в собраниях женсоветов. В один из осенних месяцев 1925 года в Уфе, в здании Эрмитаж проводилось первое в Уфе торжественное собрание, посвящённое Дню московского радио. Я была на нём в качестве делегата. Эрмитаж заполнен делегатами от фабрик и заводов, от учебных заведений. Все взоры обращены к репродукторам. За сценой несколько человек настраивают радиоприёмники. Успеваем услышать отчётливый голос: “Говорит Москва”. Настройка продолжается. Через 15 минут повторяются те же самые слова. Хотя мы и не смогли послушать концерт или передачу подлиннее, установление радиосвязи между Москвой и Уфой было большой радостью. Для всех делегатов это была хорошая новость.
История партийного строительства, советское строительство, пути революционной борьбы, рабочее движение за рубежом и то, что  проводимая руководителями Коминтерна работа не привязана  ни к одной стране и сводится к объединению народов всего земного шара – всё это стало нам более понятным.
Каждый из наших слушателей закреплён за заводским или фабричным цехом. Я прохожу практику на швейной фабрике имени 8 Марта: организуем кружки, объясняем задачи дня.
До окончания учёбы остаётся ещё один год. Май 1926 года. Во время приготовлений к летним каникулам и практике меня вызывают в Обком партии. Мне сказали:
- Мы хорошо знаем, что тебе ещё год учиться, но мы направляем тебя в распоряжение Аргаяшского канткома. Отработаешь год и вернёшься заканчивать учёбу.
Как закалённый член партии, я не произнесла ни слова. Главный долг коммуниста – исполнять то, что поручено. Кроме меня отправили ещё многих моих товарищей, не закончивших учёбу.
Поехала в Аргаяш. В этих краях проложена ширококолейка, гудки паровозов рассекают Уральские горы. Секретарь канткома партии - хорошо знакомый мне Зиннат-агай, а женским отделом заведует, оказывается, Халима-апай Вафина.
- Завтра поедешь на работу в женсовет Мухаметкулуевского волкома партии, - сказала мне Халима-апай. Я вижу, что она много знает, много повидала, очень внимательная. Мухаметкулуево – башкирская волость, люди там незлые, но всё равно нужно быть начеку, - предупредила она.
Побывала в Аргаяшском канткоме комсомола. Секретарём канткома оказался мой земляк Мубаряк Искаков. Ещё один мой земляк Сагит Буляков тоже попал на комсомольскую работу. С почтальонами из Мухаметкулуева идём по степи. Секретарём в  Мухаметкулуевском волкоме партии Шакир-агай Магафуров, уже в возрасте, очень худой. Очень грамотно объясняется и пишет по-русски. Всегда обращает внимание на оформление бумаг, смотрит папки, касающиеся работы женского отдела, требует выполнения указаний канткома, проверяет их выполнение. Как я поняла, Шакир-агай тоже прошёл пути революции. Вспоминал гражданскую войну, трудные дороги борьбы в Петрограде, на Украине.
Мухаметкулуевская волость для меня чужая сторона. На каждой земле свои традиции. Хотя они и башкиры, у них свой язык, свой быт, свой жизненный уклад. Я должна очень быстро выучить их язык. Без этого работать с людьми тяжело. Очень много семей, в которых по две и три жены.
Если в моей родной деревне преобладает род Юлдыбаевых, то в Мукаметкулуево преобладает род Кучуковых. У Кучуковых есть кулаки, середняки, партработники, партизаны и бедняки. Очень много людей, живущих в нищете. Здесь несколько другие, более тяжёлые условия труда. Бедняки стараются поднять своё хозяйство, проявляют активность в советском строительстве, а кулаки стоят за сохранение своего хозяйства.
На повестке дня – успешное проведение выборов в советы. Эта кампания очень сложная. Как говорит Валиев-агай, у кулака есть свои гражданские права. С юридической точки зрения кулак имеет право участвовать в выборах, может выбирать и быть избранным, как представляет он в своих мечтах. Но наша цель – как бы обойти кулака, чтобы он не был избран и сам не избирал. Нужно оказать небольшое давление на кулака как на класс. И приходится опираться на народ. Проводим открытые и закрытые собрания бедняков. Комсомольской работой волости руководит Шиган Насыров. Я провожу собрания женщин-делегаток. Избрание делегаток даёт положительные результаты в организации женского актива. Через них легче решать важные повседневные дела. Делегатка свободно приходит на собрания, потому что её выбрали. Если приходят двадцать делегаток, то у неё двадцать близких подруг, приятельниц.
Выборы в советы зимой 1926 года приняли очень  серьёзный оборот. Во всех деревнях идёт подготовка. В Мухаметкулуйском волостном центре выборы требуют особой настойчивости. Наряду с делегатами-мужчинами на предвыборную волостную конференцию крестьян должны прийти и женщины-делегатки, которые понимают свои задачи, более сдержанны, разбираются в идейных направлениях, умеют не разбалтывать некоторые секреты. Волостная конференция изберёт руководящий состав советов.
У Хайруллы-агай Кучукова и возраст преклонный, и достаток в его хозяйстве выше среднего. Но его отношение к жизни, его мысли кажутся серьёзными. Вечером, после пятничного намаза, Хайрулла приглашает служителей мечети к себе в гости. К вечеру мужчины с жёнами направляются к дому Хайруллы. Я живу на берегу реки Миасс, моё рабочее место в конце улицы. За день я несколько раз прохожу этот участок. Хозяйка дома Габида-апай, худощавая, работоспособная вдова. Муж её был муллой, был богатым. Двор, надворные постройки, сложенные из камня сараи, склады для зерна полны провизией. Чтобы зимой сэкономить дрова, трёхкомнатный дом закрыт. Для её семьи и меня есть удобный дом с двумя комнатами и кухней. За приезжающими сюда ответственными работниками кантона закреплён этот же дом Габиды-апай. Ещё в Аргаяше заведующая учебным заведением Бану сказала мне
- Иди к Габиде-апай, я тоже там жила. Очень хорошая Габида-апай. Мужа Габиды-апай неизвестные убили вилами и бросили под забором на берегу Миасса.
- После мужа осталась не молодая и не старая. Хозяйство и трое детей – тяжеловато, - говорит хозяйка. Её 16-летний сын Имам учится в техникуме в Уфе, 18-летний Зуфар, бросил учёбу и стал хозяином дома, второклассница Залифа тоже шустрая девочка, хорошо учится. Когда у меня есть свободное время, она даёт мне в руки мандолину и своеобразным голосом поёт
                Травой заросло,   
                Землёй засыпало,
                Не найду я могилу друга.
А Габида-апай в это время не сводит глаз с дочери, на лице её появляется печаль. Словам и мелодии этой песни она научилась у Муслимы-эсей.
Несмотря на то что Зуфару 18 лет, он тщеславен, любит хвастаться. “Моя скотина, моё хозяйство, мой запас зерна»,- вырывается из его уст. Иногда мать полусерьёзно-полушутя говорит ему: «В твоём хозяйстве ни одно бревно не положено твоей рукой, всё силами твоего покойного отца. Он и тебе дом кровью построил. Как хорошо говорить «моё хозяйство», а? В такие минуты он говорит “Ма-ма” и удивляется. “Ладно, не удивляйся, я прочитала твоё письмо Адиле, Адиля сама дала мне его прочитать”. Он опять говорит: “Ма” и краснеет и, чтобы забылись слова, касающиеся его, переводит разговор :
- В тот день мы, мальчишки, собрались за плетнём старика Шакира, секретаря волкома, и долго ждали, хотели его избить, да он не вышел”.
Тут и я сказала: “Ма”.
- Но изобьём. В тот вечер в волкоме горела лампа. Мы пошли на огонёк, он собрал там собрание бедняков, а нас не пустил. Если он будет так делать, мы всё равно побьём его.
- Не бейте Шакир-агая. Почему это он пригласил батраков? Они сами, наверное, пришли по делам”, – резко сказала я. Шакир-агай к батракам не имеет отношения; у них есть свой союз и человек, оформляющий договоры. В Кулуе ведь много батраков, им разрешено собираться на собрания, рассматривать нужные им законы, у них есть и членские билеты. Зуфар, ты, оказывается, нехороший. Я скажу Габиде-апай”, - предупредила я его. Он ещё раз сказал: “Ма”.
- Не говори, не говори, я и сам думаю, нехорошо бить старика Шакира. Поставлю кислушку и приглашу его. – Но поскольку он уже успел высказать противоположное мнение, его ”приглашу”  потеряло смысл.
    Каждое утро второпях пьём чай. Зуфар ухаживает за скотиной,
Муслима идёт учиться, а я, как всегда, отправляюсь на работу. Но сегодня я замешкалась. Габида-апай посмеивается: “Ты сегодня что-то принарядилась”. А я говорю: “ Днём не смогу придти, а вечером на девичьи посиделки хочу сходить. И так девчонки постоянно приглашают на свои посиделки. Какое это удовольствие плясать парами под их частушки на мелодию песни “Связала шаль”. Когда мы пляшем, шустрые мальчишки подглядывают в окно. Но что поделаешь, нельзя им с девчонками вместе веселиться. “Закон” они не нарушают. Интересно, сегодня так же будет?”
Габида-апай между делом говорит: ”На днях в мечети мулла из деревни Ялтыр  объяснял, что будут выборы в кантон”. “Ма”, - удивилась я. Какое отношение имеет мулла из деревни Ялтыр к жителям деревни Кулуево? Значит, он приходит в Кулуево, чтобы  разузнавать о выборах?
- Ялтыровцы не уважают этого муллу, и уроженца своей деревни муллу Магсума они тоже ненавидели. Магсум был очень знающим, но из-за притеснений куда-то уехал из родных краёв. Этот мулла приехал со стороны. Живёт в чужом доме, Он, наверное, был очень богатым. Жена муллы ходит в розовом атласном платье. Говорят, у них очень много шёлковых одеял.”   
По пути на работу заглянула к Шакиру-агай. Вдвоём с секретарём канткома Зиннатом-агай они, в клубах пара, пьют чай. Погода стоит холодная. Похоже, что Зиннат-агай замёрз, кроме как поздороваться, времени поговорить с ним нет.
       Зимний день короток, пока немного поработаешь, уже подходит время зажигать лампы. Двери волосткома целый день открываются и закрываются. Молодёжь, закутавшиеся в толстые шали делегатки  расспрашивают о делах, говорят между собой о том, что дни холодные, туманные, жалуются на холод: “Плохая погода и для людей, и для скотины, ой как холодно…”
С комсомольцем Гиниятом, которого все называют “батрак”, пошли к дому Хайруллы-агая. С Салимой, дочерью Хайруллы-агая, мы уговорились стать задушевными подружками. Она сегодня преподнесёт мне подарок подружки. Только переступила порог дома, как Салима тут же накинула мне на голову большой французский платок.
Здесь так же, как у нас, женщины сидят отдельно от мужчин.  Средняя дверь открыта, духота, женщины начинают шуточный танец с вёдрами, щёлкая по ним пальцами. На стороне мужчин играют на скрипке, мандолине.
Я, как приглашенная гостья, поздоровалась с каждым по отдельности. Есть и незнакомые женщины (енге), которых я до этого не видела. Когда одна из сидевших в переднем углу енге запела песню “Галия баныу”, нам всем пришлось замолчать. Не успели посидеть в тишине,  как она мелодичным голосом начала припевать “Связала я шаль”. Салима, щёлкая пальцами, пустилась в пляс, пригласив меня в пару. Одобряя парный танец, все запели дружнее.
Оказывается, Хайрулла-агай очень хорошо умеет угощать гостей. Подпоясан красным кушаком, на нём лёгкий казакин. Смотрит в нашу сторону:
- Ма! Незнакомая девушка у нас в гостях. Идём и на нашу половину, – широко раскинув руки, пригласил он меня к двери.
Приблизившись ко мне, произнёс:
- Ай-вай, как вовремя. Братишки, давайте попросим девушку из чужих краёв пройти раза два по кругу и угостить нас.
- Ай-буй, ладно, хорошо…
- Мы согласны… - или что-то похожее раздалось в ответ.
Хайрулла-агай вручил мне два бокала - один чёрный, другой  белый. Обвела взглядом гостей. Кулуевцы все знакомы. Только про человека средних лет, черноглазого, с чёрной бородкой, подумала,  “он, кажется, не из этой деревни”. Его одежда из синего сукна тоже нездешняя. Около кубэ с кислушкой сидит его хозяин  Сулейман. Наполнили бокалы, и мы с тамадой Сулейманом выпили. Я долго пила кислушку, хотя её в чёрном бокале было всего с ложку. Снова подошла с наполненными бокалами к сидевшим на почётном месте гостям, и хотя  не мастерица была петь,  запела:
                Дорогой вы гость для меня,
                Как уважить мне вас…
- Браво, молодец, сестрёнка, – сказал круглобородый с одобрением. – Так ты из чужих краёв, сестрёнка, я тоже приезжий, живу в деревне Ялтыр.
- Да, агай, на чужбине всегда скучаешь по родине, - выразила я ему своё сожаление.
После выпитой кислушки языки у сидящих на почётном месте заплетают. Те, кто на ногах, и сидящие около печки старики и молодые, покачивая головами, поют что-то невпопад.
  -  Что ты сделал? – стала я тем временем расспрашивать Салима.
- Ничего не сделал, только обувь в чулане перемешал, - отвечает он.
- Ладно, иди, исчезни, - говорю я Салиму.
Подросток Ахун Кучуков исполняет на скрипке песню “Вашеха”. Хайрулла-агай, мягко ущипнув меня за руку, говорит:
- Дела идут хорошо… Просим, чтобы ты сплясала.”
На голове у меня нет платка. Сняв с плеч французский платок подруги Салимы, накрылась им, и пошла плясать. Душой чувствую, что овладела вниманием гостей. Пляшу по-нашему, как пляшут в Кубаляк-Тиляу… Круг на полу расширяется. Ахун начал играть стоя на ногах, женщины заглядывая через среднюю дверь, ободряют меня, приговаривая “вот-вот”. Как будто никогда не видели, как пляшут.
Некоторые обычаи здесь такие же, как у нас. С той стороны, где сидят женщины, одна бросила платочек, другая – вязаные варежки. Из переднего угла богатые агаи кидают серебряные монеты, бумажные деньги. Хайрулла-агай собирают подарки. Кто-то сплюнул: “Не сглазить”. Внимание всех обращено на меня. Стали больше пить, всё чаще поднимая бокалы. Тамада Сулейман, подняв чёрный бокал, говорит мне:
- Пей, сестрёнка …
Сидящий в углу мулла из деревни Ялтыр:
- В том году в кантон избрали Саитбурханова. В этом году в кантоне должен быть свой человек. Саитбурханов из дальнегоТамьянского рода. Нужен свой человек – из рода
     Мухаметьяровых, - объясняет он.
Тем, кто путается под ногами, Хайрулла-агай открыто приказывает:
- Ладно, братишки, агай, идите домой, вы, кажется, начинаете скандалить. Ты тоже иди, Сулейман.
- Да, да, дружно поддержали его сидевшие в переднем углу. Не ценят угощение. Идите, идите, до свидания…
Одни, попрощавшись, другие, что-то бормоча, стали уходить. Они и сами ждали этого приказа. Не на пользу ли нашему делу, если человек 15-20 из гостей напьются до беспамятства. В одно мгновение на мне оказался длинный казакин из чёрного бархата, на голове мохнатая шапка-ушанка, на талии французский платок вместо пояска. Тяжело ступая, я начала плясать “Байык”, изображая старика… Сидящие на почётном месте громко рассмеялись, поперхнувшись слюной, встали с мест и  передвинулись поближе. Нигматулла-бай смеялся, закрыв голову скатертью. Мулла из Алтыра не успевал вытирать слёзы: “Это как в Челябинске цыгане на улице показывают комедию с медведями…”
Пока то да сё, на скрипке зазвучало “Связала я шаль”. Я сняла с себя казакин и продолжала исполнять по-кулуевски танец кулуевских девчат. Сидевшие поодаль, встав со своих мест, придвинулись поближе и, увлечённые “концертом”, стали чаще поднимать бокалы…
Шаймулла-агай, стряхивая с бороды и усов налипший снег со льдом, удивленно смотрит на меня, и взяв меня за плечи, слегка встряхивает:
- Почему устроили праздник? В зале волкома идут выборы. Чем вы тут занимаетесь?   
Небольшой испуг, замешательство. Гости не могут найти свою обувь, найдя обувь, не могут отыскать пару.
Я быстренько побежала на собрание. Голосуют по одному за внесённых в список делегатов на волостную конференцию. Народу много, женщины сидят по одну сторону, мужчины по другую. Народ выдвинул делегатов, которые могут быть избраны в волостной орган. На 20 мест выдвинуты 25 делегатов. Выборами руководит исполнительный секретарь волости Лутфулла Шаймиев. Последние минуты голосования.
Шаймиев объявляет: “21 человек избран единогласно. Собрание закрыто”. Участники собрания, выражая своё удовлетворение, потихонечку расходятся. А кое-кто, спотыкаясь и падая, спешит, чтобы принять участие в “выборах”, но сталкивается с расходящимся народом. Огни в зале потушены. Руководители избирательной комиссии готовятся к заседанию. Шакир-агай, увидев меня, говорит:
- Ма! Вернулась? Опьянела?
- Нет, устала.
- Мырдабай! Эй .. Багау! Проводите апай домой, поздно ведь уже, час ночи почти …
У Габиды-апай горит лампа-десятилинейка. В доме тепло. Зуфар где-то напился, уснул, не сняв овчинную шубу. Мы выпили по нескольку чашек чая.
- Ни тебя нет, ни Зуфара. Несколько раз приглашали на собрание, не смогла ведь пойти, - всё переживала и оправдывалась.. Габида-апай.
Судя по докладу председателя волостной избирательной комиссии, выборы были проведены, в основном, правильно. Каких-либо нарушений не было. Основная масса делегатов, выдвинутых на конференцию, бедные крестьяне и батраки. В группе батраков две женщины. Школьная уборщица  Хамида-апа тоже избрана.
    В волости три кулака – один из них  Хамитулла, сын кулуевского Ахметши-бая (богача Ахметши). Удивило то, что на волостную конференцию был избран старый атаман кулак Сергей Зайко, хотя на верхней заимке было всего восемь хозяйств. Ответственным необходимо ещё быть начеку. Мы были обеспокоены таким положением дел.
Как говорится в поговорке азербайджанского народа “Сто друзей мало, один враг много”, у кулака совсем другое классовое лицо.
Работники культуры волости в любой работе, в любой кампании проявляют очень большую активность. Коллективом отдела пропаганды при отделе партии руководит завуч 7-летней школы  Ямал Кабирова. Призыв середняков к единству, к коллективной жизни, поворот партии к деревне, доведение её задач и обязанностей до народа – вот основная наша работа. В то время местные партийные организации, комсомол, все руководители и служащие выполняли повседневную работу как большую кампанию. Этого требовала от нас жизнь      
По плану волостная конференция должна за два дня завершить свою работу. Члены избиркома готовят мандаты для делегатов, которые должны приехать на конференцию. Мы, молодёжь, не зная  усталости, не обращая внимания на голод и жажду, готовим очень содержательный концерт для делегатов.
До начала работы волостной конференции оставалось два дня. В конце рабочего дня Хамитулла, сын бая Ахметши, приносит    “новую” и “неприятную” , по его мнению, весть:
- Меня забирают в солдаты, староста велел, чтобы завтра к 10 часам я прибыл в Аргаяш, а меня собрание избрало, что делать, отец велел сходить и узнать.
- Парень, тебя в солдаты призывает военком, никто не имеет права нарушить приказ. То, что ты избран, остаётся в силе. Ладно, братишка, давай служи и возвращайся, - говорит Лутфулла Шаймиев.
Хамитулла долго думал и потом сказал:
- Значит, я с вечера отправлюсь в дорогу – и пошёл домой.
Во время регистрации делегатов председатель Татырского сельсовета говорит:
- От нас не будет двух делегатов. Один болен. А старик Сергей с Верхней Заимки поехал на пяти лошадях в Челябинск за сеялками. Я сам его послал. Я и не знал про собрание. А Сергея взяли и выбрали делегатом. Он мне похвастался: “Съезжу-ка я в волость, приедут из кантона, так я им задам вопрос о земле”.  Всё ему земли мало.
- У вас, товариш Халфин, - говорю я, - выборы прошли слабо, избраны всего две женщины. Доклад счётной комиссии о выборах  тоже неважный.
- Грамоты не хватает, - оправдывается Халфин.
Первая часть доклада посвящена международному положению,
успехам, достигнутым под руководством партии В.И. Ленина, сегодняшним задачам – подъёму крестьянских хозяйств, сельского хозяйства, улучшению жизни. Много примеров, демонстрирующих нерушимый фундамент советской власти.
Во второй части доклада отмечены успехи и недостатки по Аргаяшскому кантону,  а также показано, как на практике противодействовать стремлению крупных землевладельцев, живущих на отдельных заимках Куншакской, Волчьей волостей, а также владельцев заимок в Кулуевской волости  “оставаться хозяевами”. Основная сила в руках крестьян, - сказал докладчик и призвал к единству и совместному нанесению удара.
Мы, несколько человек, ведём протоколы конференции. Среди сидящих в зале в глаза бросается то ли больной, то ли пьяный мужчина. В перерыве я приглашаю его в кабинет волкома комсомола.
- Агай, Вы больны? Среди нас есть фельдшер, - говорю я.
- Нет, я не болен, - говорит он, - расчувствовался почему-то. Сколько испытаний мы перенесли, чтоб завоевать эту власть. Я в Петрограде Ленина видел своими глазами, слышал своими ушами. Вот это прошлое всё время у меня перед глазами.
- Вы ведь из деревни Татыр? Где работаете?
- Во взаимопомощи. Привожу из Аргаяша в кооперацию зерно, технику.
- Как живут татырские богачи? – спрашиваю я.
- Татырские богачи безоговорочно предоставляют подводы для доставки техники. Но о том, чтобы отдать земли в артель-кооперацию, и думать не думают. К слову сказать, я иногда проявляю терпение. Этих семь-восемь кулаков я один могу уничтожить за одну ночь. Очень я на них зол. Гильман-бай удивляется: “Если я посажу много зерновых, то выполню государственный план, но ведь план и госпоставки всё время растут. Раз так, не буду сеять зерно, категорически откажусь. Всё равно не ценят нас”. Я ему говорю: “Гильман-карт, какие у тебя хорошие сельхозмашины. Разве работая на этих машинах, ты не пользуешься государственной землёй? Мало того, тебе в тягость сдавать зерно государству, ты всё неистовствуешь”, - говорю я ему.
- Сабир-агай, - говорю я ему, - требуется “терпенье”, как вы сами говорите. Докладчик объяснил, что в скором времени все крестьяне в деревне и бедные хозяйства будут работать сообща. Сейчас для нас важно требовать от кулаков уплаты налога, выполнения госпоставок, даже за скотину пусть тоже рассчитываются зерном. Кулак будет препятствовать коллективизации, но нужно суметь победить его.
     Делегаты кантона, руководители волкома и волости добились, чтобы делегаты активно участвовали в конференции, и дали ясные и исчерпывающие ответы на все вопросы, даже не относящиеся к  конференции.
Проводимая партией политика в отношении деревни сохранила доверие в сердцах людей. Впечатлениям нет предела. Избираемых в руководящие органы  по одному ставят на голосование. В адрес каждого дружно раздаются голоса: “Хорошо, он сможет работать”. На этот раз в состав волости было избрано больше людей, чем обычно, и отделов тоже стало больше.
Председателем волости назначен Таймас Шафиков. Таймас Шафиков родился в деревне Куйсары Мухаметкулуевской волости, в бедной крестьянской семье. Большевик-революционер. Сам Таймас, его отец и родной брат Мухаметша участвовали в Октябрьской революции и гражданской войне.  Мухаметшу белые в Челябинске взяли в плен и расстреляли.
Прошедший боевой путь Таймас Шафиков (1926 год) в двадцать семь лет избран председателем Мухаметкулуевского волисполкома. Он и сегодня стоит у меня перед глазами, в серой  шинели, на голове шлем.Через несколько дней Таймаса Шафикова изберут председателем БашЦИК. В 1926 году самый младший брат Таймаса-агай Сагинбай стал секретарём комсомольской ячейки в деревне Кулсары и руководил работой батраков. Сагинбаю было всего 17 лет.
     Они оставили неизгладимый след в укреплении советского строительства в нашей стране,  думаю я, вспоминая их.
На совместном заседании волкома партии и партактива рассматривается вопрос об итогах выборов. На всегда озабоченном лице Шакир-агая сегодня написано удовлетворение.
- Молодёжь, комсомольцы, учителя, союз батраков получили много поучительного от этих выборов. Выражаю вам благодарность. Мы ведь проложили путь, достойный большой похвалы. Выполнили самое важное поручение. Партия ставит перед нами всё новые и новые задачи. Впереди много работы, будет и тяжёлая. Увеличить мощь и вес социалистического хозяйства, коллективно трудиться – такие задачи будут стоять
      перед нами в будущем, друзья, - сказал он.
 Политработа в Кулуевской волости изо дня в день приобретает новые формы. Созданным при волосткоме кружком по охране здоровья руководит главный фельдшер райбольницы Матрёна Астаховна. Большая часть кружковцев – женщины. Для них установлены определённые дни. Матрёна Астаховна – дочь кузнеца Катав-Ивановского завода, большевика Андриянова.
- Я дочь большевика, отец участвовал в революции. Встречался с В.И. Лениным, - рассказывала она, вспоминая молодость. Когда мне было 12 лет, мы 3 девочки и 2 мальчика, нанялись работниками к господину фельдшеру Катав-Ивановского завода. Днем работали по дому, ухаживали за скотиной, а вечером господин фельдшер приглашал нас  к себе в кабинет и всех пятерых учил читать, особенно втолковывал нам медицинские знания. Но он не хотел, чтобы кто-нибудь знал об этом. Приказ фельдшера мы держали в секрете. Я даже отцу и матери боялась говорить об этих уроках. Я не знала, что отец дружен с фельдшером. Нам всем выдали свидетельство медсестры. Началась война, я участвовала в гражданской войне, а когда в стране наступил мир, поступила в Челябинское медицинское училище и получила среднее образование. Через год меня направили в Аргаяш, а затем в Кулуево. Очень люблю работать среди народа. И по-башкирски неплохо разговариваю. Башкирская девушка Галия, работая в больнице, освоила профессию медсестры. Я её отправлю учиться. В Кулуево будет свой врач, - искренне говорит Астаховна.
За счёт делегаток увеличилось число женщин-руководителей, работающих в советских органах. К весне из женского отдела канткома пришло много инструкций-призывов за подписью Хатимы-апай. Они призывали не пускать на самотёк проводившийся в каждой деревне праздник “воронья каша” и содержали чёткие рекомендации по повсеместному проведению массовых работ.
“Воронья каша” проводится и в наших краях - в Тамьяне, Тиляу и Табыни. А здесь она немного отличается. Праздник “воронья каша” своего рода малый сабантуй. Наша задача – создать комиссию для вручения подарков на этом празднике, организовать через кооперацию продажу промышленных товаров, а также устроить красные уголки. На “воронью кашу” приходят пожилые женщины, снохи и девушки. В Кулуевском волостном центре “воронья каша” проходит как большой сабантуй. В пятницу с утра на поляне на берегу реки Миасс поставили большие котлы, в которых обычно готовят корот, чтобы варить кашу. Варить кашу назначены женщины, которые хорошо готовят. Пшеничную, ячменную, овсяную крупу кладут по-отдельности в котлы и советуются:
- Гульзифа, давай в этом котле сварим с мясом, в этом на молоке,  а в этом из одной овсянки, добавим масла и раздадим воронам.
- Самоваров больше понадобится, кооперация продаёт и чай, и монпасье, пусть бабушки пьют чай и наслаждаются, - смеются они, искренне радуясь.
“Воронья каша” – это исключительно женский праздник. В этот день мужчины без единого слова возражения занимаются хозяйством, ухаживают за скотиной.
Мужчины к “вороньей каше” и близко не подходят. Приходят только гармонисты и скрипачи, да и это подростки. Такой радостный и такой свободный праздник. Совершеннолетние девушки без платков, молодые невестки закрыли лица платком. Бабушки, усевшись  вокруг самовара, пьют чай.
Одна группа смеётся, веселится, пляшет, другая группа в красном уголке рассматривает рисунки в журнале. Заведующая учебным заведением даёт пояснения к рисункам в журнале “Крестьянка”, изображающим жизнь женщин-рабынь, работающих на бояр. В другом месте певцы состязаются в исполнении песен “Колой кантон” и “Аргужа”. Здесь висят несколько метровых кусков ткани, предназначенные для победителей. К слову сказать, жители Кулуева, как мужчины, так и женщины, по-своему и с большим талантом исполняют песню “Колой кантон”.
                Их суд в их собственных руках
                Что б мы ни сделали - свободны, говорят.
Эти слова особенно проникновенны. В кантонах царской России, особенно в таких, как Кулуевский кантон, попирали человеческую честь, порождая в душе злобу и ненависть. Слова этой песни напоминают о том, сколько унижений и оскорблений испытали в истории наши кровные родичи.
Девочки-школьницы поют хором. Ученица шестого класса Гаухар Кучукова читает стихотворение:
Плавала по воде, ходила по стране,
Ты молодая героиня, дочь страны.
Ты дочь страны, ты звезда счастья
В будущей стране счастья.
Произнося последние строки стихотворения, Гаухар горделиво подняла руки к просторам неба, ввысь и вширь.
В этот момент казалось, что в нашей стране восходит звёзда женского счастья. Прошедшая комсомольскую закалку Валентина Терешкова первой окинула взглядом небесные просторы, высоту неба. Дочь страны, звезда счастья нашей страны, встретилась с  мигающими нам издалека звёздами.
Услышанное ушами, увидишь глазами – гласит народная поговорка. Если подумать, сколько времени всего-то прошло. Башкиры, считавшиеся одной из вымирающих наций, благодаря революции выпрямились, ожили, развивают ум, познания и устраивают свою жизнь, строя в союзе с рабочими и крестьянами   наше государство.
“Воронья каша” стала местом встречи женщин, местом их веселья, их интимных разговоров. При советской власти мы обогащаем этот обряд, стремясь повысить общественную активность женщин. Все  очень активно и с большим желанием участвуют в празднике. Повара ставят перед гостями большие миски с кашей. Другие, нацедив в ведра деревянным ковшиком кипящее жёлтое масло, поливают кашу в каждой миске. Над головой стаями летают вороны. Они знают, что им тоже достанется угощение.
Птицы, бедняжки, вам я тоже сварила целый котёл овсяной каши. Сейчас, сейчас, вот только налью масла и раздам, - кричит Гульзифа. Гульзифа-енга хлопочет у казана, где варится каша для птиц.
Природа нашего Урала вызывает восхищение. Сверкая течёт река Миасс, берега её утопают в зелени. Ивы, склоняясь,  приветствуют трудолюбивых кулуевских женщин. Ни страха, ни боязни, это праздник равенства и свободы.
И ячменная каша с кусками мяса, и  сваренная на одном молоке пшеничная каша очень вкусные. На поляне ни дуновения ветерка, запахи копчёного мяса, каши, масла никогда, кажется, не исчезнут. Это – примета благополучия…
Аргаяшская кантонная конференция избрала председателем верного сына партии Саибурханова, хотя он из рода Тамьян. Его знали как виднного партийного деятеля из деревни Ахуново Тамьян-Катайского кантона. Такое было время. Саитбурханов Мухип по поручению партии начал в Аргаяше работу по советскому строительству.
Август 1927 года.  Я готовлюсь ехать в Уфу для продолжения учёбы. Как-то раз зашла по работе  к председателю кантона.
- Вот был в избирательной комиссии, - начал Саитбурханов. Из Уфы один артист приехал набирать мальчишек и девчонок из  окружающих деревень в театральный техникум. Он умеет выявлять талантливых людей. Но всё–таки и меня пригласил. Молодёжь пела, плясала, рассказывала стихи. Одного парня отправил в коридор и говорит: “Ты сейчас войди с очень агрессивным, сердитым видом. Вот парень, громко топая, встал перед комиссией и , подняв кулаки, говорит грубым голосом:
- Буржуи, контры, я вас всех уничтожу! – Хоть и нельзя это делать, но мы не удержались, прыснули со смеху. Тот парень вернулся и говорит: “Агай, вы не сердитесь, я ведь это в шутку”.
По крупинке растут кадры коренной нации – башкир. Партия ставит жёсткие требования к подготовке национальных кадров. Во все учебные заведения спускают проценты приёма на учёбу башкирской молодёжи.
Башкирский Обком партии уделял Аргаяшскому краю особое внимание. В период партийного, комсомольского, советского строительства в Аргаяш направляли самых видных руководителей, хорошо проявивших себя в работе. К примеру, товарищ Булатов в 1925-26 годы работал секретарём канткома. Вафина Хатима, Абызбаев Ибрагим, Саитбурханов Мухип, Казаккулова Муслима, Исхаков Мубаряк, Буляков Сагит, Шайбакова Зулейха, Курамшина Рахима и я – все мы работали по поручению Обкома партии.
Я тоже попрощалась с Кулуевским и Аргаяшским краем. Надо было закончить последний курс партшколы.
На этот раз моей спутницей была Магинур Тулькубаева из деревни Кайыклыкул. Писать и читать она умеет, будет сдавать экзамены на первую ступень Уфимской партшколы. Когда ехали в Уфу, она в поезде сняла с рук браслеты, кольца, серебряные серьги с ушей  и положила на дно чемодана. Братишке Магинур Тулькубаеву Гаттару кантком комсомола тоже дал направление на учёбу. Гаттар, по возрасту хотя и моложе Магинур, но намного умнее её. Он ведь парень. С малых лет учился в шкопе, знаком со всеми предметами. Хотя двери школы для Магинур были открыты, дверь дома была не всегда открыта. “Бывало, я неделями не могла учиться. Всегда слушалась родителей. Скажут, не ходи в школу, работы много, - и ничего не поделаешь”, – рассказывает Магинур.
В нашей молодости не было такого, чтобы учились с первого по десятый класс. Если бы руководитель Тамьян-Катайского канткома Ишмуратов не рассказал мне о строении Земли и я не  сдала бы экзамена, повторив слово в слово его объяснение, разве я  получила бы высшее образование? Конечно, не получила бы. Как старательно принимал участие в моей судьбе директор партшколы Зиннат-агай. Я преклоняюсь перед старшими товарищами, прошедшими большой трудовой путь.
Когда в 1924 году на экзамене для поступления на первую ступень партшколы у одной девушки из сельской комсомольской ячейки (кажется, из Бураевских краёв) преподаватель спросил:
- Какая у нас власть?
- У нас башкирская власть, - ответила Галима.
- Существуют капиталистические страны?
- Откуда? Ведь во время революции Красная Армия совместно с партизанами уничтожила их. Ленин руководил революцией и победил.
Наша Галима думала, что кроме Башкортостана на свете нет других стран. И что Ленин трудился в Башкортостане. Но всё-таки Галима немного знала о Ленине и не спрашивала с удивлением, как я, мусульманин он или нет. После экзамена Галима поделилась своими мыслями со слушательницей второй ступени Тамарой. Тамара ей говорит:
- Сестрёнка Галима, капиталистические страны не только существуют, они прямо сегодня готовы окружить советскую страну. Галима со страхом:
- Тамара-апай, неужели опять будет война? (В душе у людей всё ещё слово “война”). Потом, собравшись с мыслями, - На какой же войне победили в нашем Башкортостане? Не с капиталистами, но с кем бы ни было, наши всё равно победят, – уверенно повторила она свою мысль.
Не побоялись руководители партшколы, что в сознании у неё ещё царит путаница, приняли Галиму слушателем в партшколу. Галима оправдала доверие, прошла славный трудовой путь, работала в библиотеке, в комсомоле, в аппарате райкома.
В последний год учёбы в партшколе, мы, как говорил мой земляк Ахмет Хадисов, продолжали учёбу по Дальтон-плану, знакомились с высокими достижениями теории марксизма-ленинизма, а на основе “Капитала” Карла Маркса изучали политэкономию, диалектический материализм. С Дальтон-планом в руках слушаем  лекции, и после самостоятельного изучения,  составляем, пользуясь планом, тезисы, на учебных конференциях сами читаем лекции. Вот здесь и проверяются наш труд. Здесь и обнаруживается, какими знаниями ты овладел.
В Уфе растёт число учебных заведений и число учащихся. Мы начали посещать собрания городских студентов. Два-три раза в месяц организуются коммунистические субботники. Участвуем в разгрузке барж с дровами на Белой, убираем территории городских парков и прилегающие к заводам районы.
Это период, когда в Уфе быстрыми темпами развивается культура. Мы знаем в лицо Губая Ахметшина, Даута Юлтыя, Газиза Альмухаметова, Тухвата Янаби, Булата Ишемгулова, Габдуллу Амантая, стоявших у истоков развития нашей литературы и культуры. Из подрастающей комсомольской молодёжи – Сагит Агиш, Гайнан Амири, Салях Кулибай, Мухаметьяров Хай, Батыр Валид, Мухутдин Тажи, Габдулла Аминев -  наши современники.
Благодаря тому, что работе женщин в своё время уделялось особое внимание, количество женщин-руководителей по всей республике, как в городе, так и в деревне, значительно увеличилось. Да и в театре сейчас не ищут “танцующих девушек”. Выросло  поколение башкирских девушек, которые в исполнении песен, танцев и других ролей являются достойной сменой покойным Бадар-апай Юсуповой и Тансылу-апай Рашитовой.
В те годы артисты, ораторы, будучи организаторами,  завоевали любовь широких масс. Невозможно наслушаться исполнением “Мокамай” руководителем башкирского театра Магадеевым. Такие выступления были поучительны для нас. Наши молодые души воспринимали всё как духовное богатство.
В эти годы меня избрали членом партбюро партшколы. Мы оказывали помощь в выпуске стенгазет, в проведении партийно-массовой работы, стоявшей на повестке дня. Наша партшкола взяла шефство над деревней Киишки Кармаскалинского района.
Снабжаем книгами, брошюрами, журналами красный уголок деревни. Жители деревни принимают нас с любовью. Устраиваем хотя бы небольшие концерты, сельская молодёжь помогает нам. Не нравится мне только, что молодые парни и, особенно, девушки носят на ногах лапти. Но жители Киишков трудолюбивы, выращивают картофель, овощи, в домах чистота, посуда блестит. Люди открыты, прямолинейны.
Летом мы добирались до Киишков на лодках по Белой. Жители Киишков считают нашу партшколу своим домом, приезжая в Уфу на рынок, приходят к нам, решают свои проблемы, на праздники приезжают в гости.
Приближаются дни окончания учёбы и начала трудовой жизни. Никто не мечтает остаться в городе. Будет большим счастьем бороться за право получить документ с направлением на любую работу в любой кантон Башкортостана. Особенно важно уметь применять полученные знания в работе. На повестке дня стоит задача укрепления фундамента социалистического строительства, ускоренного развития всех отраслей народного хозяйства (промышленности,  сельского хозяйства, кооперации) и повышения их мощи.
Весной 1928 года, после окончания второй ступени партшколы, я приехала к себе на родину, в Тамьян-Катай. Кантком партии поручил мне руководство политмассовым отделом при Кубаляк-Тиляуском волкоме. Идеология частной собственности среди крестьян, особенно в крепких хозяйствах, порождает время от времени путаницу в головах. Нам предстоит проложить путь  коллективному хозяйству.
Безошибочное и точное осуществление предложенной партией тактики  победы социалистического строя в деревне – трудно это или легко, все силы  брошены на выполнение этой задачи.
В этот период нельзя было медлить с организацией политического воспитания крестьянских масс. Выходных не было. Поездки не оплачивались, когда пешком, когда верхом на лошади, превращая ночь в день, мы были призваны на ударный фронт. Не жалели ни сил, ни времени.
Покойный Сабир-агай Янгиров, будучи инструктором канткома, провёл в волостном центре заседание с участием секретарей сельских партячеек и комсомольских активистов. Рассматривались очень важные задачи. Не заметили даже, что было уже почти 4 часа ночи. Объявили перерыв на один час. Сев в уголке, я тоже вздремнула. Проснулась, смотрю –  кто где сидел, там и заснул. Сабир-агай положил голову на бумаги и спит сладким сном. В то время одного часа сна в сутки было достаточно для того, чтобы человек снова стал работоспособным.
Комсомольская и партийная работа в деревне строилась на коллективизме. Должности начальника и в помине не было. Директор ли школы, рядовой ли учитель, врач или председатель кооперации, бухгалтер или продавец  - все как одна семья.
Здание нашего волкома и волостного исполкома  от 7-летней школы отделяет большая дорога. Школа расположена ближе к береговому склону. Школьные учителя - молодые коммунисты и комсомольцы Азнабаев Касим Кутуевич (позже в Уфе заведовал сельхозотделом в Башгосиздательстве), Ишбулатов Гайнулла, Бахтизин Загит (стал директором Уфимского нефтяного техникума), Гаффаров, Асанбаев заходили обычно между уроками в волком, чтобы узнать, как идут дела. Спрашивали, нет ли каких-нибудь поручений.
Товарищам только скажи: “После занятий нужно бы сходить в расположенную в 5-6 километрах деревню и провести собрание”, и они охотно соглашаются. Более того, на второй день они и на занятия успевают. Где там произносить слова “устал”, “утомился”!  Об этом никто и не заикался. Удивительная сила управляла ими. Вы, друзья, много сил вложили в жизнь страны. На землях, по которым вы, быстро шагая, ходили пешком, сегодня гудят могучие трактора, комбайны, автомашины, горят электрические лампы, в домах телевизоры, во дворах мотоциклы и легковые машины. В каком достатке живут крестьяне, считавшиеся прежде беднотой. Нельзя не признать этого. Мои товарищи по работе ничем не запятнали себя.
В этом месте вспоминаю полные горечи слова секретаря волкома партии в Кубаляк-Тиляу. Не то жалуясь на нехватку культурных кадров, он сказал однажды:
- В волость входят 48 деревень. В волости много активистов. Будь у нас человек 50-60 таких, как Азнабаев, Бахтизин, Ишбулатов, Гаффаров, Асанбаев, Вахап Калямов, Хусаин Казаккулов, Хадый Юлдыбаев, Камал-апай, Гуззя, Халяф Мингажетдинов, мы в Кубяляк-Тиляу уже сегодня построили бы социализм.
С такой поспешностью думал он, и эта спешка была правильной. Не то было время, чтобы не спеша работать и не спеша жить.
Мне как руководителю полит-просветительской работой приходилось организовывать в волостном центре и в деревнях бесплатные уголки для составления заявлений, выдачи  различных объяснений, справок, а также повсеместно вести столы вопросов и ответов. Кто бы то ни был: крестьянин, богач, мулла – каждый  получал ответ, могущий успокоить и удовлетворить его. Много, очень много тех, кто обращается с просьбой о помощи. Иногда приезжают на запряженных лошадях за 35-40 километров. Кое-кто, наслушавшись всяких наставлений, касающихся коллективизации, колхозной жизни, в душе не веря им, ищет ответ на  головокружительные слухи и происходящее.
Однажды в волостной дом учёбы зашёл житель деревни Чурагулово. Поздоровавшись, он так начал свою речь:
- Сестрёнка, я вот что хочу узнать. Скажите, пожалуйста, кто я?
- Ты Мунир-агай, - говорю я.
- Зовут меня Мунир, но кто я – крестьянин или богач?
Я ничем не выказала своего удивления. Этот вопрос беспокоил многих.
- Ты, Мунир-агай, крестьянин из деревни Чурагулово, по ведению крестьянского хозяйства числишься середняком. Что здесь предосудительного? Ты трудолюбивый сельский крестьянин-середняк, - пытаюсь я изо всех сил втолковать ему.
Мунир-агай повеселел, даже голос его зазвучал громче:
- Сестрёнка, вот ты так говоришь, а в нашей деревне мне надоели. Ты, Мунир, зажиточный, - говорят. Как я могу быть зажиточным? Не нужно это мне - зажиточный. В Чурагулове на крестьянском собрании избирали делегатов на волостную конференцию, меня не выбрали, сказали, что я зажиточный. В 1921 году отец и мать умерли от тифа. Остались вдвоём с братишкой с одной коровой. Женился совсем молодым. Купил жеребёнка, появилась лошадь. Государство дало в долг зерно, посеяли. Мелкого скота прибавилось, поправили доставшийся  от отца дом с надворными постройками. На сегодняшний день у нас с братишкой на двоих две коровы, две лошади. Работаем, жизнь улучшилась. Если сегодня вдруг организуют колхоз, я тут же вступлю в него вместе со скотиной. Что будет в стране, той  дорогой пойду и я. Не хочу быть зажиточным, сестрёнка, - закончил он разговор.
Невозможно не поверить словам Мунир-агая, сказанным по крупице от всего сердца. Хотя Мунир-агая и не выбрали, я попросила его приехать на волостную крестьянскую конференцию. Он очень внимательно слушал доклад “Политика партии в отношении крестьянских хозяйств”, сделанный на конференции Касимом Азнабаевым
В те годы началась организация колхозов, и Мунир-агай, ненавидевший слово “зажиточный”, первым вступил в колхоз. Ему поручили ухаживать за обобществлённой скотиной (по-сегодняшнему на ферме). С этого дня и до выхода на пенсию по старости Мунир-агай работал в животноводстве, и его всегда хвалили.
Не позволять широким слоям населения сбиваться c пути или уклоняться от него, изобличать людей, препятствующих коллективной жизни – вот на чём основывалась наша повседневная работа… Собрания, беседы проходят при участии большого количества людей. Сельские активисты поддерживают тесную связь с руководителями волости. Мы стараемся, чтобы народ был уверен в своём будущем.
На протяжении всего года проводится 45-дневная подготовка  в Советскую Армию. Кроме подготовки к армейской службе, создаются кружки по изучению истории партии и комсомола, устраиваем концерты и спектакли, показывает примеры коллективного труда в деревнях. В какой бы форме ни проводилась повседневная работа, в основе её лежито воспитание верности своей родине.
В один из дней, загруженных бесконечной работой, я получила постановление партбюро Тамьян-Катайского канткома, в котором говорилось о направлении меня на учёбу в Казанский коммунистический университет. Казань, комуниверситет. Партия ставит перед мной задачу глубокого изучения теории марксизма-ленинизма.
Я отправилась в столицу Татарии Казань. Казань оказалась  очень большим городом. Народ приветливый, в разговоре мягкий. Татарский народ не такой уж чужой для башкирской нации. Хотя мы не встречались, но знаем его по татарской литературе. Известно, что и по развитию культуры он впереди. По сравнению с Уфой, в Казани больше рабфаков, техникумов и высших учебных заведений. Говорят, приезжие из разных национальных столиц получают в этом городе образование и возвращаются в родные края. Если на вопрос «Что ты делаешь в Казани?» - ответишь: «Варюсь в котле знаний» - это не будет ошибкой .
Для меня началась незнакомая жизнь. Когда я жила в Уфе, к нам из деревни приехал один агай. Утром встал и, посмотрев в окно, говорит: «Сегодня будет хорошая торговля на базаре, народу много идет». Так как он жил в деревне, то только на базаре видел много людей. Я тоже сделала вид, что смотрю в окно, и говорю: «И правда, оказывается, много народа идёт». Не захотелось ему обьяснять:
- Они идут не на базар, а на работу на заводы и фабрики. Зачем мне бросать тень на его мнение о базаре.
Так вот, как говорил этот агай, в Казани тоже много народа, грохочут трамваи и другие виды транспорта. Это требует от меня большей ловкости. В один из дней меня пригласили на мандатную комиссию. Вошла, тихо открыв дверь, и поздоровалась:
Один товарищ сказал мне:
- Мандатная комиссия принимает тебя и разрешает сдавать экзамены. На какое отделение,  решит экзаменационная комиссия.
- Спасибо, - сказала я членам комиссии.
Впереди экзамены, ох, какая трудная задача стоит передо мной. Проходя по широкому коридору, вспоминала: «Здесь тебе нет белорецкого Ишмуратова, чтобы объяснить про землю, а потом пригласить на комиссию».
Экзамены проходят в самых разных кабинетах. Один товарищ засыпал меня вопросами о печати. Он спрашивает по-татарски, я отвечаю по-башкирски. Вроде не теряюсь. Самым последним сдавала экзамен по русскому. И там я постаралась. Удивляло только то, что результаты экзаменов не объявляли. Оказывается, есть ещё одна комиссия, ещё более высокая. Приглашают туда, и экзаменаторы по разным предметам объясняют директору, и тут же слышишь решение директора.
Самым последним взял слово преподаватель русского языка: «Очень плохо сдала по русскому языку», - дал он отзыв.
Директор университета Вульфович сказал, посмотрев на преподавателя русского языка: «Может быть, не так уж плохо было. Что нам делать? Мы не можем предъявлять этому товарищу   требование знать русский язык наравне с русскими товарищами. Даже если она плохо сдала. У себя на родине она будет работать на своём языке. Вы стали студенткой университета, желаем успеха», - произнес он, глядя на меня.
Какая прекрасная пища для души эти заветные слова. В знак моего искреннего удовлетворения, я склонила голову и вышла.
Какие бы добрые слова я ни посвятила старому большевику Вульфовичу, их, наверняка,  будет недостаточно.
Директор Казанского комуниверситета Вульфович, еврей по национальности, человек маленького роста, худой, с седоватыми курчавыми волосами, лет пятидесяти пяти. Как я уже сказала, маленького роста, но с большим сердцем. Когда слушаешь его тихую речь, ощущаешь душевный подъём.
Думаю, читатели поймут меня правильно. Я с уважением вспоминаю  товарища Вульфовича не только из-за того, что он  проявил ко мне милосердие. Он на самом деле был крупным руководителем, прошедшим большой и нелёгкий трудовой путь. Университет готовит тысячи кадров для партийной работы. Представителей разных национальностей. А Вульфович очень чуток к национальным кадрам. Если бы другой сказал: «Ты плохо знаешь русский язык, мы не можем принять тебя в ряды студентов» - что бы я тогда делала? Ничего не поделаешь, пришлось бы ехать обратно. А каким внимательным он был к людям! Мало того, он ещё и настроение мне  поднял, сказав: «Раз плохо знает русский язык, на  родине будет работать на своём языке».
Моя судьба с молодости находилась под присмотром таких крупных руководителей. Моё сознание, мировоззрение с ранней молодости  крепло, основываясь на верности коммунистическим идеям.

                *                *                *
Однажды, когда я пришла в университет, у меня в голове промелькнула мысль: «не на митинг ли собрались», потому что  собралось довольно много людей. Все взгляды устремлены в одну сторону. Слышу слово «факультет». Я, вытянувшись,  тоже заглянула в список, в нём сотни имён. Среди них есть и моя фамилия. Указано время приглашения в аудиторию. Я поднялась на третий этаж. Ждём, несколько педагогов, проходя мимо нас, поздоровались и заняли свои места. Тихо-тихо сидим. Нас приняли на отделение прессы. Тех, кто будет учиться на отделении прессы, разделили на три группы: татарское отделение, русское отделение и отделение малочисленных народностей. Обьявили, что деканом будет Мурти Якуп. Студенты татарского отделения отделились и ушли в другую комнату. Смотрю я: называется татарское отделение, а каких только национальностей нет среди нас: татары, башкиры, казахи, узбеки и другие.
На этом заседании декан факультета газетной журналистики Мурти Якуп обьяснил нам, что мы будем работниками печати и вкратце ознакомил нас с учебными программами. Из Башкирии нас оказалось трое. Низам Карипов по собственному желанию перешёл с татарского рабфака в университет. Шамсутдинов родом из Кармаскалинского района. Его направил уфимский кантком партии.  Декан Якуп Мурти оказался тем, кто на приемном экзамене задавал основные вопросы по прессе. У меня не было опыта работы в газете или журнале, я никогда не видела типографской техники, но, будучи партработником, я хорошо усвоила, что печатное слово имеет огромное значение для партии, являясь его сильнейшим оружием.  Тяжело ли мне будет учиться или учёба пойдёт легко, этого нельзя знать. Но то, что я попала на факультет подготовки кадров для журналистики, меня очень обрадовало. Мой земляк Низам Карипов оказался мастером пера, живя в Казани, он усиленно занимался литературой. Второй раз прочитал роман Галимьяна Ибрагимова «Наши дни». Мы подружились и сидели обычно за одной партой.
Учебные программы безжалостно сложны. Ведь это комуниверситет! Для прочного усвоения учебной программы, разработанной на основе теории марксизма-ленинизма, требуется много усилий и правильное использование времени. Напряжённо начался первый учебный год. Таким, как я, тяжело изучать русский язык, географию, математику, татарский язык и литературу. Русский язык преподаёт профессор Никаноров (чуваш по национальности), он с большим увлечением учит нас.
Не все люди могут одинаково успевать по всем предметам. У меня плохо с географией. Преподаватель географии Уральский в начале каждого урока первым делом вызывает меня к карте, даёт указку в руки и заставляет показывать разные страны и рассказывать об их политико-экономическом положении. О политическом положении стран я могу правильно рассказывать по прочитанным изданиям, но найти и показать эту страну на карте я не в состоянии.
В те дни, когда у нас был урок географии, товарищи подшучивали надо мной: «Душечка Юлдыбаева, сегодня твой день держать ответ». Но держать ответ приходится каждому. Миннибаеву с казанского порохового завода – по татарскому языку, Шагиеву из  Алабуги многие предметы даются с трудом. Сабирова из далёкой Сибири легко усваивает русский язык. А уйгурский парень Каримов  по всем предметам учится хорошо. Нет сомнений, что он будет очень хорошим работником у себя на родине.
Мой земляк Карипов переживает из-за того, что я плохо знаю карту:
- Я удивляюсь тебе, как хорошо ты в прошлый раз рассказала об экономике и политической жизни в Индокитае, а на карте не  можешь показать. Что это такое?
- Хорошо было бы, если бы каждый раз была только одна карта, думаешь, легко быстро находить страны на разных картах, – пытаюсь я оправдаться.
Декан факультета журналистики Мурти Якуп обучает нас  всякому ремеслу, связанному с теорией и практикой печатного дела,  и большому и малому.
- Вы, - сказал на одном из занятий Мурти Якуп, - должны стать профессиональными кадрами, которые будут работать в издательстве, редакциях газет и журналов, особенно в районных и фабрично-заводских газетах.
Каждый студент до окончания учёбы прикреплён к фабричному или заводскому цеху и должен знать производственный план этого цеха, работу партии и комсомола, условия труда женщин,  одним словом, всю повседневную работу, и участвовать в ней.
Кроме того, мы должны овладеть всеми тонкостями   типографской техники. В случае необходимости мы должны суметь заменить и наборщика, и верстальщика, и корректора. Перед нами была поставлена задача научиться  и многим другим, таким же сложным, рабочим операциям,  .
Партия требует от нас, чтобы работники печати обладали   высокой способностью к организации политработы, - объяснял нам декан. Мы дадим вам возможность писать большие статьи, начиная с хроники, новостей, материалов рейдов, и даже передовицы крупных газет.  Вы будете также освещать жизнь закреплённых за вами цехов.
Очень бурно началась учёба и практика. Меня прикрепли к одному из цехов Казанской меховой фабрики, где я работала до окончания университета. Со временем не только цех, но и  партийная, комсомольская и профсоюзная организации фабрики стали моими единомышленниками.
На втором курсе факультета журналистики мы начали довольно успешно писать статьи в газету. Каждый студент делает доклад на тему, отражающую выполнение плана, соцсоревнование, красные уголки, кружки, стенгазеты, жизнь и быт рабочих  закреплённого за ним цеха. А ты сидишь и стенографируешь. После того как все доклады записаны, то есть, на основе содержащегося в них материала, пишешь объёмистую статью. Какое место эта статья займёт в газете,  неизвестно, так же, как и её судьба.
Очень ответственная задача решается в этот период. И ты чувствуешь себя  свидетелем этого. Не ошибусь, если скажу, что это решающие часы для определения способностей каждой личности.
Читаем по отдельности эти большие статьи. Вспоминаем, чего не хватает в статье. Конечно, мы ещё не мастера пера. Бывает, над некоторыми статьями смеёмся до слёз. Декан Мурти Якуп, не удержавшись, тоже смеётся вместе с нами.
Посмотришь, сколько сил мы потратили на эту кропотливую  работу. В душе появляется уважение к работникам издательств, редакций газет и журналов. Читать газеты легко, но какая это ответственность издавать их.
Не так-то просто написать статью по 45 докладам. В обсуждении моей статьи дружно участвовали все мои товарищи.  Некоторые отметили хорошее содержание материала. Студент Мухаметьянов, работник  Казанской железной дороги, сказал: 
- Статью товарища Юлдыбаевой оцениваю положительно, но в ней иногда проскальзывают башкирские слова.
Декан в своём заключительном слове разъяснил:
- Товарищ Мухаметьянов, вы мне напомнили, с сегодняшнего дня я разрешаю студентам из Башкирии писать полностью на башкирском языке. Кадры из Башкирии у нас не останутся, а у себя на родине они будут писать на башкирском языке.
Сорок пять статей, написанных сорока пятью студентами, мы отдали в редакцию газеты «Красный Татарстан». На второй и третьей страницах газеты помещается, говоря газетным языком, «подвал». Чувствуем, что привыкаем к работе в газете.
Какое это, оказывается, богатство - знание языков. Знание башкирского языка, изучение татарского языка и литературы помогло мне со временем освоить и русский язык. Нельзя оставить без внимания усилий  профессора Никанорова, владевшего многими национальными языками, Проучившись 3 года в комуниверситете, я в момент завершения учёбы оказалась в первых рядах по русскому языку. Когда я сдала последний экзамен, плохая оценка для меня безвозвратно исчезла. 
В июле 1932 года я вернулась в нашу столицу, город Уфу.
Хорошо на родине. Но расставаться с Казанью было тоже нелегко. Прошли годы, много воды утекло, мы расстались со многими нашими друзьями и товарищами. От души преклоняешь голову перед педагогами и руководителями партии, которые вложили много сил в наше обучение. В глубине души навечно сохранились  неизгладимо тёплые чувства по отношению к ним.
Начались первые дни моей работы в газетах «Башкортостан» и «По новому пути», органе женотдела при Обкоме партии. Как только я пришла в газету, замредактора Заки Каипкулов пригласил меня в свой кабинет на собеседование.
- Ты стала сотрудницей нашей редакции – сказал он. – Отдохни 4-5 дней. И за это время напиши статью «Фашизм и женщины».
Он показал мне материалы, которые можно было использовать для статьи. Посоветовал почитать материалы на эту тему в нескольких томах В.И. Ленина.
В библиотеке редакции выбрала нужные мне пособия. В тот же день набросала план статьи. Через два дня статья была готова.  Не дожидаясь, когда пройдут эти 4-5 дней, я отнесла статью в редакцию и вручила её замредактора. Одну-две строчки в ней вычеркнули, а в двух-трёх местах кое-что добавили. Статью напечатали на первой полосе газеты «По новыму пути». Редактор газеты  «По новому пути»  – Галия Мурзагильдина, её заместитель – Магруй-апай Султангузина, секретарь – Газима Шагибекова. Я заведую производственно-массовым отделом.
Все выходящие в Башкортостане газеты («Кызыл Башкортостан», «Красная Башкирия», «Коммуна», молодёжная газета) расмещаются в одном доме, в маленьких комнатушках. Между сотрудниками газет царит дружба, единство. Когда вдруг возникает какиая-либо важная проблема, из каждой редакции берут по одному человеку, организуют бригаду и отправляют её на паровозо-ремонтный завод или на швейную фабрику им. 8 Марта. Оттуда приносишь не просто надёрганные там-сям материалы, а проходит неделя – десять дней, мы остаёмся на ночные смены, никто и не думает идти ночевать домой. Бывало, что меры, которые необходимо было срочно принять, случайным образом не выполнялись. Жизнь каждый день ставила перед журналистами всё новые и новые ответственные задачи.
В этот период в отделе корреспондентов одной крупной газеты работал Баязит Бикбай. Писатель Мухутдин Тажи занимался литературными материалами. А Мухамет-агай  Агишев, как я помню, тянул, наверное, самый тяжелый груз. С одной стороны, богатая речь, мастер слова, с другой стороны, человечность,  хороший, выдержанный характер. Он был верным советчиком для таких, как я, начинающих журналистов. Учил всему, что знал сам, всегда делился опытом. Его лицо никогда не выражало недовольства.
Наших товарищей, условия труда в те годы хорошо отобразил в своих воспоминаниях Салях Кулибай. Когда читаешь его записи, перед глазами снова и снова встаёт вся прошлая жизнь. Хочу ещё добавить, что в 1932-33 годы в газетах и журналах работало больше женщин, чем сгодня. Например, Мурзагильдина, Султангузина, Марьям Сагадиева, Асма Муслимова, Абызбаева, Шакира Ишкинина, Зайнап Искандарова, Биби Мигранова, Латифа Елышева, Зайнаб Биишева, Биби Нураева, Рауза Каримова, Харида Сагадиева, Хуршида Назирова и многие другие.
Женщины сотрудничали также в больших газетах и в газете «По новому пути». Регулярно писали о работе  среди женщин Хатима-апай Вафина, на тему о дошкольном воспитании детей Хаят Яфаева, о здоровье матери и ребёнка Мастура-апай Файзуллина, кроме того, Биби Саяпова, Бика Яфаева, Хаят Маннанова, Марьям Сагадиева, Асма Юлдыбаева, Мария Булле, которая в политотделе МТС Башкортостана возглавляля работу среди женщин.
Мария Булле – латышка. В 1933 году ей было лет 50, на груди сверкал орден «Красной Звезды». И сама она с открытым, как звезда, лицом, добрая, с высшим образованием. Если ознакомиться с историческими материалами, Мария Булле в годы строительства советской власти работала в Совнаркоме под руководством В.И. Ленина. За время своей работы среди женщин Башкортостана она проявила себя как пламенный большевик и как руководитель, которого мы все очень уважали.
Кроме того, большие и коротенькие статьи писали женщины-специалисты и женщины, работавшие  в районах и на производстве. Не видеть в ежедневных газетах, являющихся зеркалом нашей жизни, примера самоотверженности - это равнодушие! Сейчас нет человека, который не читал бы газет и журналов. А если ты, к тому же, и сам участвуешь в её издании, ты становишься обладателем волшебной силы. Насколько я знаю, творческий путь большинства писателей старшего поколения начинался либо с работы в качестве корреспондента либо с увлечения редакционной работой.
Со временем я тоже вошла в число кадров, неразрывно связанных с прессой. Партия не даёт в обиду тех, кто в своей работе идёт неуклонно прямым путём, она их постоянно продвигает, постоянно ставит перед ними всё более ответственные задачи. В период с 1933 по 1934 годы я была инструктором отдела печати при Башкирском обкоме партии (завотделом – Сагит Алибаев). В скором времени, при Обкоме партии был создан партиздат. Под руководством его директора, Мухтара Баимова, сделанные на партийных съездах и  конференциях доклады, принятые решения и другие документы и материалы начали печатать на башкирском языке. На работе ли,  дома ли, в выходные или праздничные дни – мы всегда заботились о том, чтобы срочные партийные документы без задержки попадали в типографию.
В один из рабочих дней меня пригласили в Обком партии. «Ты, - сказали мне, -  назначаешься редактором газеты политотдела при Ургунской МТС». Тут же я получила приказ о моём назначении.
Ургунская МТС расположена в Учалинском районе на берегу озера Ургун. Заведующий политотделом Габдулла-агай Гирфанов окончил Московский КУВД, преподаватель диалектического материализма и философии, успевший стать ведущим партийным работником.
Период, когда я работала в одном коллективе с Габдуллой- агай, считаю встречей с большим счастьем. Один из его младших братьев, Вакил Гирфанов, доктор сельхознаук, ещё один братишка Шамиль Гирфанов – учитель. Дочь Габдуллы-агай, Аймара, работает инженером в тех местах, где трудился её отец, - на Учалинском горно-обогатительном комбинате. Славный род оставил после себя в Башкортостане Габдулла-агай. Он ушёл от нас в расцвете сил, став жертвой культа личности.
Ещё один комсомолец, Газим Аллаяров, начал свой трудовой путь техническим секретарём Ургунского политотдела. Несмотря на молодость, он никогда не выполнял свою работу кое-как, наполовину. По специальности – он техник. А сколько на нём ьыло общественной работы. Он был близким помощником Габдуллы-агая.
Через много лет я встретила его на одной из улиц Уфы. В шапке-ушанке, с большими бумажными папками. «Работаю редактором Кигинской районной газеты», - сказал он мне. Позже он работал первым секретарём Кармаскалинского райкома партии, затем на такой же ответственной должности в Белебеевском районе. Его объёмистые статьи я постоянно читала на страницах республиканских газет. К тому же он успел стать автором нескольких книг. Вот так стремительно вырос крестьянский сын из деревни Уразово Учалинского района Газим Аллаяров.
В редакционном аппарате газеты Ургунского политотдела нас всего двое. Это я и Вали Нафиков. Наша газета называется «Комбайн». Комбайн, сложное сельскохозяйственное орудие, с шумом и грохотом служит народу. В обслуживаемую нами зону входят Учалы, Ургун, Ахуново, Ильчегулово, Сафарово, Первомайск, Сайтаково – всего семь деревень. В это время закладывалась основа для сплошной коллективизации.
Выпустив 1-2 номера газеты «Комбайн», мы старались донести газету в каждую деревню, до каждого колхозника и одновременно в каждой деревне начали создавать корреспондентские посты. Что бы новое и где бы мы ни начинали, мы всегда опирались на местные партийные организации, на комсомол, на трудящихся.
К изданию газеты «Комбайн» мы широко привлекали сельский актив. Некоторые наши корреспонденты говорили: «Научи писать заметки в газету, самому писать теперь вроде неудобно». В таких случаях, конечно, помогаешь.
Секретари партийных организаций колхозов, коммунисты,  колхозные активы стали более активно участвовать в распространении и чтении газеты «Комбайн». В скором времени мы подружились с редакцией районной газеты «Ударсы», советовались  друг с другом и работали согласованно. В редакции газеты «Ударник» работали товарищи Мухамет Хайдаров из деревни Ургун Учалинского района, в настоящее время наш писатель, Карам Сафин и излишне самолюбивый, на мой взгляд, Галимьян Лукманов.
Разные бывают ситуации. Иногда вместе с наборщиками  собираешь шрифты, иногда выполняешь работу корректора. Иногда среди ночи, когда очередные газеты отпечатаны, поспешно взваливаешь их на плечо и несёшь. Техники, транспорта в то время не хватало. Каждое утро из колхозов  по делам, с разными поручениями приезжают подростки, верховые парни, и мы отдаём им  вышедшие ночью номера газеты «Комбайн».
Основной лозунг партии по отношению к деревне: сделать колхозы богатыми, а жизнь колхозников состоятельной, повысить материальный уровень колхозов. На повестке дня и зерновые, и животноводство, и правильное использование сельхозтехники. На две деревни есть хотя бы один агроном. Заметно возросло число механизаторов.
Если колхозники колхоза-миллионера в наше время увозили полученное на трудодни зерно домой на телегах, то позже они не только на телегах, даже на машинах не увозили его. Миллионеры, сколько им надо было зерна для себя, для домашней птицы, ехали и столько забирали с общего склада.
Вот уж настала жизнь! Продукт, считающийся источником жизни, иногда некуда ссыпать. Чтобы увидеть эту жизнь, в молодости и сами мы, и наша газета вертелись и крутились, наподобие сложных колёс комбайна.
С восхищением вспоминаешь не знавшую устали, всеми силами стремившуюся вперёд молодёжь. Вот, например, сотрудник газеты «Ударник» Карам Сафин. Как сейчас стоит он перед глазами: сам маленький, совсем как мальчишка. Сам шустрый, сам собразительный, таким он и остался. Всю свою жизнь он посвятил печати. Работал в районной газете, и на страницах крупных газет постоянно появлялась подпись Карама Сафина. Богатырём, обладавшим волшебной силой, вот кем был наш Сафин. Не нравится мне только, что ты живёшь вдали от Учалинского края.
Добрые мысли хочется высказать и о работнике печати Вали Нафикове. Он тоже смолоду был всей душой предан печати. Дошёл до поста редактора газеты «Совет Башкортостаны». Если Газим Аллаяров, Карам Сафин, Мухамет Хайдаров и Вали Нафиков переживали период отрочества, то я в то время была уже матерью двух детей. Я к ним обращалась: «Мальчики!». И сейчас я как будто кричу: «Эй, мальчишки, давайте скорее, побежали в типографию».
Где-то в январе 1934 года на предвыборную конференцию Советов Учалинского района прибыл Ахмет Хадисов, который должен был представить доклад Башкирского правительства. Отчётный доклад о работе правительства был напечатан в нашей газете «Комбайн». Когда читаешь газету, доклад по объёму кажется маленьким, но значение его огромно. «Это мастерство», – похвалил Хадисов. Я тоже сказала как бы вместо ответа: «Если наш докладчик такой мастер, то разве не требуется мастерство для того, чтобы разъяснить работу Башкирского правительства и его задачи на  будущее?»
Действительно, мы растём годами, растёт и наше профессиональное мастерство. Ахмет Хадисов за одиннадцать лет встал в ряды испытанных партийных кадров.
В разговоре между нами Хадисов рассказывал:
- У меня растёт дочь Лена. Ведь кровавые столкновения на берегу реки Лены занимают важное место в истории революции. Вот моя дочь и напоминает мне о тех героях революции. И сын Любик родился у меня. В доме стоит шум от голосов детворы… Это, наверное,  и есть отцовство, а? 
- Раз стал отцом, дождёмся, наверное, когда ты станешь и дедушкой, – посмеялись мы.
Однако другу моей молодости, моему земляку Ахмету Хадисову не выпало дожить до возраста дедушки… Как  продолжение его жизни, его рода остались дети. Я нахожу утешение, глядя на спутницу жизни Ахмета Майю-ханум, дочь Лену, сына Любика и десяток внуков.
В конце 1934 - начале 1935 годов политотделы при МТС были преобразованы. Партия решила, что кадры МТС, т.е. кадры для руководства сельским хозяйством в достаточной степени подготовлены и что партийные организации в сельском хозяйстве и колхозах набрались сил, чтобы взять на себя руководящую роль. Нас тоже направили в распоряжение Обкома партии.
Нельзя отставать от времени. Сельскохозяйственные кампании – хлебозаготовки, вспашка под озимые заканчивались обычно очень поздно. Действительно, вспашка под озимые продолжается  до морозов, пока не замёрзнет земля. А сейчас со вспашкой под озимые не затягивают так долго. Только снимут урожай, и тут же с помощью тракторов начинают повторную обработку земли.
Из выше приведенных примеров видно, что время отдыха для ответственных работников чаще всего приходилось также на январь. В январе 1935 года многие ответственные работники Башкортостана поехали на отдых в санаторий «Юматово». Я тоже провела свой отпуск там. Среди отдыхающих было так много друзей, знакомых.  Получился как бы своего рода месячник встреч с разными людьми. Секретарь председателя БашЦИКа, литературный деятель Искандеров большую часть времени крутился около домино. Губай- агай Давлетшин, низко нагибаясь, демонстрирует свою любовь к бильярду. Даут-агай Юлтый не может оторваться от мешочка с лото. Его верный кассир, начальник Белебеевского политотдела Сайданов, ни на шаг не отстаёт от него, они всегда вместе. Мы тоже играем, но как только начинаются споры, мы с Хадиёй Давлетшиной делаем друг другу знаки:
- Ну всё, эта их игра в лото никогда не закончится, пошли, уходим.
В один день мы с Хадией пошли проведать Даута-агай. Входим в палату, его там нет. Палатой называлась маленькая комнатка. На маленьком столике полно исписанных бумаг. Такие же листы бумаги лежат на полу, на кровати, даже аккуратно сложены под кроватью. Если присмотреться, в глаза бросаются отрывки из прозы, стихи.
Вот что ещё осталось в памяти: однажды, когда мы  выходили из читального зала, Губай-агай Давлетшин рассказал, что он заканчивает перевод романа Степана Злобина «Салават Юлаев». «Посижу ещё один день, и работа будет закончена.  Вассалам!» - сказал он.
Мы с Хадиёй Давлетшиной были подругами, и за то время отдыха, которое мы провели в этом санатории, мы особенно сблизились. Природа ничего не пожалела для нашей Хадии: будь то здоровье, будь то обаятельность, всем взяла – и красотой, и умом.  На редкость нежный голос, очень связная речь и чёткая дикция, её добросердечность и талант писателя – всё это показывало, какая она, свободная дочь нашей свободной страны. Мы всегда были с ней вместе, делились друг с другом сокровенным. Она делилась своими творческими планами и замыслами, своими раздумьями. Когда мы с ней разговаривали, я никогда не замечала, чтобы она боялась Губай- агая или каким-либо образом выражала своё недовольство им. Она была очень довольна и совершенно удовлетворена своей личной жизнью и с искренней любовью рассказывала о своей семейной жизни.
В начале 1935 года Губай-агай работал начальником политотдела Зилаирского МТС, а Хадия работала в редакции газеты при политотделе. В Зилаирских землях, занимающих первые места по выращиванию зерна, заслуживающих похвалы за самоотверженный труд - сегодняшнем богатстве нашей республики - рассыпаны, наверное, лучики света нашей улыбчивой Хадии.
В 1935-1937 годах я занимала должность политредактора в аппарате Главлита. Главлит размещался в здании комиссариата народного образования. Состоим в одной партийной организации. Партийная организация довольно большая. Многие работники Наркомпроса заняты большой и ответственной работой. Учителями и изданием высококачественных учебных пособий, а также претворением в жизнь вопросов всеобщей грамотности руководил Салях Ямалетдинов.
Одной из важных задач для Башкортостана была  организация органов политпросвещения. Этой работой занимался неутомимый Сулейман Саитбатталов, приложивший много сил для осуществления этой задачи. Товарищ Саитбатталов был требовательным, когда речь шла о сохранении идей, в которые мы верили.
Условия труда у нас не из лёгких. Это естественно. Мы просто физически не успеваем. В Башкортостане изо дня в день растёт количество издаваемых газет и журналов, увеличивается количество типографий в районах и городах. Невозможно ограничиться материалами, подготовленными в рабочие часы. После работы, то в одной, то в другой типографии тебя ждёт ещё работа. Я, например, помогала в выпуске срочных материалов и проверяла важные материалы, которые печатались в уфимской типографии имени Дзержинского.
В последние годы я работала с начальником главлита Шамси Батыровым, который был направлен к нам главлитом РСФСР. Батыров был руководителем, до тонкостей освоившим свою работу. Лет тридцати, он был очень требовательным, прямолинейным, искренним в отношениях с людьми.
Репертуаром заведовал довольно пожилой Ахмет-агай Хабиби. Почему-то он был очень шумным на работе. С первого взгляда Ахмет-агай Хабиби мог расположить к себе. Когда он рассказывал про события, связанные с революцией и историей, казалось, будто слушаешь лекцию. А в повседневной работе, как начнёт критиковать статью того или иного автора, голова может закружиться. Может быть я, не будучи писателем-драматургом, чего-то недопонимала. Он почему-то ни об одной газете, ни об одной поставленной пьесе, ни о больших или маленьких, всего в несколько строк, стихах наших поэтов не отзывался одобрительно. Нашей работе – даже если она была выполнена без ошибок, в  соответствии с инструкцией главлита  – он в большинстве случаев  давал отрицательное заключение.
И в те времена на страницах печатных изданий часто можно было увидеть подписи пожилых людей, активно сотрудничавших в газетах и журналах и отражавших на их страницах повседневную жизнь. Я читала также дискуссии по спорным вопросам с целью оказания помощи печати. Что бы ни было, всё внимание было направлено на партию и нерушимое единство рабочего класса.
В середине 1937 года положение изменилось. В этот период и работать стало тяжелее. Каждый день получаем новые письма. Дано указание о наложении запрета на книги большого числа авторов. Чуть ли не ежедневно проводятся собрания-заседания. То один виновен, то другой. Без конца пишут доносы на людей.
В один из дней, быстро шагая по коридору Наркомпроса, встретила Ахмета Хадисова. Поздоровались.
 -   Что ты здесь делаешь? – спросила я.
- Меня назначили на работу в отдел образования Топоринского района, приехал за приказом Наркомпроса.
Больше не о чем было говорить.
- Счастливого пути, - сказала я.
Видно, дорога не была счастливой, нам не суждено было больше встретиться.
Через несколько дней я сообщила в свою партийную организацию об аресте моего мужа. В тот же день состоялось заседание и было принято решение, что я не  могу оставаться в рядах партии. Мой начальник Батыров сказал мне:
- Завтра приходи к 10 часам, ты не можешь больше оставаться на работе, напишем приказ.
На другой день пришла к 10 часам, поздоровалась с коллегами. Время 11 часов, начальника нет. На мой вопрос ответили «не знаем». Тут один товарищ спрашивает:
- Кого ждёшь?
- Что-то Батырова всё ещё нет, а мне приказ нужен, - отвечаю я и не успеваю договорить, как слышу:
- Не жди его. Его арестовали прошлой ночью.
Вот так я осталась посреди дороги без приказа. Когда рассматривали мой вопрос, один товарищ подошёл близко ко мне:
- Сколько бы ты ни скрывала, ты с твоей национальностью, твоими знаниями, работая, к тому же в редакциях областных газет, не можешь отрицать, что состояла в «организации», которой руководили видные деятели. Ты со всех сторон подходишь для  этой организации.
Что бы я ни сказала в ответ на эту чушь, жалко было бы слов. Где эта организация? Кто знает и кто видел?
Как сказал татарский писатель Хасан Туфан:
Дала жизнь прикурить,
Научила слёзы не лить.
Действительно, стоит ли плакать, проклиная судьбу? Люди, когда у них горе, плачут. А у меня нет причин плакать. Идеи Ленина залегли глубоко в сердце, впитались в кровь. Мои мысли созвучны с мыслями гения. Влияние победы Октябрьской революции, пройдя по стране через степи, скалистые горы, дремучие леса, нашла место и в нашей кочевой жизни. Моя детская судьба прошла не просто так,  а привела меня в коммуну. Эта жизнь раскрыла мне глаза. С детских лет я воспитывалась как представитель первой в мире Советской власти. Теперь я взрослый человек, торопясь и спотыкаясь я стремилась к знаниям, и постепенно поднялась до уровня закалённых партийных кадров. Моё мировозрение укреплялось комсомольским воспитанием. Какую бы вину мне ни приклеили, душа моя не знает страха.
Где бы я ни была на протяжении 20 лет, и с какими бы руководителями ни работала, я никогда не сталкивалась с проблемами групповой или национальной обособленности. В то время как все нации живут, сплотившись ради одной цели, тебя средь бела дня обвиняют в принадлежности к какой-то непонятной «организации», бросают грязные обвинения в адрес идейно преданных  соратников.
Меня тоже арестовали. Когда я попала в то место, где уже сидели в заключении мои знакомые и друзья, меня спросили:
- Что тебе здесь нужно? Ты зачем пришла? 
- А что я, хуже вас. Вместе жить будем, – ответила я,  не желая сдаваться.
Друзья не унывают. Моя соседка, Клавдия Кулеша из Белорецка, оказалась моей землячкой. Её муж Кулеша – секретарь Белорецкого райкома комсомола. Я много раз встречалась с Анатолием Кулешей по партийной работе. Клавдия, распоров рукава шерстяной кофты, вытесанными из дерева спицами вяжет носки-варежки. Тихим голосом она говорит:
- У меня дочь и сын Вадим. Они ещё маленькие. Если получится, отошлю им в подарок эти варежки, – и на лице у неё появляется улыбка.
Клавдия Кулеша живёт теперь у себя на родине, в Белорецке, персональная пенсионерка. Нелёгкая была жизнь у её сына, Вадима Анатольевича Кулешы. Скучая по неизвестно куда сосланным родителям, юность свою он подчинил борьбе за выживание. Учился в ФЗО, работал и учился, получил сначала среднее, затем высшее образование. Инженер. Он не расстался со своей родиной, Белорецком. Однажды, увидев на страницах газеты «Белорецкий рабочий» фотографию Вадима Кулешы, вздрогнула. Копия отца. Он теперь старше своего отца. Работает ведущим инженером сталелитейного завода. И не только, он ещё и руководитель школы марксизма-ленинизма при партийной организации завода.
Вадим Кулеша сумел пройти извилистые дороги жизни, как настоящий мужчина, не ссылаясь на судьбу, он не относился к жизни наплевательски, не свернул с отцовского пути. Я уважаю Вадима Кулешу, который уже вырос и возмужал. Наш Вадим - умный и великодушный руководитель. Он директор Белорецкого металлургического комбината.
В ссылке живём все вместе, знакомые, друзья. Если приезжают новые ссыльные, узнаём от них о событиях в стране. Вчера вечером встретили молоденькую эстонку. Однако её, оказывается, не волнует происходящее в мире. Мы даже немного рассердились на неё: «Такая молодая, как ты могла жить на воле, не читая газет и журналов?»
Где-то в полночь дверь открылась, и к нам добавилась ещё одна женщина. Закутана в цветастый шёлковый платок, но сама нам показалась почему-то неприятной. К тому же, она ещё громким голосом говорит:
- Вы тут спите… В стране тяжёлое положение, а у вас сон.
- Что случилось? – испугались мы.
- Я из саратовской тюрьмы. В Саратове расформировали камеру, в которой я жила.
Мы подняли шум. «Там такое… такое …», - сообщает она нам ужасные новости. Мало того, громко-громко ругает нас плохими словами. Когда мы заканчивали завтрак, эта некрасивая женщина всё ещё продолжала говорить. Мы, несколько человек, группой подошли к ней и стали громко кричать:
- Ты провокаторша. Или ты закроешь рот, или мы тебя выгоним.
Наверное, мы очень громко кричали, надзирательница Дарья Васильевна открыла дверь. Мы в один голос сказали:
- Заберите эту провокаторшу.
Надзирательница посмеивается:
- Пусть посидит, её и так выгоняют из одного места в другое.
Мы всё же избавились от этой неказистой женщины.
Трактористка Марьям, учившаяся до ареста в Акъяре на курсах  механизаторов (она готовилась стать комбайнёром) после скандального допроса у следователя вернулась без настроения.
- Этот человек не прислушивается ни к одному слову, белое изображает чёрным. Если скажешь, это было не так, а вот как,  говорит «я сам знаю». У него, наверное, глаза превратились в лёд.
- Марьям, не удивляйся понапрасну, пусть у него глаза будут ледяные, лишь бы не каменные. Однажды лёд растает, и его глаза начнут видеть нормально, как и твои.
Наша Марьям не выдержала:
- Если ещё раз вызовет, я ему скажу: «ледяные глаза».
…В тёмную зимнюю ночь мы отправились в неизвестный путь. Рядом с нами шагает и Марьям с маленьким мешочком за спиной.
- Лишь бы был трактор, там, где мы будем, я буду работать, так, что горы сверну, – говорит она.
Перед нами оказалась группа мужчин. Двое или трое из них поздоровались со мной. «Я – Сабур Зигангиров, я – Афтах Баймуратов». Знакомые имена унесли мои мысли и в Белорецкие, и в Аргаяшские края. Афтах из деревни Мамаево Аргаяшского района. Мы вместе учились, в Аргаяше вместе работали. И сейчас вот отправились вместе в дорогу, может быть, и домой, вернёмся вместе.
Проехав длинный путь в закрытых вагонах, вступили на сибирскую землю. Первая остановка оказалась пунктом временного пребывания. Кого только здесь нет. Шалманы дали нам кличку «фышы». Дескать, мы предатели родины, а они, воры, занимаясь воровством, сидят на шее людей.
- По крайней мере, украдёшь так, выпьёшь, сколько тебе надо, и наслаждаешься жизнью, но родину мы не предаём, - хвастаются они.
Работать им запрещено.
- За нас много работающих… и в трудовом лагере нас не ждёт работа… - у них такие мысли.
Для нас эта теория чужда и дика. Мы между собой решили, что будем жить, работая, сколько нам под силу.
Каждое утро провожаем своих попутчиков. Вскоре стали расставаться большими партиями. Там, куда отправили меня, моих земляков оказалось мало. Мы, человек пятнадцать земляков, вместе с другими едем в неизвестные края. Среди нас женщина в военной форме, изумительной красоты и скромности. Она представилась Серафимой Ивановной. Эта красивая женщина тоже оказалась в нашем положении. Серафима – бригадир по раздаче пищи. Посмотрев на меня, она сказала:
- Надо надеть лапти на ноги. Погода холодна замёрзнешь.
Но я отказалась надеть лапти. Побоялась, я ведь не умела завязывать лапти. В наших краях народ, случись у кого какая неприятность, всегда сравнивал его с лаптями и смеялся. Моя землячка Хуршида:
- Мы беспокоимся за тебя, как ты дойдёшь, если дорога окажется дальней. Мы-то не поддадимся, а ты …
- Я буду, как и вы, шагать, не переживай зря, – сказала я Хуршиде.
В первый день, хотя мы и шли не спеша, как нам было удобно, а прошли 40 километров. От нас не требуют соблюдения режима. Кого только среди нас нет, знакомишься, разговариваешь. Холодно, но чистый сибирский воздух – пища для тела. Дороги широкие, не устаёшь любоваться растущими вдоль дороги соснами, кедрами, елями. У нас  на Урале тоже густые тёмные леса, высоко вытянувшиеся ели и сосны закрывают землю, но с сибирскими лесами их не сравнишь. Сибирские деревни – это всего только одна  улица, но когда идёшь вдоль деревни, кажется, что она без конца и без края. Деревенские люди, особенно женщины, спрашивают: «Куда идёте, на работу?». У каждого дома перед воротами сидят собаки. Не лают и такие красивые. Красота сибирских собак редкий случай по сравнению с другими местами.
Когда проходим через какую-то деревню, я слышу, как женщина в жёлтой дохе (внутри и снаружи меховая шуба) говорит:
- В деревне магазин, эх, были бы деньги, купила бы махорки.
Пока я сидела в камере, я попросила прислать мне из дома зимние вещи. В рукаве пальто оказалось два рубля, видимо, не проверили.
- Мне тоже хочется курить, давай, постарайся, – говорю я женщине,  отдавая ей деньги.
Она протянула деньги подростку, смотревшему на нас с обочины дороги:
- Принеси махорки, сколько дадут.
Мальчик оказался послушным, побежал в сторону магазина. Когда мы поднимались на гору в конце деревни, он принёс нам завёрнутую в несколько газет махорку, очень много махорки. Продавщица, наверное, знала положение путников. Одним табаком не обойтись,  и бумага, и спички нужны. Для нас и табак, и газеты явились  нежданным подарком. Год прошёл, как мы не видели ни одной газетной страницы. Мы оборвали только края газет. Договорились, как только придём на место, будем вместе читать. В этот момент одетая в военную форму Серафима Ивановна сказала: «Я тоже присоединюсь к вашей компании» и начала заворачивать цигарку.
Все, кто шёл по этой дороге, были, оказывается, определены в один лагерь. Женщина в жёлтой дохе представилась:
- Я – эстонка, Лидия Бауман. Я сотрудник редакции газеты Эстонской Компартии (газета выходила подпольно).
- Лидия, - сказала я ей, - у нас разная национальность, но мы родственники, я тоже работник редакции.
Мы были так удивлены, что на целую минуту как бы потеряли дар речи. Лидия очень умная женщина, хорошо говорит по-русски, только в некоторых словах чувствуется эстонский акцент. Дородная, белолицая, с голубыми глазами. Мы с ней стали неразлучными подругами.
В сумерках мы устроились в бараках в лесу, поели и легли спать. Освещение плохое, горят только маленькие лампочки. Газеты не смогли почитать, но для курева, всё ещё не задев ни одну букву, использовали только одни края.
За завтраком никто громко не разговаривал. Только Хуршида прошептала:
- Переживала за тебя, а сама шла последней. Кто знает, сколько ещё предстоит пройти дорог, «да поможет нам всевышний…», как говорят старушки
Никто нас не торопит. Раз мы обязательно должны дойти до основного места, где нам предстоит жить, что толку идти медленно? Начальники тоже шагают вместе с нами, и у них ноги, наверное, устают.
Странная в Сибири природа. То яркая, режущая глаза синева неба, вокруг зелёный хвойный лес, то снежная пурга метёт, глаз не открыть, средь бела дня темно, как ночью. Однако ясная погода подняла настроение, когда нас встретила лагерная жизнь.
Бараки сложены по-старинному из толстых сосновых брёвен.  Вокруг будто разбрызгали запах сосны и карагача. Карантин длится довольно долго. Мы отдохнули. Нам выдали одежду. Научили работать в лесу, ознакомили с техникой. На лесоповале на каждого человека установлен большой план. Начальники объяснили нам, что если план не будет выполняться, питание будет плохое.
Проработали дней 20-30, план никак не выполняется. Возникли трудности с питанием. Середина зимы. Лютые сибирские морозы также действуют на нас угнетающе. Работа терпимая. Мы прокладываем дорогу тракторам для вывоза заваленных снегом брёвен.
Хлеб отпускают на так называемых «штрафных» весах, а утреннюю порцию выдают с вечера, мы её вечером же и съедаем. Однажды десятник собрал нас и сказал:
- Смотрю я на вас и вижу, что вы начинаете слабеть. Если вы донесёте на меня начальникам, это ваше дело. Но сегодня я напишу липовый отчёт, что план выполнен на 75%, а 75% - это означает для вас  увеличение нормы питания.
Кто будет против такой доброты. Выполнение плана связано с питанием. А то, что план не выполняется, совсем не означает, что мы ленимся. Десятник Сергей – коммунист. Был руководителем на одном из московских заводов. Через день или два, наш бригадир Серафима Ивановна, раздавая хлеб, дала каждому по 500 граммов хлеба. «На завтрак будет и каша», - объявила она. Значит, будем добиваться права есть кашу каждый день.
Проработали дней двадцать. Февраль. Солнце стало пригревать. В один из дней Сергей снова поинтересовался нашими делами. А сам заглянул в лист бумаги и сказал:
- Теперь дни страха для меня прошли, ваше выполнение плана превышает 90%.
Это решение очень сильно взволновало нас. Раз план не выполнялся, на сердце было тревожно, что мы обманным путём получаем еду. Бывшая заведующая учебной частью Ленинградского института им. Герцена Нина Исаковна произнесла ответную речь:
- Серёжа, от имени бригады выражаю тебе благодарность. Мы потихоньку привыкаем к работе. Настанет день, и наш план достигнет 150%.
- Обязательно так будет, – дружно прозвучали наши голоса.
В марте-апреле мы стали работать ещё лучше. Теперь мы бросили привычку съедать хлеб вечером. Хлеб берём с собой и на работу. Вокруг с шумом горят костры. В кружках кипятим воду из снега и пьём чай.
И силы есть, и снег стал рыхлым. Под толстыми брёвнами кругом зелёная трава, а под некоторыми лежит красная-красная брусника, на вкус совсем как свежая. Пьём с чаем. Это же Сибирь. И  суровая она, и щедрая для жизни. От горящих с треском костров  исходит ароматный запах. Спиливаешь сосну и выпиваешь скопившуюся воду, давая пользу телу.
Где бы ни жил и как бы ни жил человек, источником для его выживания является труд. Но если условия жизни плохие, человек быстро слабеет. В этой борьбе за выживание опять-таки требуется человеческая помощь. Нас из такой жизни вытащил Сергей. Что скажешь этому человеку с большим сердцем? От всей души поблагодаришь.
В один из светлых весенних дней, в разгар работы,  исполняющий обязанности нарядчика Иван Трофимович провёл десятиминутное собрание. Он похвалил нас:
- Ваша бригада заняла по лагерю среди женских бригад третье место. Вы стараетесь. Если дело и дальше так пойдёт, ещё немного  времени и вы займёте первое место. – У Ивана Трофимовича на голове шлем. Это показывает, что на свободе он занимал  военную должность. Он, посмеиваясь, говорит:
- Вы даже некоторые мужские бригады оставили позади. Держитесь, будьте здоровы. Сказал и пошёл к работающим в другом месте.
Бригадир Серафима рассказала нам, что Иван Трофимович выполнял ответственную работу в Московском гарнизоне. Кто знает, может быть он тоже, будучи лагерным нарядчиком, видел свою работу в том, чтобы милосердно протягивать нам руку помощи. Глубокий след в душе оставила встреча с этим великодушным человеком, который, не жалея ни наставлений, ни  сил, принимал участие в человеческих судьбах.
После этой встречи мне всё время хотелось увидеть Ивана Трофимовича. Я стала хотя бы издали наблюдать за ним. Под любым предлогом искала повод, чтобы поговорить с ним. Но повода не было. Одежда есть, раз выполнеие плана идёт хорошо, не очень голодаем.
Хотя и не пришлось мне поговорить с Иваном Трофимовичем наедине, зато выпало счастье услышать своими ушами и увидеть своими глазами, как он разговаривал с другим человеком.
Всем рабочим нашей бригады дали выходной. Когда вспоминаю эти выходные дни, перед глазами у меня современные фестивали, сегодняшние талантливые парни и девчата. Какую группу ни посмотришь, видишь захватывающее выступление. Казахи поют казахскую песню под управлением знаменитого певца-домбриста (аксакала). Цыгане звонкими голосами поют песню о жизни своего табора. Одна группа пристально следит за выступлением танцовщицы Зоси, прославившейся своей красотой и танцевальным мастерством. Парни с Кавказа, с деревянными ножами в руках, исполняют танец Шамиля. Узбеки и таджики почему-то тихими голосами, с  выражением  печали на лицах, поют что-то тягучее…
Мы, любители, находим красоту в каждом выступлении.
В середине такого спокойного дня, женщин, живущих в бараке, пригласили в баню. По графику нужно идти точно в назначенное время. Нас каждый раз встречает заведующей баней, дед, борода трубой. Баня построена из толстых сибирских сосновых и лиственных бревен. Иногда напоминает необъятных размеров сарай. Есть раздевалка для верхней и нижней одежды. Из деревянных труб течёт горячая вода. В раздевалке для верхней одежды сидит дед, борода трубой, на столе стоит посуда. Парень-истопник вскипятил большой, до краёв наполненный, чайник чая. Я иду к дверям и слышу, как дед говорит:
- После бани выпьем по кружке чая, и картошки сварю.
- Спасибо, – ответила я.
Мы все обращаемся к этому пожилому человеку «дед». Некоторые молодые русские парни называют его «дедушка». Когда бородатый дед говорит «выпьем по кружке чая», видны его белые, сверкающие зубы.
Весело мыться в бане гурьбой. Кто-то особенно тщательно моет волосы, другие парятся, ахая и охая. От веников с душицей распространяется душистый запах.
Выхожу из бани, а на столе уже исходит паром приготовленная для меня кружка с чаем. Дед, не принуждая, велит сесть за стол. Как тут заставлять себя упрашивать, если это приглашение от души. На столе несколько кусочков сахара, миска с картошкой, кусочки сухарей. Не успеваем мы оба взять в руки кружки с чаем, как входит старший лагерный нарядчик Иван Трофимович.
- Дед-земляк, здравствуй, – обращается он к старику, ничем не показывая, что осуждает наше совместное чаепитие.
Они разговаривают, как очень близкие люди. Видимо, они на самом деле земляки. У Трофимовича в руках всегдашние маленькие листочки бумаги. Он объясняет заведующему баней, сколько бригад должно помыться сегодня вечером и ночью, и сколько бригад остаётся на завтра. Иван Трофимович не спеша солит и съедает пару картофелин.
Весенее тепло набирает силу. Уже не нужно чистить снег. Трактористы, зацепив стальными тросами лежащие брёвна, увозят их, раскачивая из стороны в сторону.
…Нас учат валить лес. Мы разделились на звенья. Валим нестроевой, ветровальный лес. Как говорится, мужчина хвастается, инструмент работает. Рабочие инструменты хорошие. Я вспоминаю, как мои дедушки сидели и точили-оттачивали поперечные и длинные пилы для дерева. У них, оказывается, были очень плохие инструменты для обработки дерева. Наши пилы издают звенящий и какой-то мелодичный звук, а топоры, когда очищаешь брёвна, точно   слизывают кору.
В моём звене нас четверо. Двое пилят, один рубит сучья, один собирает и сжигает ветки. Мы не растерялись, когда начали осваивать новое ремесло. Еду ведь выдают в зависимости от выполнения плана.
Начальники лагерей не обижают тех, кто выполняет план  лесозаготовок. Можно в счёт зарплаты пойти в магазин и купить всё необходимое. Да и работа кипит, упадка духа не чувствуем. Плакать и горевать некогда. Южанам трудно было переносить зимние морозы, подставляя лица лучам весеннего солнца, они и в работе  заметно продвинулись.
В звене все четверо люди разных национальностей. Екатерина Михайловна невысокого роста, но и не худенькая. Всю душу отдаёт работе. Даже в часы отдыха, держа в правой руке хлеб, левой складывает ветки, переживает за выполнение плана, повторяя каждый день «лишь бы план выполнили». С нетерпением ждёт, когда бригадир подсчитает и объявит процент выолнения. Смотрит на меня и говорит: «Ася, милая, давайте всегда работать вместе, мы такие дружные». Екатерине Михайловне лет сорок пять. Она работала в Тульском горкоме партии, а до этого по поручению партии находилась на ответственной работе в Средней Азии. Иногда она говорит:
- Я никогда не поверю, что Рахимбаев и Икрамов враги. Какими величественными они были. Мы в Средней Азии, в трудных условиях, без отдыха, шли вместе по правильному пути.
Вот так она переживает за судьбу своих товарищей по работе.
Вале, девушке из Карелии, всего девятнадцать лет. Училась на экономиста в Московском институте. Оказывается, Валя отбывает срок  за  вину своего зятя - мужа своей родной сестры.
- Я воспитывалась у сестры и зятя, выучилась и сдала экзамены в институт. Зять работал в посольстве. Что он сделал, я не знаю. Он средних лет, на ответственной работе, член партии, – рассказала она.
Несмотря на молодость, она соблюдает трудовую дисциплину, никогда не выражает недовольства. С финнами объясняется на финском, карелы тоже не обходят Валю стороной. В выходные дни они собираются и вместе поют народные карельские песни.
Бросишь взгляд на природу вокруг себя, и тебя охватывает блаженство. Рабочее место – дремучий лес, тайга. Пока доберёшься до трассы, много бригад повстречаешь. Сегодня по пути встретили парней из Азербайджана. Некоторые жарят хлеб на костре:
- Добро пожаловать на шашлыки! – шутят они.
- Присядь, отдохни, - говорит бригадир Хамза Сулейман.
Брат Хамзы Сулеймана, Султан Мамед, оказался моим знакомым по  Москве.
- Про брата ничего не знаю. Сам работал в Бакинской городской редакции. Бакинские парни обратили внимание на мою одежду.
- У нас, - сказал Хаджи, - одежда получше будет. Сбрось чуни с  ног, мы тебе дадим сапоги, выброси, выброси эти чуни, - повторил он.
Чуни - это северная обувь. Весной неудобная, но зимой незаменимая.
- Рановато ещё выкидывать чуни, - сказала я.
Сколько доброты оставила в глубине души эта короткая встреча. Они в своей стране тоже отвечают за какую-то неизвестную «организацию», эти заключённые.
Вечерому парни из Баку подарили мне сшитые из кожи сапоги. Один положил под подушку тридцать рублей денег. И сделал он это не из любви, а из высочайшего человеческого уважения, которому нет цены. Утром я пошла на работу в удобной обуви.
Екатерина Михайловна всегда начинает разговор словами «Ася, милая!»:
- Ты счастливая женщина, я горжусь тобой. Тебя уважают. В прошлый раз работавшая рядом с нами бригада казахских  парней  за один миг спилила штук двадцать огромных деревьев. Наш план и так перевыполняется. А это большая прибавка к нашему 3-4- дневному плану.
- Спасибо этим парням, они мне как седьмая вода на киселе, я их и видеть-не видела и знать-не знаю. Наверное, это сама жизнь учит нас жить со всеми людьми по-родственному, - сказала я.
Так и есть. В прошлый раз украинец подошёл к нам и исправил наши инструменты.
Все наши мысли связаны с работой, с планом. Работа – источник жизни, духовное спокойствие. Это и есть наша жизнь. Достаточно тут и «героев», которые окрестили нас «фышами». Кто ни во что не ставит работу, тот питается штрафными нормами. Кто-то из них скандалит, если не поест. Их ведут в столовую и кормят. Ещё находится причина. «Украли полученную вчера одежду», – хитрят они. Им выдают одежду. Пока ждёшь таких беспечных людей,  несколько часов проходит. Приходят на рабочее место, ещё находят причины.
- Я не возьму в руки топор. Если я буду работать, меня сегодня убьют, атаман так приказал.
Видно, что он хочет работать, да перед глазами страх смерти. Со временем лагерь начал очищаться от «атаманов». Молодые девушки и парни нашли своё место на работе и стали с нами заодно.
Гольбах Фаина приехала к нам из другого лагеря. Она тоже «атаман». В каком бы лагере она ни появлялась, все, кто называл себя «вором», обязаны были преклоняться перед ней. Фаина молодая девушка. Но на свободе она привыкла жить, не работая. «А разве мы должны работать в заключении?» - говорит она. Это её принцип. Несмотря на молодость, жизнь Фаины была своеобразной. Только она не рассказывает о себе.
В некоторых лагерях она работала одна со специальным конвоем. Она хорошо разбирается в лесных работах. Многие месяцы и годы она на лесоповале выполняла ежедневную норму на 300% !
Бригадир воров, получивших кличку «шалман-шалопаев», живёт с нами в одном бараке. Очень гордый, не мелочится, нас  «фышами» не называет. Он заботится о жизни и быте бригады, двери начальников для него всегда открыты. Если нужна одежда, он не обращается с просьбой: «Дайте распоряжение на выдачу мне со склада одежды, такого-то количества чуней и рукавиц» или «Рабочие моей бригады должны есть столько, чтобы оставалось в тарелках». Он сам обеспечивает выполнение плана. Продавать одежду, воровать, закладывать в карты категорически запрещалось. Пусть только попробуют поиграть. Они знают, что и тот, кто закладывает одежду, и тот, кто её возьмёт, будут избиты до полусмерти.
Бригада не маленькая. Больше двухсот молодых парней и девчат. Присмотреться повнимательнее, один красивее другого. Когда они уходят на работу, кажется, будто, из-за сказочной горы Каф выходит «антихрист». Они поют песни, слова и мелодию которой придумали сами:
                Но природа меня не забыла,
                Дала мне жиганскую красоту…
Больше они любят петь эту песню. А иногда могут позволить себе издевательские для начальников песни. Начальники, посмеиваясь, провожают их. Давайте, пойте и работайте изо всех сил, и себе и родине принесёте пользу, думают они, наверное. Хотя они и воры-жиганы, но их никто не лишал имени человека. Основа воспитания – работа, труд.
Вернувшись с работы и поужинав, каждый в бараке занимается своими делами. Учатся друг у друга разному ремеслу. Латышские и эстонские женщины много их собирают вокруг себя. Со всеми делятся они своими умениями - вязать, вышивать, шить одежду.
Наше внимание привлекла с шумом ворвавшаяся молодёжь. Одного парня из бригады Фаины Гольбах назначили обслуживать начальников за зоной. Этот парень пришёл попрощаться с бригадиром. Парня зовут Сашкой. Но настоящее его имя Заки, он оказался татарином, другая, Сагадат – таджичка. У неё на голове красивая тюбетейка, на ней шёлковое платье. Волосы у неё длинные, чёрные. Ещё одна девушка, её называют Анкой. Армянская девушка Анна Зигазорян. Невозможно не обратить на них внимания. Рецидивисты! Кто знает, так это или нет. То ли молодость, то ли дурная компания довели их до такой жизни.
Что бы там ни было, мне захотелось сказать несколько слов татарскому парню.
- Почему ты, татарин, позволил ворам украсть нашу одежду? Влезли в барак через окно и украли нашу одежду. Пусть вернут…
- Апай, апай, - ваша одежда такого-такого цвета?
Да, это всё наша одежда. Заки подошёл поближе:
- Сейчас поздно уже, вся эта одежда заложена в карты. Её отправили в другой лагерь, – сказал он.
- Заки, откуда ты? – спросила я.
- Апа-жан (дорогая), я из Казани, из такого-то района.
- Я эти края знаю. И историю вора Шакура из этих краёв тоже хорошо знаю.
- Апа-жаным, апа-жаным, - присел Заки возле меня.
На чистом татарском языке он рассказал мне о себе. Только вначале  спросил:
- Апа-жан, вы тоже воры?
- Нет,– говорю, - Заки-жан, мы не из породы воров.
Заки старается говорить, не употребляя русских слов:
- Я самый младший сын знаменитого вора Шакура. Когда вора Шакура уничтожили, мне было тринадцать лет. Отец мне почему-то посоветовал: «на родине не живи, исчезни». Я послушался, сбежал. А сколько можно жить, скрываясь? Воровал, попал в тюрьму. Здесь я уже в четвёртый раз. Видно, судьба у меня такая… - чувствовалось, что в глубине души он раскаивается.
Когда прощались, он сказал:
- Апа-жаным, я буду работать за зоной, буду брить начальникам усы-бороды. Больше не смогу попасть в этот барак. Девушки от меня принесут тебе в гостинец варенье.
Что тут скажешь:
- Спасибо, - сказала я, растерявшись.
Фаина и девушки не обратили внимания на нашу с Заки беседу. Их  закон категорически запрещает дружить с такими, как мы, и поддерживать связь с родными. Если их девушка поговорит с нашими  парнями, её изобьют до полусмерти: «Что, начала родину продавать?» - устроят они скандал. По их жёсткому закону избитый никому не может пожаловаться. У него, бедняги, нет такого права.
По слухам, Заки, уходя, отдал приказ: «Моей апа (тёте) и бараку, в котором живёт апа, вреда не причинять». И Фаина стала внимательней по отношению ко мне. С одной стороны, это неплохо. Кто бы ни был человек, он не может жить, не поделившись с кем-нибудь своими секретами. Как хорошо, когда есть с кем поделиться секретами, особенно в лагерной жизни. Знаешь её  сложную судьбу, знаешь, когда у неё тяжело на душе, когда-то и пожалеешь её, и полюбишь от души. Чаще всех я жалела 21-летнюю Фаину. Она в 14 лет сбилась с пути. Сколько перенесла невзгод. В Ереване она постепенно сошлась с шайкой Анны Зигазорян.
Если коснёшься жизни армянской девушки, рецидивистки Анны Зигазорян, удивишься. Мы её не боялись. Когда она, громко разговаривая, входила в барак и кричала: «Здравствуйте фышы», - мы ей говорили:
- Анна, нельзя так, брось эти слова. А она громко смеялась:
- Поймите, я люблю «фышей». Я ведь тоже из «фышей» – мой отец видный большевик армянского народа, арестован в 1936 году, не вернулся.
Она отомстила тем, кто участвовал в аресте её отца. Ночью, взяв в руки топор, она вырубила у них  в садах яблони и виноградники. По её словам, она причастна и к тяжёлым преступлениям.
Как бы то ни было, с этими молодыми людьми, когда  по-хорошему, когда ругаясь, можно говорить. Нам, чей возраст перевалил за средний, не пристало их критиковать. У них вся жизнь впереди, они могут ещё стать какими-нибудь героями трудовых подвигов.
Но вот появился человек, который и мне не понравился. Имя её Жансу. С виду одета по-европейски. Но к себе не притягивает. С Жансу не хочется перекинуться и десятью словами.
Жансу, четвёртая жена Ибрагим-бека, предводителя вооружённых басмачей, замышлявшего стать царём, врага революции в азиатских странах, представилась татаркой. «Мой отец служил Ибрагим-беку», - говорит она. Кто знает, чем он занимался ... Но Жансу каждым словом, каждым движением связана с богом, день и ночь проклинает она кафыров.
- Алла, - говорит она, - меня арестовали, ты сделал меня рабом  кафыра.
- Кто такой кафыр? – спрашиваем мы.
- Тюрьма – место для кафыра, он нашей вере враг, - отвечает она.
Бывают же на земле люди. Жансу молодая женщина, а никакой профессии не имеет. Перед любой работой она убогая душа. Тут невольно подумаешь: «Какой толк от этого человека, что на воле, что в лагере?». Наверное, никакого. В течение суток она тысячу раз вспоминает бога, но толку нет, всегда одна, всегда нуждается в человеческом внимании. Нет, наверное, на свете ничего тяжелее, чем быть обделённым человеческим вниманием.
Жизнь в лагере переменчива: сегодня так, завтра по-другому. Живя в лагере, в повседневной жизни становишься беспомощным. Никто не знает, когда и что произойдёт. Если посмотреть, жизнь в лагере поставлена на полувоенное положение.
В три часа утра нас разбудили и велели слушать, не поднимаясь с места. Кто есть в списке, те в течение трёх минут должны собраться и с вещами выйти к воротам зоны. Кому и что  скажешь за три минуты, с кем успеешь попрощаться?… Я тоже, завернув вещи, побежала к воротам зоны. Когда вышли за зону, каждый поправил и упаковал свой узелок, сложили всё в одно место, а сами зашагали по узкой тропинке в сторону леса. Около двенадцати часов дня нас обогнала автомашина, нагруженная нашими вещами. Вторая машина загружена провизией. Мы сели, поели, отдохнули. Шофёр шепнул кому-то на ухо: «Идёте в главпункт».
 Новость быстро разошлась среди нас. Говорят, количество заключённых в том лагере неизвестно, там сидят одни рецидивисты, там нет шалопаев-воров, работа – лесоповал, около лагеря большая река, питание хорошее… Даьше шли под впечатлением от услышанного. Идти пришлось довольно долго. В глубине души остался тяжёлый осадок. Нелегко расставаться с лагерем, к которому привык, прижился. Сколько друзей-товарищей осталось там. И земляков своих потеряла.
Дошли до «главпункта». Только после проверки личной карточки, проходишь через ворота зоны. На это уходит довольно много времени. Для нас приготовлены отдельные бараки. Хотя «главпункт», но внешне он от нашего лагеря ничем, кажется, не отличается. Сходили в баню. Отдохнули три-четыре дня. За это время познакомились с лагерным житьём-бытьём. Возраст в основном средний, встречаются и пожилые
Оказывается, в этом лагере есть и друзья, с которыми мы познакомились, когда впервые шли по сибирской земле. При встрече с Лидией Бауман мы рассмеялись и обнялись. «Я работаю в УРИ, кто получает бумаги об освобождении, тем я сообщаю», - объяснила мне Лидия. Она рассказала, что жёлтую доху у неё украли ещё до этого лагеря. Я тоже рассказала ей про украденные у меня вещи. Мы не переживаем: одежду выдают, а в лесу зачем доха. Так мы успокаивали себя.
Уходя по утрам на работу, бригады поют песню «Каховка». Даже из глубины леса ещё слышатся слова этой песни. И вечером тоже возвращаются с этой песней.
В этом лагере я выполняла разную работу. В один из дней меня пригласили к главному врачу. Проверили здоровье и сказали: «Завтра пойдёшь на кухню посудомойщицей». На кухне есть, оказывается, шеф-повар. Много котлов, много духовок. Каждый знает свою работу.  Я одна только посудомойщица. Для меня кипятят воду. Завтрак в шесть часов утра. В первую очередь кормят лесорубов. Хотя бригад и много, шумно не бывает. После них приходят работающие внутри зоны. Потом работники конторы. Почему-то здесь употребляют слово «глав». В конторе полно таких, как главмастер, главинженер, главбухгалтер. Все они заключённые, но еда им готовится отдельно. Они больше пьют чай. Специально для них пекут вкусное печенье - галеты. Пока то да сё, наступает двенадцать часов дня. Обед для лесорубов уже приготовлен. Им на рабочее место в больших бачках отправляют овсяную кашу. Дежурному необходимо знать количество. Он делит и раздаёт по норме еду. Паёк на одного человека ни на один грамм не должен быть меньше. Такие здесь требования.

                *                *                *
Расставив посуду и вытерев со столов, я использую короткую  передышку, чтобы обойти кухню, которой нет, кажется, конца и края. На длинных столах вижу раскатанное для лапши тесто, на глаз около 200 сочней. Когда я жила в уральской глубинке, зажиточные люди резали по 4-5 голов жертвенных животных и готовили обычно так же много лапши. Мы, дети, собирались около стариков, которые делили мясо, ели лёгкие и печень, лапшу, пили бульон. Но здесь лапши заметно больше. Все работающие на кухне в белых халатах. Здесь с одного взгляда и не определишь, кто какую работу выполняет. Наверное, тяжело будет нарезать такое количество лапши, подумала я. Взяла подходящий острый нож и говорю: «Я тоже помогу вам резать лапшу. Для нашего народа это привычная работа. Моя бабушка приучила меня к этой работе, когда мне было лет десять». На длинных столах 4-5 человек режем лапшу. Работа напряжённая, на разговары нет времени. Скоро вернутся лесорубы.
Прошло 3-4 дня. Мою посуду. Ежедневно между двенадцатью и тремя часами посвободнее. В это время работники кухни обедают. Кто что хочет. Больше просят чая. Лагерный нарядчик обедает обычно в это же время. Пришёл он и сегодня. У него в руках всегда много бумажек. Сегодня он не стал пить чай, видать, много срочной работы. Спросил мою фамилию. Подозвал к шеф-повару и говорит:
- По вашей записке этот человек освобождается от мытья посуды и переводится в ваше распоряжение поваром III - го разряда.
У меня нет, кажется, сил сдвинуться с места. Будь ты проклят, ругала я врача, который назначил меня на кухню. Чего только ни наговорила шеф-повару, с которым до этого ни одним словом не перекинулась.
- Повар… что это за слово? Откуда я могу знать, как готовить на такое большое количество людей. На воле мне и для своей-то семьи некогда было готовить вкусные блюда.
- Не переживай, – сказал шеф-повар, – научишься, я тебя научу. То, что ты так искусно умеешь резать лапшу, уже соответствует званию повара третьего разряда. В крайнем случае, будешь только резать лапшу, –  рассмеялся он.
- Будь проклята, - ругала я сама себя – зачем тебе надо было влезать в чужую работу. Вот что значит быть бесхитростной, - говорила я с сожалением, - об этом можно, оказывается,  сожалеть.
Я начала работать поваром под руководством шеф-повара Яна Яновича Гайдука. Если подумать, то работа под началом Яна Яновича Гайдука не заслуживает сожаления. Он мастер кулинарного дела в истинном смысле слова. Если с ним проработать хотя бы один год, то можно без сомнения стать поваром высшего разряда. Ему лет сорок пять. Он очень воспитанный, культурный. Даже нечаянно не скажет плохого слова. Ян Янович родом из Венгрии. Ещё подростком он мечтал сбежать в страну Советов. «Десять лет осваивал профессию повара, и на выставке кулинарных изделий получил I диплом», –  рассказывал он.
- Если ты перебегаешь в другую страну, то по закону получаешь два года. Я тоже был осуждён. Конец моего срока пришёлся на события 1937 года. Меня не выпустили, приписав мне обвинение в «шпионаже».
В Венгрии Ян Янович жил в тяжёлых условиях. Как член Венгерской Компартии он выполнял чересчур сложные поручения. Если, с одной стороны, профессия повара – это для отвода глаз, то с другой стороны, следственные органы не успели обратить внимание на политическое значение этой профессии.
Кто мог подумать, что профессия повара имеет отношение к политике. А решение о переходе в Советскую страну он принимал не один. Ян Янович человек рассудительный. Я слушаю, как он рассказывает о планах капиталистических стран в отношении нашей страны, он даже располагает кое-какой секретной информацией. Ещё не началась вторая мировая война, а фашистская Германия готовится к кровавой битве, и уже тогда Гитлер произнёс слова: «Мне нужны народ России для обращения его в рабство, хлебородная Украина и безбрежная звенящая тайга».
- Мы живём в тайге. Восхитителен таёжный лес. Но это богатство не попадёт в руки фашистов, - говорил он.
И правда, сколько бы сил фашисты ни приложили, чтобы стать хозяевами тайги, они были уничтожены у себя на родине, на своей земле. Если подумать, ты плывёшь в океане преданности.
Я обратила внимание, что Ян Яновича беседует на чужом языке с не знакомым мне человеком. Тот товарищ пришёл на дежурство по кухне, он принимает продукты, определяет норму завтрака и дневные нормы. Шеф-повар не оставил меня без внимания. Взял за руку и говорит:
- Сейчас познакомлю  тебя с одним парнем.
Привёл меня к дежурному по кухне:
- Это наша Ася. Откуда она, я не знаю, она моя помощница, повар третьего разряда.
Напротив меня стоит высокий, но очень худой мужчина, черноглазый, черноволосый, кудрявый. Поздоровались.
- Меня зовут Георгий, -  сказал этот человек, - я из Болгарии. Жил в Москве. Сотрудник подпольной газеты Болгарской компартии. Были сослуживцами с Георгием Димитровым в Коминтерне.
Сколько сохранилось у меня в душе тёплых чувств, я в знак признательности склонила голову перед ним. Я теряюсь перед руководителями партии, работниками газет, журналов.
Ночью, во время дежурства Георгия, в лагере подняли шум. В неурочное время, можно сказать, среди ночи прозвучала команда идти на работу. Все проснулись. Я побежала на кухню. Территория зоны заполнена лошадьми, запряжёнными в телеги. В большинстве  бараков ни души. На кухне гремят посудой. Котлы вытаскивают и грузят на телеги. Шеф-повар успел сказать: «переезжаем».
Всю одежду приказано оставить на месте. В одно мгновение на зоне не осталось ни одного человека. Вот так мы взяли и переехали. Это напомнило мне нашу кочевую жизнь. Мы также грузили на длинные телеги котлы, в каких варят корот, большие бочки под кумыс и другую посуду.
Согласно приказу наполовину сокращена численность работников больницы, кухни, конторы, бани. Я тоже оставила работу на кухне. Мы разместились в долине на берегу большой реки.
Началась тёплая весна. Проделав долгий путь, из далёких краёв пришло очень много барж. Разгрузить эти баржи за короткий срок и отправить их в обратный путь – вот на что направлено основное внимание. Это чрезвычайно ответственная кампания. Это продовольствие для жителей Сибири на всю зиму. В одном месте навалены горы овсянки, в другом месте ячмень. Заполненные рыбой бочки… Всё это продукты питания для людей. Кажется, будто  наступила пора осенней жатвы.
Охранники-конвоиры не обращают на нас внимания. Они тоже, на свой лад, пользуются радостями весны. Кто ловит рыбу, кто палкой бьёт уток и гусей.
Повара не отвешивают муку и крупы, как на зоне. Еда не ограничена. В день организовано даже 4-5 кратное питание. Руководство довольно нашим трудом.
- Хотя и тяжело, терпите. Если проведём вовремя эту кампанию, будет у вас отдых, - обещают они.
С ног ещё не валимся. Кто будет мешать выполнению ответственного задания правительства? Наш народ не будет. В нашем этом лагере нет ни одного уголовника. Мы все осуждены по одной статье. Но руководство не смотрит на нас косо, может быть, и они знают, что мы без вины виноватые.
Через 7-10 дней мы успешно завершаем работу. Грузовые баржи идут без конца, пока весенняя вода глубокая. Из других лагерей тоже прибывают такие же, как мы, и поработав пару недель, отводят свою очередь. Весенняя работа – разгрузка барж, лесосплав. Мы тоже работали на лесосплаве на одной речке. Особенно сноровисты на этой работе финские мужчины и женщины. Мы подкатываем брёвна к берегу, они собирают их железными палками и вяжут железными тросами плоты.
Сплавщики из соседнего лагеря обедают вместе с нами. Земляков среди них нет. «Нет ли в вашем лагере Батырова и таких- то, таких-то?» - спросила я их всё-таки.
- Батыров в нашем лагере, он очень грамотный и работает на зоне,  ответил мне один дяденька-татарин, - он нам обувь плетёт,- и показал лапти на ногах.
Значит, мой земляк начальник мастерской по изготовлению лаптей. Ладно, пусть будет жив-здоров, подумала я. Написала бы ему письмо на птичьем языке, да под рукой ни бумаги, ни карандаша. Очень ясно, подробно составила слова привета для него, чтобы  он смог вспомнить, кто я такая.
В лагерях, где обслуживается большое количество людей, особое внимание уделяют сохранению здоровья. Летом в жаркие дни дают напиток под названием «Источник пихты». Деревянные посудины заполняют иголками лиственницы и, пропарив, заливают кипятком и закрывают. Через сутки напиток готов. Всем возвращающимся с работы люди в белых халатах наливают перед воротами  по стакану жёлто-зелёной водички. Около чана стоит главный врач. Приём этого напитка для всех обязателен. Приказ об этом висит в нескольких местах.
…В таёжную глубинку тоже доходят слухи. По словам работницы кабинета УРИ Лидии, болгарского рабочего Георгия отправили в Москву одного, на отдельном самолёте. Целый день об этом только и говорили. Ян Янович тихим голосом произнёс:
- Сокол наш сейчас в Москве! Раз болгарину открыли дорогу, и мне, венгру, она, наверняка, не закрыта. Видно, Ян Янович вынашивает в душе мечту об освобождении и не сомневается, что будет жить на воле. Человеческая душа – бездонное море, богатое сумасшедшими мечтами. Если не иметь  таких чувств, как надежда, вера, то в какой жизни ни живи, ты будешь лишён желания жить.
Поспела черника. Она на каждом шагу - наберёшь полную ладонь и съешь. В наших краях говорят: «Поспеет брусника, осень стучится в окно». А здесь в это время вовсю идёт подготовка к зиме: вяжут веники, изготавливают инструменты для уборки снега.
Начались холодные дни. Наша бригада занята на разных работах. Лесной мастер приказал нам спиливать только искривлённые берёзы. Валим лес, выбирая такие корявые берёзы. Дни стоят ненастные, то снег, то дождь со снегом. Костры горят плохо,  лес полон дыма.
Вдруг по всему лесу начались громкие крики.
Двум женщинам из нашей бригады пришёл приказ об освобождении. Обеих зовут Ася. Тут начался обмен мнениями. Весть об  освобождении не так уж удивила, но чтобы обеих звали Ася, этого не могло быть. Значит, увеличили до двух. Подошла моя землячка. Стали разбираться все вместе, чтобы выяснить интересовавший нас вопрос. Землячка, глядя на меня, говорит:
- Значит, уезжаешь домой. Зайдёшь ко мне домой, повидаешься. Приветы передашь.
- Почему это я? Сама подумай, ты русская, тебя зовут Анастасия Петровна – Ася. А меня ведь зовут не Ася, это ведь вы, чтобы проще было, называете меня Асей.
Кто бы это ни был, он возвращается на родину, но мы не знаем кто.
Стоим в строю у ворот зоны. Молодой человек в военной форме, заглянув в бумагу, которая была у него в руке,  выкрикнул мою фамилию. «Я» - откликнулась я и вышла из строя. Едва успела встать в сторону, он тут же выкрикнул и другую Асю. Она вышла и встала рядом со мной. «Вы, -  сказал он, - свободные граждане». Товарищи закричали «Ура!» и захлопали в ладоши. Голоса эхом откликнулись в лесу.
Это было, как в сказке. Приехали вместе из одного города и  домой поедем в один день. Все освобождённые из окружающих лагерей и отделений собираются, оказывается, в этом главпункте. Нас на работу не зовут, а пойти в контору и спросить о времени отъезда неудобно. Похолодало. Перед отъездом выдали подходящую для сибирских морозов тёплую одежду. Мы, человек тридцать, набились в машину и поехали. Не проехали и двадцати километров, как нас, из-за, якобы, замёрзшего мотора, сдали по дороге в один из лагерей. Прошёл целый месяц, пока мы добрались до железной дороги.
Если попытаться извлечь урок, ведь прошло почти четыре года, то главная задача была – жить, надо жить. А чтобы жить, надо работать. Я не встречала среди нас таких, кто был бы наказан за нарушение порядка или за отказ от работы. И в отношении мужчин к нам, женщинам, никогда не было проявления неприязни или такого, что могло бы испортить нам настроение. Ты одна можешь ходить среди сотен мужчин и не опасаться. Я всегда буду помнить, с каким благородством относились к нам мужчины. Они всегда желали нашего отъезда домой, чтобы мы жили у себя на родине. «Мы и без вас можем справиться с лесными работами», - говорили они. Вот таким уважительным было к нам отношение со стороны мужчин. И что мы матери, они, наверное, тоже помнили.
Эти воспоминания уносят меня в молодость. В 1924-25 годы, когда строилось наше государство, куда ни посмотри, женщин было мало. Работая среди мужчин, молодых парней, я ни разу не столкнулась с грубым или оскорбительным отношением к девушкам. Если была срочная работа, приходилось среди ночи  ехать верхом или идти пешком с мужчинами. В таких случаях чувствуешь себя в безопасности, а раз вокруг тебя надёжные спутники, можешь рассчитывать на успешное выполнение поручения.
Душа плывёт по бездонному озеру. Возвращаешься домой,  только-только привыкнув к сибирскому краю, к его землям и водам. Нелегко даётся это неожиданное расставание. И на воле, и в лагере тяжело расставаться с друзьями-товарищами, а встретиться  снова нам, вряд ли, суждено… Вспоминаешь одного, другого.
При приближении к границам Урала все мои мысли о родной стороне. Дети, друзья-сослуживцы, близкие …
Кто он, изгнанный из своей страны, растерявшийся, заблудившийся человек, не то бурлак, не то бродяга. Как говорится в прибаутке:
                Дошёл бы, родины нет,
                Утопился бы, озера нет.
У меня другое положение. Дойти – есть мой Башкортостан, утопиться – есть  прекрасное озеро. Но нет ни причины, ни времени топиться в озере. От таких мыслей меня охватывает чувство беззаботности.
Хотя и много времени прошло в дороге, всё ещё холодно. Одетые в толстую сибирскую одежду, шли мы в три часа утра по  улицам Уфы. Землячка Ася завернула за угол маленькой улочки. Я продолжала идти в сторону центральной улицы. Прервав сладкий сон хозяев, постучала в дверь. Пёс по кличке «Тиран» был ещё жив, начал лаять. На вопрос квартирной хозяйки Глафиры Ефимовны: 
- Кто там? – я сказала:
- Открывай, Глафира Ефимовна.
Хотя прошло много времени, она меня сразу узнала по голосу. Со звяканьем открывает дверь, сама душераздирающим голосом кричит:
- Вставайте, идёмте! Вернулась…
Только дверь открылась, куча людей – все в ночном одеянии, белых штанах, белых рубашках. Кому что ответить, даже поздороваться некогда, - это было похоже на маленькую «потасовку».
Хозяева квартиры взяли меня за руку, привели в комнату и посадили на свою тёплую постель – на белое одеяло. Их сын снял с моих ног чуни. Он не знал, чем ещё услужить, крутился-вертелся вокруг меня. Жена хозяина расстелила посреди пола огромных размеров тряпку, сложила на неё мои чуни, рукавицы, мою похожую на ушанку шапку, бушлат, завернула в неё всё, взвалила на спину и унесла на улицу.
- Бросила твою одежду в сарай, - сказала она.
Хотя для жизни на воле эта одежда не подходила, но в душе мне было жаль её, ведь она была сшита из совсем новой толстой чёрной ткани. Это, видимо, и прощание с сибирской одеждой, и расставание с Сибирью.
Глафира Ефимовна, кажется, ничего не видит. Встала передо мной, гладит по голове, плачет и спрашивает:
- Очень голодала?
- В первые годы приходилось голодать. Так как план не выполняли, получали только штрафные нормы, - отвечала я.
- Перед тем как ехать домой тоже голодала?
- Нет, не голодала, зарабатывали на жизнь. Смотри, даже деньги есть.
Она не удовлетворяется моим ответом.
- Почему же ты тогда такая опухшая? – начинает она ещё сильнее жалеть и переживать за меня.
Опухшая?... От этого слова закружилась голова. Я вдруг соскочила с места и встала посреди комнаты.
- Нет, нет… Почему вы даёте волю таким тяжёлым мыслям? Я не опухла. Из Сибири мы все вернулись физически крепкими и закалёнными.
Домашние все по нескольку раз гладят меня. Дом полон радости. «Все, кто живёт на воле, на родине, нетерпиливы, шумливы» – подумала я. Если и впереди будет тяжёлая жизнь, я всё преодолею.  Борьба за жизнь будет продолжаться.
Обратилась в официальные органы. Мой вопрос рассматривали сразу несколько человек. Сообщили, что дети здоровы, что их привезут, пообещали сегодня же выехать за ними.
- Спасибо вам, - сказала я. – Давайте я сама съезжу за детьми.
- Можно и так, вот тебе билет на железную дорогу, туда и обратно, деньги на еду, и доверенность на возвращение детей, - они посмотрели на карту и научили, как туда добраться.
Я поехала в сторону Оренбурга. Непривлекательна зимняя степь. Посмотришь в окно – песчаная метель вперемежку со снегом. Не зря, оказывается, говорят башкиры: «Тёмный лес – всё равно, что шуба». В Сибири, какие бы ни стояли морозы, такого не бывает. И на  земле там не бывает так темно, когда поднимается буран. Верхушки деревьев шумят, но не боишься, что буран унесёт тебя.
Станция Донгус. Когда-то здесь было поле аэродрома. Детский дом оказался неподалёку. Меня встретила воспитательница. Дети были в школе. Показали общежитие, где жил мой сын. Мы пошли в школу. Воспитательница порадовала меня, рассказав по дороге, какой хороший характер у моего сына и как хорошо он учится.
Воспитательница, хотя и молоденькая, оказалась нетерпеливой. Открыв дверь комнаты, позвала сына. Сын с быстротой молнии высунул голову из двери и через мгновение выбежал, схватив в охапку свои книги. Да ещё успел сказать товарищам: «За мной мама приехала». Вместе с сыном и все дети с шумом окружили меня. Услышав галдёж в коридоре, ученики других классов, прервав уроки, тоже вышли в коридор. Дети дружно пригласили меня в столовую. Но какая там еда … Красивые девочки, красивые подростки. Их глаза устремлены на меня. С длинными, по пояс, и чёрными, как смола, косами, девочки-узбечки, казашки …      
- Вы не видели наших мам? Они скоро вернутся? – повторяют они один и тот же вопрос.
- Я ведь вот вернулась, и ваши мамы вернутся, - что я ещё могла сказать, кроме как обнадёжить их …
Как будто знала, привезла с собой полную корзину пряников и печенья. Выложила кучками на столы. Ради своих детей съела несколько ложек бульона.   
По пути нужно было заехать за вторым сыном. Когда добрались до этого места, была уже полночь. Ночной сторож делал на кухне приготовления к завтраку. Хотя и ночь, он по телефону вызвал директора. Директор, женщина средних лет, не очень-то, кажется, доверяет чужим словам, для неё важна только доверенность. Не показывая мне сына, она задаёт маленькому мальчику короткие вопросы: « Кто у тебя есть? Где ты родился?». Не достигший школьного возраста мальчик всё помнит и отвечает правильно. Он ни разу не ошибся, хотя уже долгое время живёт отдельно от нас.
На рассвете отправились в обратный путь – к себе, в Уфу. В Уфе, оставив меня на большой улице, дети добежали до дома.   Глафира Ефимовна, всё ещё не пришедшая в себя, от такой большой радости даже всплакнула.
Началась совершенно новая для меня жизнь.  Много хожу по делам. Самое главное - поскорее начать работать. Я намереваюсь устроиться в течение двух-трёх дней кондуктором в трамвайный парк. Кстати, моя задушевная подруга Ася, с которой мы вместе прошли сибирский путь, тоже собирается устроиться кондуктором. По профессии она продавщица, может работать и счетоводом.
- На такую работу невозможно устроиться. Боятся – и сама я вернулась из тюрьмы, и муж неизвестно где, никаких известий нет. Кто поверит! Если выполнять план, то и у кондукторов может быть хорошая зарплата.  Мы тоже постараемся.
В выходные дни хожу по разным делам. Чаще всего впустую. Таких, как я, получивших свободу и вернувшихся с другого конца страны, здесь много. Невесёлые слухи ходят среди нас. Мол, таким, как я, не разрешается жить в городе. Столько-то человек должны перехать на неопределённое время в такие-то места. Мало того, внезапно начинается война.
Меня тоже вызвали и приказали ехать с семьёй в Баймакский район, в коневодческий совхоз. Баймак – знакомый край. И животновод – не чужая для меня профессия.
Глафиру Ефимовну эта перемена тоже не удивила.
- Вернулась живой-здоровой, будешь жить со своими детьми. Ты же не такая необразованная, как я. Мы тоже, кажется, переезжаем. Наркомзем даёт Михайловичу рекомендацию на должность главного агронома в одном совхозе. Если тебе там не понравится, переедешь к нам. Соберёшь кое-что из одежды – и в путь.
По пути в Баймак решила заодно увидеть белорецкие края, нашу природу, родных.  Жду поезд на уфимском вокзале. Очень много желающих уехать. Среди людской толпы встретила кармаскалинского парня Шамсутдинова, учившегося вместе со мной в Казанском комуниверситете. Он, как и я, повзрослел. В военной форме, капитан.
- Два дня пробыл в Уфе, но с тем башкиром не смог увидеться, - сожалеет он.
Башкир, о котором он говорит это учившийся вместе с нами Низам Карипов: когда мы учились в Казани, товарищи звали нас “башкирами”.
После возвращения из Сибири, Карипов, встретив меня на одной из уфимских улиц, повёл меня к себе домой. Пили чай. Он работал в каком-то журнале, рассказал, что собирается вступить в союз писателей, познакомил меня с тематикой начатых работ.
- Твой башкир Карипов жив-здоров. Увлёкся писательством, сказала я. Когда я сообщила, что еду на работу в Баймак, - он сказал: -  Будешь работать в редакции. Значит, он не знал о моём житье-бытье. Или знал, да не захотел начинать разговор на эту невесёлую тему?
- Где скажут, там и буду работать, - только и ответила я.
Топившийся дровами паровозик повёз нас по узкоколейке через горы. Насидевшись в раскачивающихся вагончиках, добрались до места.
Какая у меня судьба … Приехав на родину, не смогла даже попить спокойно чаю, нивесть где заразилась лихорадкой, одной из самых тяжёлых болезней, при которой теряешь силы, худеешь.
Едва знакомый мне человек зашёл будто бы проведать меня. Он показался мне похожим на шпика. Я у них, видимо, на особом учёте. Тем временем один товарищ в военной форме сказал мне:
- Ты теперь уже не поедешь в Баймак, останешься  в нашем распоряжении. Хотя и тяжело, будешь работать на руднике, - и взял с меня подписку.
Мне всё равно, где я буду стоять на учёте. Зима, тёплой одежды нет. Не лучше ли будет остаться здесь, вместо того чтобы ехать с детьми в Баймак.
Обратилась к начальникам Миндякского рудника насчёт  работы. Один делает хмурое лицо, другой говорит: “Подумаем”.
То и дело с тоской вспоминаю Сибирь, зачем только я оттуда вернулась. Ругаю сама себя за то, что оказалась неспособной бороться за жизнь.
Только проработала дней десять сторожем, как меня уволили “по сокращению штата”. Поработаю дней десять и снова сижу три-четыре недели без работы. Раз я не работаю, выдачу хлебной нормы приостанавливают. Время военное, хлеб выдаётся работающим и их семьям по установленной норме. Приходя домой, придумываю объяснение для детей, та работа тяжёлая, эта работа не по душе. Они учатся, им каждый день нужен хлеб. 
У меня в Башкортостане, куда бы я ни поехала, везде много знакомых. Здесь я тоже встретила знакомых среди рабочих. Так как на мне клеймо “врага народа”, они не смотрят на меня, проходят мимо, не замечая.
На руднике большая партийная организация. Под руководством парткома – парторганизация шахты, коммунисты фабрики, хозяйственной организации. Рассказываю о своём житье-бытье руководителю этой многочисленной парторганизации – секретарю парткома, товарищу Петрову:
- Начальник отдела кадров рудника такой-то всю осень посылает меня на работу только для отвода глаз, проходит дней десять, и он посылает начальнику, у которого я работаю, бумагу, чтобы меня уволили. И сейчас вот прошло десять дней, и я опять хожу без работы.
Петров, стоя на ногах, выслушал мою жалобу. Пригласил меня следовать за собой и, стремительно шагая, привёл меня к начальнику отдела кадров Валиахмету.
- Этого товарища нужно устроить на работу, нет ли какой-нибудь работы? – обратился к нему товарищ Петров.
- Ну почему же нет? – говорит Валиахмет, - но только я не могу дать работу этой женщине. Вы не знаете, она ведь из тюрьмы вернулась. И её муж, и она сама опасные люди.
- Будь у этой женщины сто мужей, и все сто окажутся врагами, мне до этого нет дела. Ты сегодня же устроишь её на работу, Она должна работать, у неё дети.   
- Нет, это невозможно, - твёрдо ответил Валиахмет.
Секретарь парткома, одетый в полувоенную форму, кажется, уже не молод годами.
- Поднимайся, вставай, - приказал он Валиахмету, а потом ещё:
- Быстро найди хлебные карточки за все её нерабочие дни. Сейчас же беги в магазин и получи для неё хлеб и другие продукты за прошедшие дни и на следующие десять дней. Понял? Потом товарищ Петров посмотрел на меня и сказал:
- Отдохнёшь десять дней и выйдешь на работу.
Валиахмет, держась прямо, встал навытяжку перед Петровым На лице никаких признаков гнева, один только страх, руки у него трясутся.
- Понял, всё будет исполнено, - сказал он, закрыл дверь и повесил на неё замок.
Вдвоём пошли в сторону магазина. Валиахмет, то ли не умеет ходить пешком, всю дорогу до магазина бежал. Магазин оказался закрытым, вошли через заднюю дверь. Продавщица Катя оказалась очень ловкой в работе. В наши края она приехала из далёкой Украины, её родину оккупировали захватчики.
Я смотрела и любовалась расторопностью молодой девушки. Быстро подсчитав по карточкам почти месячное количество продуктов на три человека, она сложила продукты в магазинный мешок и вручила его мне. Месячный запас продуктов на троих – это довольно много. Хлеб, ячменная и овсяная крупа, мясо, масло, чай, сахар.
Вот совпадение. Парень из нашей деревни приехал на запряженной лошади, погрузила я продукты к нему и поехала домой.
В годы войны пожуёшь кусочек хлеба, напьёшься досыта чаю  с сахаром в прикуску– и все горестные мысли улетучиваются из головы. Невестки, увидев моё богатство, обрадовались:
- Ты грамотная, и друзей-товарищей у тебя много, - говорят. А я им говорю:
- Идёмте, чаю вместе попьём.
- Вот чудачка, разве такое богатство встречают с пустыми руками, мы сейчас вернёмся, - и ушли.
Самовар только закипел, как они уже вернулись, неся полные миски сметаны, молока, корота, кусков талкана.   
Так в моём доме нежданно-негаданно установился покой. Дров много. Дети на всю зиму заготовили дрова. В доме тепло, огонь гудит в печке, обдавая паром, кипит самовар. Дети мои внимательны к людям, стоя здороваются с бабушками. Младший сын готовит себе еду в тарелке. На одном краю тарелки намял картошки  с маслом, на другой край наложил овсяной каши и добавив ещё размятого корота, посыпает его сахарным песком. Ладно, пусть возится, как умеет, он ведь ещё маленький.
Мои невестки, усевшись вокруг самовара, пьют чай, рассказывают новости. Если послушать, о чём они говорят между собой, то поймёшь, что их мысли связаны с образованием
А мои мысли возвращаются к товарищу Петрову, который старается улучшить судьбу членов общества. Товарищ Петров сообщил членам бюро о грубости Валиахмета, вот почему начальник рудника снова вызвал меня и стал расспрашивать о моём житье-бытье.
- Почему не пришла ко мне и не заявила, что Валиахмет нарушает закон. Валиахмет теперь не останется на ответственной работе. Если тебя выслали сюда, это не должно быть причиной, чтобы оставить тебя без работы.
Начальник рудника Аносов Михаил Петрович бывал, по его словам, на Кагинском заводе.
- Я знаю, что в молодости ты работала в Тамьян-Катайском комсомоле, - сказал он. Я почувствовала какую-то неловкость.
Прошло много времени, и в самом деле у меня перед глазами встал молодой Миша.
Он вручил мне записку на базу для получения рабочей одежды. Две пары валенок на двоих детей и десять метров ткани. Ткань чёрного цвета оказалась плотной и широкой. Из неё я сшила детям и костюмы, и фуфайки. Из такой чёрной толстой ткани нам в Сибири выдавали чуни. Эта толстая ткань снова и снова напоминает мне о Сибири.
Теперь я работаю сторожем на руднике. Увидев, что моя жизнь внезапно улучшилась, соседи в моём окружеиии приписывают это всё той же грамоте. Работа у меня очень ответственная. Я сторожу контору отдела снабжения. На этой работе требуется сноровка. С вечера вешаю пломбу на денежную кассу, в которой лежат продуктовые карточки на несколько тысяч рабочих и служащих, растапливаю несколько печей, чтобы обогреть контору. И каждый раз дров оказывается недостаточно. Сама пилю и колю дрова. Что для меня напилить вязанку дров, мне это ничего не стоит.
Благодарение богу, что я способна выполнять эту работу. Сибирь приучила.
Сегодня по плану лекция. В зале отдела снабжения собрались одни снабженцы, сторожа, повара, пекари и другие работники. Лекцию читает капитан Николаев, который вернулся с войны без ноги и ходит, опираясь на палочку. Тема лекции – важный, злободневный вопрос. Международное положение. Я слушаю лекцию, просунув голову в дверь. Хотя и ночь, у меня рабочий день. То нужно присмотреть за печами, то бросить взгляд в сторону кассы. Когда стали задавать вопросы, и я вмешалась.
- Какую позицию в этой мировой войне занимает Турция? – спросила я.
- Действительно, - сказал лектор, я этот вопрос оставил в стороне, и он очень чётко ответил на этот вопрос.
Когда лекция закончилась, я открыла дверь, чтобы проводить
рабочих. Каждый уходящий бросает взгляд в мою сторону, некоторые смотрят на меня с подозрением. Заведующая продмагом Катя говорит на прощание:
- До свидания, тётя Ася, спокойной ночи.
- Спасибо, - говорю я в ответ.
В конторе остались я и лектор, только мы вдвоём. Он возится с палкой, которая заменяет ему покалеченную ногу. Я подаю ему одежду. Он расспрашивает меня:
- Откуда ты?
- Из такой-то деревни. Но жила и работала в Уфе. Время военное, сейчас работаю, где придётся. Дети есть, они учатся, - ответила я. Ответ получился каким-то бессвязным.
- Ты, - снова заговорил лектор, - наверно, каждый день читаешь газеты.
Я открыла дверь и проводила его. Удивлённая его словами, пожелала ему счастливого пути и здоровья.
- Ну ладно, - сказала я самой себе, усевшись в самом тёмном углу зала. Если я сегодня не знала позицию правительства Турции, узнала бы завтра. Зачем мне надо было вызывать подозрения, влезать со своими вопросами? Почему я сама не осознаю своего положения, пропади всё пропадом? – ругала я себя. Это собрание оставило тяжёлый осадок. Ночью я плохо спала.
Война ни для одного человека не прошла бесследно. У одной погиб муж, она всю жизнь будет испытывать тяжёлую скорбь, у другой умер любимый ребёнок, у третьей сын ушёл на войну. Очень много таких, кто горюет, не получая вестей от мужа или сына. Тем, кто в эти трудные времена погружён в тяжёлую печаль, я советую не терять терпения. В качестве аргумента привожу случаи, когда «похоронки» оказывались ошибкой.
- То ли верно написано в похоронке, то ли нет. Сегодня четыре детские судьбы в твоих руках. Не заметишь, как пройдут годы, и будешь радоваться, глядя на своих выросших детей, - говорю я. Значит, ты сегодня им и отец, и мать. Не показывай им своего горя,  не порти им настроения. Давай работай, ухаживай за скотиной… Сыновья твои пусть учатся, пусть приучаются к труду.
Говорят, не увидев нужды, парень не станет мужчиной. Пройдёт зима, настанет весна. С приходом весны всем живым существам легче становится жить. Весной больше пищи появляется. Лук линейный, лук угловатый, щавель, саранка… Нет счёта земным богатствам. Не успеешь оглянуться, как поспеют плоды и ягоды. Каждый день будем есть суп из щавеля, добавляя в него немного крупы, будем набивать рот кашей из саранки, а скоро наступит время, когда мы будем добавлять ягоды в приготовленную из собранных на болоте листьев заварку, и пить чай до седьмого пота.
В моей жизни то и дело происходят внезапные перемены. В один из дней моей спокойной жизни начальник снабжения говорит мне:
- Завтра отправишься в распоряжение Абдуллина.
Я ранним утром пошла и познакомилась с Абдуллин-агаем. Я его немного знала. Он заведует мастерской по пошиву обуви. Оказывается, эту мастерскую приспособили для сушки плодов и ягод. Как я заметила, несколько человек ещё укладывали железный потолок. У Абдуллин-агая не было даже времени поздороваться со мной. Он вручил мне огромное ведро и сказал:
- Иди быстрее в магазин. Пусть Катя взвесит эту посудину и даст тебе бумажку.
Я по привычке быстрым шагом пошла в магазин и протянула ведро Кате:
- Дай мне бумагу на это.
Катя очень проворная. Она и ведро мне дала, и записку мне вручила. Я не стала читать, что там было написано, в глаза бросились только слова «нетто-брутто». Не знаю, что я подумала об этом. Встретила работавшего на базе сторожа Фросаныча.
- Уж не вышла ли Катя Журавленко замуж? – спросила я его.
- Нет, не вышла, - ответил он уверенно.
«Он, видимо, не знает, – сказала я самой себе. - Ты не знаешь, так я знаю. Если бы она не вышла замуж, фамилия у неё не изменилась бы. У нашей Кати теперь фамилия Брутто».
- Сегодня же отправишься в путь, - сказал Абдуллин-агай. Поедем на базу. Тебе дадут две машины. Они, ни на минуту не останавливаясь, сегдня же должны вернуться на базу. Вот тебе приказ, подписанный начальником отдела снабжения и главным бухгалтером. Как приедешь на место и прочитаешь этот приказ, начнёшь работать, опираясь на этот приказ. Твоей грамоты хватит на это.
На одну машину приняла несколько мешков ржаной и пшеничной муки,  крупу, чай, сахар, мыло, соль. На другую машину погрузили большие бочки для засолки капусты и огурцов, большие весы, огромные мешки из холста, бумажные мешки, посуду.
Абдулла-агай за четыре-пять минут объяснил мне, что делать. Вот так я и переехала одна на новое место на берегу Яика, километров за 25 от рудника. Не смогла даже увидеться и поговорить с детьми. Вот что ещё сказал Абдуллин-агай:
- Колхоз, расположенный на берегу Яика, поддерживает связь с отделом снабжения, обменивается с нами продуктами. Этот колхоз будет оказывать тебе помощь в твоей работе.
Итак, я отправилась в путь в качестве агента по заготовке плодов и ягод. Руководители колхоза приняли меня тепло. Мне отдали магазин, который с начала войны был закрыт. Я открыла магазин. Понадобилось довольно много времени для изучения имевшегося у меня на руках закона-инструкции о заготовке ягод. Для этого важного дела необходимы какие-нибудь знания, хотя бы минимальное знание учёта, чтобы щёлкать туда-сюда костяшками счетов. А у меня нет таких знаний.
По своей основной профессии я журналистка, и мне ни когда
я работала, ни когда получала зарплату, ни когда тратила её на  необходимые вещи, не приходилось щелкать костяшками счетов.
Если кто-нибудь сдаст столько-то ягод, я согласно инструкции
должна выдать ему одну рабочую норму. Как видно из плана, самым важным считается сдача шиповника. Шиповник необходимо чуть ли не ежедневно сдавать в приёмный пункт. Шиповник прямиком отправляется на фронт.
В своеё работе я использую простой подсчёт. Принцип подсчёта таков – сколько заготавливаю в пересчёте на трудодни, столько выдаю муки, крупы, соли, мыла. Работа и трудная, и ответственная.  Только слова Абдуллин-агая успокаивают душу:
- Хлебную норму твоим детям будем выдавать из буфета, талоны тоже выдадим. И за их учёбой я прослежу.
В деревнях, расположенных на другом берегу Яика, у меня тоже есть знакомые. Секретарь парткома колхоза – молоденький паренёк. Я помню ещё его отца, который в период советского строительства в деревне работал, засучив рукава.
- Апай, - сказал этот парень, - как хорошо ты сделала, что открыла магазин. Сейчас горячее время сенокоса. Люди-то хорошо работают, но  с питанием дело обстоит плохо. Зарезать корову, сварить бульон – этим ведь дело не заканчивается. Иногда не бывает даже крупы, чтобы заправить бульон. Дети колхозников сдают шиповник, ягоды, чуть ли не каждый день получают муку с крупой, чай и сахар, всё вплоть до соли. Теперь женщины могут испечь булки к чаю. Вы оказываете большую помощь нашим колхозникам. Работа в колхозе оживилась. Когда приступим к уборке урожая, начнём получать аванс. С питанием станет полегче.
Конечно, я не могла остаться равнодушной к словам благодарности молодого секретаря парткома. Но в душе я была несогласна, что благодарность адресовалась мне. Не будь меня, на моём месте работал бы кто-нибудь другой. Но я постоянно сталкиваюсь с проявлением искренних чувств со стороны людей. Женщины, бывшие  в молодости делегатками, теперь постаревшие, радуются положеннным в карман трудодням, и уходя, приглашают меня ещё и на чай.
- Мы тоже были когда-то молодыми, - говорит Магикамал-енге. – Мы, делегатки, собираясь вместе, сажали морковь, репу. Кто мог тогда подумать, что на нашей земле будут такие большие колхозы, что мы будем сообща жить и трудиться. Эта война, будь она проклята, нарушила нашу жизнь. Но мы всё же держимся. Мы желаем помощи нашему народу, чтобы враг был побеждён, и не пожалеем сил для преодоления трудностей. И налог платим, и заём берём, государству и скот, и масло сдаём.
- Ну, подумайте, открытие этого магазина для знающего человека это и есть государство. Кто жил когда-нибудь, занимаясь продажей ягод? Когда на твою страну напали, нет времени сидеть и думать. Ведь под ногами полно груздей, плодов и ягод. В длинные летние дни очень даже кстати оказался ягодный промысел, – рассуждают они, беседуя между собой.
Запрягли трёх лошадей, погрузили на три телеги по две большие
кадушки, и я отправилась сдавать их на базу Заготовощ отдела снабжения. В каждой кадке по 250 килограммов солёных грибов. Заведующий овощным складом не соглашается принимать их:
- Грузди твои не приму. Поднялась ругань. Я твержу своё:
- Грузди хорошего качества, в каждой бочке – 250 кг, я сама взвешивала, столько-то соли, столько-то листьев добавила в них.
- Дело не в этом, документ неверно составлен. Каждую бочку надо было прежде взвесить и указать нетто-брутто.
- Я их не видела. Зачем мне взвешивать пустые бочки? Я грузди взвесила. С тобой по-человечески говорят, не задерживай меня и лошадей, давай принимай сейчас же. Если не примешь, оставлю бочки прямо здесь, сам будешь отвечать, - заговорила я уже более жёстко.
То ли я одержала верх, то ли напугала, то ли он подумал, что со мной лучше не связываться, то ли он, возможно, понял, что я на своей снабженческой работе оказалась неграмотной, но он выдал мне бумагу, написав в ней: «От агента по заготовке плодов и ягод такой-то принял 1250 кг груздей» и приписал ещё: «Брутто-нетто не указаны». Кто они такие, эти брутто, какое мне до них дело, не знаю. Быстрeнько отправилась назад, к месту работы. Словно гора упала у меня с плеч. «Какой плохой заведующий овощной базой», - подумала я.
Абдуллин-агай, тот, по крайней мере, верит людям. Когда я
посылаю сколько-то шиповника, ягод, черёмухи, он всегда пишет: «От такого-то агента получил столько-то». А если он сдаёт шиповник в аптеку, то берёт у них расписку и присылает её мне.
Когда не справляемся с планом, я и сама сушу плоды и ягоды и отправляю их на имя Абдуллина. И ни разу он не выразил мне своего недовольства и не сказал: «То-сё, так не пойдёт». Мало того, ещё и похвалил меня: «Как же богата долина Яика, от тебя все плоды и ягоды поступают в большом количестве».
Документы на заготовленнные в обмен на продукты питания плоды и ягоды, которые я получила из отдела снабжения, я отослала бригадиру Абдуллин-агаю. Видимо, он сам отчитывался перед бухгалтером отдела снабжения, я этого не знаю. Тем не менее главный бухгалтер вызвал меня к себе:
- Мы составили отчёт о твоей работе. Требуются кое-какие документы. Составь акт на сушёные плоды и ягоды. Пусть его подпишут несколько человек. Необходимо, например, указать, что было столько-то плодов, а после сушки осталось столько-то. Сушёные ягоды должны составлять 60%.
- Кто это придумал? – спросила я удивлённо главбуха. – По-вашему, кто-то должен стоять и наблюдать, как я принимаю ягоды, ждать, пока они высохнут, взвесить их и расписаться? У нас в таких случаях говорят «истукан». Для чего нужен процент сушёных ягод? Например, засушили мы триста кг ягод, я ведь в таком виде и сдаю их. Что же ещё нужно?
Бухгалтер рассмеялся и спросил:
- А если твои ягоды сгниют, испортятся, что будешь делать?
- Но почему они должны сгнить, Я же слежу за ними. Вы вот смеётесь, а у меня голова болит, - сказала я и ушла.
Дейсивительно, в последние дни я чувствовала себя неважно. И ягоды уродились, и сдающих было много. Думаешь о цене человеческого труда. Разве мало нужно старания, чтобы засолить грузди, отправить их.
Больше меня в бухгалтерию не вызывали. Насколько я знаю, ни одной ошибки не должно быть. Ведь я работала по инструкции. Повидимому, и количество полученных мною продуктов, и количество заготовленных плодов и ягод точно сошлись.
Я попрежнему продолжаю работать у Абдуллина-агая в цехе по заготовке сушёных плодов. Мою полы, убираю двор. Видать, теперь у меня такая жизнь – выполнять любую работу, какая только придётся. Бывает и такая работа, которая мне не под силу.
Работаю сторожем, мою полы, пилю дрова… Хлебная норма, да и зарплата неплохие. Только вот работникам снабжения зарплату выдают раз в два месяца. У работающих на шахте жизнь хорошая. Они вовремя получают зарплату. А когда платят раз в два месяца, тяжело приходится.
Работа, которую я не умею делать и которая мне не по душе, кажется, так и поджидает меня.
- Мы тебя временно направляем на другую работу, - сказал мне заместитель начальника снабжения. – Километрах в пятнадцати от рудника, в деревне, то-есть колхозе, есть у нас рыболовецкая артель. Поедешь в эту артель бригадиром. Завтра в 12 получишь продукты для рабочих артели (рыбаков) и отправишься в путь. Работа ответственная. Начинается рыбная пора, - повернулся и ушёл.
- Что за дела? – расстроилась я. Значит, я, завернув штанины, закатав рукава, должна стать рыбаком. Но и спорить, если подумать, тоже неуместно. Какую бы работу ни поручили, её нужно выполнять, - рассуждала я. Попробуй не выполни поручения. Вот пргонят с работы, получишь по заслугам.
Погрузив продукты, необходимые  для пропитания 25 рыбаков,
я снова отправилась осваивать новую профессию. Письменной инструкции для выполнения этой, новой для меня, работы мне не дали. В бухгалтерии тоже ничего не объяснили. Как мне сообщил замначальника снабжения, колхоз, в котором располагалась рыболовецкая артель, поддерживает связь с отделом снабжения.
- Колхоз, по договору, должен обеспечивать транспортом, - сказал он.
Итак, я приступаю к совершенно новой работе. Живущие по соседству  бабушки снова пришли попрощаться. У меня тоже есть просьба к ним. «Присматривайте за детьми, узнавайте, как у них дела», - попросила я их. Соседи мои  высказывают мне добрые  пожелания.
- Ай-хай, какая ты расторопная и друзей-товарищей много у тебя. Раз ты грамотная, снова едешь на важную работу. Каково это, иметь в своём распоряжении столько продуктов! Мы и то удивлялись, что ты ходишь в сторожах, - говорили они.
Если не происходит ничего нежданного, работать сторожем очень хорошо. Рыболовство – это уму непостижимо, никто не знает, какое это тяжёлое переживание для меня.
Рабочие артели – трудолюбивые люди. Идёт горячая подготовка к рыбному сезону. В эту пору день ли, ночь ли, никто с этим не считается. Сноровисто работающие рыбаки говорят:
- Лёд толстый, рыба в воде становится  беспокойной. Если пустить поверх льда поскорее речку, и когда похоладает, сделать прорубь, вода потечёт в ледовую речку, и рыба тоже заплывёт в речку. В это время должны быть наготове специальные черпаки для рыбы.
Советы рыбаков для меня закон. В некоторые ночи, по их словам, улов может дойти до пятнадцати тонн. Раз сама не знаешь, нужна  помощь людей.  Какой совет дадут, такой и примешь.
Рыбаки работают слаженно. Работают с полной отдачей. Сегодня ночью рыба поплывёт по ледяной реке, - говорят они, торопясь закончить работу.
В самом деле, ночной сезон открылся. Полнолунье. На поверхности озера можно отыскать даже иголку, если захочешь. Сначала путь открывает, оказывается такая рыба, как пескарь, плотва, окунь.   Через несколько дней и линь, щука и краснопёрка потянутся вверх.
Озеро длиной пять  и шириной два километра. Оно находится в ведении колхоза. Во время сезона колхозники, детвора прокладывают вдоль камышей маленькую речку, ловят рыбу деревянными ковшами и уносят её полными вёдрами.
Приезжающие посмотреть на рыбный сезон любители присоединяются к нашей работе. Вокруг растут горы рыбы. Пожилой рыбак, отлепляя примёрзший к бороде и усам  лёд, говорит:
- На сегодня хватит. И так   тонны три , я думаю, будет.
- Завтра столько же будет? – спрашиваю я.
- Нет, - отвечает рыбак, - сейчас рыба дышит, воздуха сейчас достаточно. А дня через два-три снова начнётся. Эту рыбу нужно перегрузить со льда на сани и увезти прямиком на рудник. Пока мы здесь, проси шесть лошадей, - говорит он. – Вместе погрузим и отвезём.
Рано утром я иду домой к председателю колхоза и докладываю ему обстановку. Этот председатель, похоже, ворчун.  С первого взгляда можно подумать, что нервы у него не в порядке. Он потерял на войне руку. Да и материальное обеспечение колхозе далеко от похвального, всё держится на лошадях. Он знает, что обязан по договорённости предоставить мне лошадей, как только возникнет необходимость.
- Бегом прибежала, как только помощь понадобилась? Водкой  угощать и не думаешь. Не меня, ты даже рыбакам, которым в разгар зимы приходится ходить  по воде и мёрзнуть, не даёшь водки, - говорит он. Иди на конюшню, дам тебе пять упряжек на одну ездку. Смотри, если рыба начнёт переворачивать озеро вверх дном, места себе не найдёшь, - пригрозил он мне.
Поставив на сани по два короба, нагрузили в них лежавшую на льду рыбу и повезли на рудник. Зимний день в это время, как говорят в народе, не длиннее аркана. Хорошо ещё, что на базе  организованы ночные смены. Можно было сдать без задержки. Велела передать заведующему базой привет, как это полагается начальству. Как первый итог моей работы сдала около трёх тонн рыбы.
- Пусть рабочим пришлют месячный запас продуктов и водки, - наказала я.   
Когда выдаёшь продукты и раздаёшь водку, деньги за них не берёшь. Рыбаки только расписываются в списке. Бухгалтерия сама составляет отчёт (по количеству сданной рыбы) и выплачивает зарплату. У меня  условия труда тоже не из лёгких. Сезон рыбной ловли приходится на время, когда мороз пробирает до костей. И попутный транспорт не всегда бывает. В таких случаях к рыбным горам на озере  приходится приставлять караульных. Одному караульному тут не справиться. Стаи лис захватывают поверхность озера. Сколько бы люди палками ни били лис, а они и в ус не дуют. Люди говорят, что степные лисы самые нахальные, по сравнению с лесными и горными лисами, они не дают покоя и совершенно не пугливые.
Начальники рудника и отдела снабжения не оставляют без внимания мои просьбы и требования. Во время сезона хотя бы ночью приезжают, чтобы узнать, как идут дела, помогают. Особенно транспортом.  Грузовые машины не могут пробиться по бездорожью. В то время не было тракторов, чтобы пробивать дороги, как в настоящее время.  В таких случаях с рудника из отдела снабжения присылают лошадей. На поверхности озера установлены весы, на которых можно взвешивать несколько тонн рыбы. Хорошо знающий весовое дело колхозный счетовод помогает мне.
В годы войны земля и вода, природные богатства, были надёжным источником жизни. Тысячи трудившихся на шахте рабочих брали рыбу в обмен на мясные талоны. Были и такие, кто получал рыбу вместо масла.
Наш долг – провести этот сезон, как говорится, в целости и сохранности.
- Ай-хай, невестушка, - начинает разговор рыбак, доводящийся мне старшим братом со стороны мужа, - столько рыбы, как в этом году, никогда раньше не было. Видать, на твоё счастье. Обычно через неделю–десять дней рыбы становилось меньше. И ночь безлунная,  а рыба всё плывёт и плывёт .
- Мой талант, ваш талант, талант страны - пусть всё вместе будет. Пусть у работающих на шахте будет в достатке еда, пусть и у них не иссякает месторождение золота, как у нас рыба, - сказала я вместо ответа.
Удивительным был для меня этот рыбный сезон. Иногда при виде щуки можно испугаться и убежать. Некоторые рыбины укладываем в сани, разрезая их для удобства   на две или три части. И на базе снабжения навалены горы рыбы. Огромные кучи прикрыты сверху  брезентом.
- Ну как, наелась рыбы? – спрашивают меня.
- Наелась, наелась, не хочу даже сама на себя смотреть, - отвечаю я, и они смеются.
Возясь с рыбой,  я превратилась в “Кемешбике”. На моём белье  сверкает рыбная чешуя. Вся моя одежда пропиталась рыбным запахом.  Заходишь по делу в дом рыбака, тот же рыбный запах. И вся еда пахнет рыбой. Хотя и еда приелась, и здоровье моё пошатнулось, и всё тело покрылось фурункулами, я не сожалею. Сезон оказался успешным, богатым.
Посовещавшись с рыбаками, решили разделить бригаду на две. Одна должна работать ночью, другая днём. За смену вылавливаем две-три тонны рыбы. Сколько я здесь увидела примеров самоотверженного труда рыбаков. Ни один из них не унизил меня, не сказал мне: «Ходишь среди нас, ничего не понимая». К слову сказать, даже те, кто всю жизнь провёл, занимаясь рыбной ловлей, уже пожилые, бороды лопатой, впервые в жизни встретили женщину-бригадира. Даже если они, открыв рот,  не хвалили меня вслух своими грубыми голосами, я чувствовала, что в глубине души и они были довольны моим самоотверженным трудом. Хотя мы и сделали из ночи день, я без задержек распределяла продукты. Самое необходимое - хлеб. Раз мы сдавали много рыбы, начальники снабжения даже чай выдавали, когда мы просили. И когда я попросила по килограмму круглых конфет для каждого рабочего, возражений не было
В знак высокой оценки нашего труда бухгалтерия выдала  рабочим по пять метров ткани и такой необходимый продукт как  соль. 
Это же труд. Труд – плод жизни, и радость доставляет, и похвалы не лишает, а сколько душевного богатства он порождает в сердце человека.
Когда мне в бухгалтерии выдавали квитанцию на получение
зарплаты, молодая девушка за просторным столом считала на счётах сданные мной счета-фактуры на рыбу. Лежавшие на столе фактуры воскресили перед моими глазами маленькие валки сена. Хотя я могу вести письменно ежедневный учёт, но подсчитать наваленные валками фактуры я не в состоянии. Для этого необходимо знать счетоводство, я же в этом отношении совершенно беспомощна.
В тот рыбный сезон я с помощью рыбаков сдала очень много
рыбы в государственные амбары.
Судьба моя, как в сказке, и трудовой путь изменчивый. То ли условия сегодняшней серьёзной жизни заставляют, то ли начальники отдела снабжения думают, что я умею работать?!
Вызывает меня к себе в кабинет главный бухгалтер:
- Поедешь в Заготзерно. Вот тебе доверенность, командировочное удостоверение, наряд на двенадцать тонн муки. Получишь их и отправишь на рудник. Когда закончишь работу, сдашь отчёт в бухгалтерию.   
Из этого объяснения выходило, что как только я закончу сдачу полученных продуктов, должна буду отчитаться. Кажется, я поняла наказ главбуха. Почему же не понять? Он же ясно объяснил: «Закончишь работу, отчитаешься».
Села в грузовик-пятитонку и поехала в расположенный в 35
километрах город. По пути заехала узнать, как там мои дети. «Уезжаю дней на пять-шесть», - сказала я им. Они, как и я, были недовольны моими постоянными разъездами..
- На рыбу не поедешь? - стали они расспрашивать.
- Не знаю, не знаю, наверно, поручили кому-нибудь другому. Вот так мы поговорили.
Чтобы получить двенадцать тонн муки, пришлось довольномного побегать по городу. То в контору Заготзерна, то на продовольственную базу, находившуюся где-то на окраине города… База эта походила на железнодорожный вокзал. Там было полно вагонов. Таких, как я, просителей с нарядами в руках, там было, я думаю, не меньше сотни. Кое-кто плачет. Не то мой наряд оказался меньше, чем у всех. Да и машина у меня была, так что завскладом предупредил меня:
- Прими меры, чтобы закончить отгрузку сегодня.
Благодаря помощи грузчиков мы в тот же день смогли выехать с зернобазы. Оказывается, рудник вместе с отделом снабжения снял в центре города квартиру, а также продуктовый склад. Хозяйка дома Варвара Кирилловна исполняет обязанности сторожа. Она женщина  в годах, статная и, кажется, очень своенравная по характеру.
- Сколько лет в моём доме хранятся продукты, столько лет здесь работал Василий Агапович. И на тебе – нового человека  прислали. Не трудно ли тебе будет, - расспрашивает она меня, заливисто смеясь.
- Не знаю, - говорю я. – Двенадцать тонн муки. Около четырёх тонн отправила на рудник. Если подойдут ещё две машины, сможем увезти остальное. Другой работы у меня нет.
Кажется, я даже смогла отдохнуть. За чаем можно даже почитать газеты и журналы. Рассказала ей, как я работала сторожем. «Мы с тобой сёстры по работе», - сказала я.
Пока я занималась мукой, рыбная чешуя, блестевшая на моём пальто, покрылась мукой. Теперь я похожа на человека, работающего на мельнице.
Зазвонил телефон, и стоило мне взять в руку трубку, как я услышала главбуха:
- Возьми карандаш, бумагу, записывай, что я тебе буду говорить, - сказал он, - Согласно приказа отдела снабжения, ты теперь стала экспедитором. Завтра придут две машины. Одну отправь с мукой. Другая останется в твоём распоряжении. Наряды тоже высылаю. Пять тонн вяленого мяса, семь тонн крупы, пятнадцать тонн ржаной муки, один тридцатитонный вагон пшеницы на электромельнице. Отдашь её перемолоть в муку. Продукты без промедления отправляй на рудник. Прими меры для обеспечения транспортом. Начиная с сегодняшнего дня, все  принадлежащие руднику наряды будут проходить только через твои руки. В какой день назначено получение наряда, в тот же день и получай. Если не получишь наряд, и я, и ты будем отвечать перед судом. В военное время законы суровы, - добавил он.      
Тонна за тонной рожь, пшеница, мясо, крупа, суд, экспедитор, электромельница – всё это, казалось,  закружилось вместе со мной.  Сможет ли кто-нибудь понять, в каком печальном положении я осталась. Я оказалась на ответственной работе, суть которой была мне непонятна.  Я бы уехала домой, сказав : «Мне это не под силу», но я ведь не сдала ещё двенадцать тонн муки. Да и сроки у дополнительно присланных нарядов короткие. В течение недели продукты нужно принять и перевезти в наш сарай.
А ведь эта работа для тех, кто имеет опыт работы в снабжении, для физически крепких, ловких мужчин! Наверное, и заливистый смех Кирилловны давал это понять.
Хотя мне удаётся преодолевать трудности, с которыми я сталкиваюсь в моей борьбе за жизнь, хотя я редко даю волю слезам, но в этот раз я не смогла сдержать себя, слёзы ручьём лились у меня из глаз. Я осыпала злыми словами проклятия незнакомых мне людей. Да и страх оказаться в безвыходном положении, из которого нет спасения, успокоил меня.
Это были тревожные, беспокойные дни. Особый страх вызывало предупреждение главного бухгалтера: «Если ты на этой работе не то что ошибёшься, а не будешь успевать, и наряд пропадёт, будешь отвечать перед судом».
Раз у меня опыта нет, я постоянно прислушиваюсь к советам людей. Встречаются такие, кто даёт совет, или протягивает руку помощи при оформлении документов с технической стороны.
Иногда я сравниваю себя с истуканом. Если работаешь, не понимая смысла того, что делаешь, то ты  и есть такой неживой свидетель - истукан.
Вдвоём с заведующим мельницей Федей мы осмотриваем вагон, загруженный тридцатью тоннами зерна. Сняв пломбу, перегружаем зерно по конвейеру на мельницу. А мука тем временем  ссыпается в мешки, которые укладываются в углу сарая.
По распоряжению Феди, когда вся мука будет смолота, я должна буду подсчитать количество принятых мешков и сдать их бригадиру ночной смены китайцу Алёше. По словам Феди, за смолотую пшеницу берут мукой какое-то количество гарнца. И нужно немедленно вывозить пшеницу. Вместе с разъяснениями он дал мне все необходимые бумаги.
Куда ни пойдёшь, на мельницу, в заготзерно, везде молодые работники, девушки и женщины. Несмотря на тяжёлые условия труда, все трудятся с душой. Каждый день проверяется ход соревнования, которое проводится между бригадами. Нарушителей дисциплины, пьяниц, таких, кто ходит вразвалку, здесь не встретишь. Каждый чувствует себя в военное время так, будто находится на боевом посту. Мужчины и парни, оставившие половину здоровья на войне, несмотря на увечные руки-ноги, продолжают помогать стране своим трудом.
Когда бываешь на мельнице, можно получить урок прилежного труда у молоденького, тоненького, как тростиночка, паренька-китайца. Он и бригадир, и механик, как-то всё успевает. Возьмёт да и смастерит разные-разные цветы, похожие на цветы Урала. Если посмотришь на его помощницу, молодую девушку Зайнап, родом из расположенной в лесной чаще деревни Усмангуль, в душе зарождается чувство уважения к ней. Руки молодой девушки, закончившей ФЗУ, словно созданы для механизмов.
Отец на войне, мама работает в колхозе, брат учится. Наша работа считается тяжёлой, каждый день получаем по килограмму муки, нам дают талон на бесплатную муку. Муку, хотя бы понемножку,  посылаю с возвращающимися с базара людьми маме, - говорит она.
                *               *              *
          
При виде таких трудовых успехов мои переживания началипостепенно забываться Основная моя работа заключается с следующем: вести учёт продовольствия – сколько получаю, сколько отправляю. По одному экземпляру тех самых фактур складываю в  картонную коробку.
«Если благополучно закончу сдачу продовольствия, - подумала я, - этих бумаг будет толщиной с два валка, а бумажки о сдаче рыбы были похожи на один маленький валок сена. Сколько бы зерна, муки я ни получила, лишь бы не было ошибок при сдаче. Не будет, я всё правильно записываю. Разницы не должно быть», - очень сильно надеюсь я.
В пришедшей ночью телеграмме содержится требование принять в течение суток двадцать тонн муки.
На рассвете побежала на базу. Завскладом принёс около четырёхсот мешков и сказал:
- Сегодня же забери всю муку, чтобы наряд не пропал.
- Где же я возьму мешки, - спросила я с удивлением.
- Я не могу тебе дать мешки, мешки находятся на военном учёте. Поговори с начальником заготзерна. Его фамилия Александров.
Как только начался рабочий день, я первой вошла в кабинет товарища Александрова.
Будучи экспедитором рудника, я, оказавшись перед большим начальником, забыла даже поздороваться.
- Как Вы оказались в этих краях? – спросила я.
- Два года был на войне. Служил в политчасти. Контузия лишила здоровья. Уже год, как ЦК партии поручил мне эту работу.
Мы познакомились в молодости на комсомольской работе.
Потом я встречала его на руководящей работе в сельском хозяйстве. Мы в одном году закончили Казанский комуниверситет. Товарищ Александров учился в университете на отделении оргфака. Много времени прошло с тех пор, и вот мы снова встретились. Минут десять мы вспоминали прошедшие годы.
- Отдел снабжения золотого рудника почему-то морочит мне голову, - начала я объяснять. - Сегодня я должна забрать с базы двадцать тонн муки. Для этого требуется сорок мешков. Сегодня у меня нет ни мешков, ни транспорта. Что мне делать, вот пришла посоветоваться. Помогите, - попросила я.
- Мешки на военном учёте. Отдел снабжения не виноват, положение такое. То, что не дали транспорт, это не дело. Одну машину с базы дадут. На четыреста мешков дашь расписку. Запиши номера паспорта и доверенности. Если мука выедет за ворота базы, она твоя. Вывези муку метров на десять от ворот базы и сложи её там. Если она пролежит там даже месяц, это не наше дело, только прими меры, чтобы вывести её с базы, - посоветовал он мне.
И он по телефону известил заведующего базой. Мы торопливо попрощались. Я всё же успела поблагодарить его от чистого сердца.
Это и есть, наверное то, о чем говорит народная пословица «Кому дали душу, тому дали и разум», - говорила я самой себе. Что ещё скажешь заведующему базой, какой хороший совет он мне дал. Если бы он мне сказал: «Вот тебе мука, делай, что хочешь», куда бы мне было деваться. Человеческая совесть велит, видать, помогать оказавшимся в беде людям.   
Я дала расписку, что верну эти 400 мешков в течение двух дней. Машин, дожидающихся своей очереди внутри базы, не сосчитать. Погрузив на три машины готовые мешки, вывезли их с базы. Свалили в сторонке у забора. За два часа уложили целую гору мешков муки. Уж не пологие ли горы Урала занесло это белым снегом?
Вернувшись домой, стала с тревогой ждать, какой ещё приказ придёт с рудника. Не успела перекусить, как зазвонил телефон:
- Что ты там бездействуешь? Запасов хлеба для выдачи рабочим шахты осталось на два дня. Найди транспорт. Неужели у тебя не хватает ума сходить в транспортный цех доменного завода и поговорить с ними? Их грузовые машины ездят в Магнитогорск. Попроси их загрузить попутно продукты, поговори с их начальником, составь договор. Что бы они ни попросили за машины, соглашайся.
Можно подумать, что металлургический завод и его транспортный цех в моих руках. Начальник транспортного цеха даже не дослушал меня:
- На завтра дам десять десятитонок. А ты мне сегодня дашь пятьдесят килограммов авиабензина за машины, - сказал он и дал мне форму для составления договора, напечатанную на маленьком жёлтом листке бумаги. Есть ли авиабензин, нет ли, подумать об этом не было времени.
- Сегодня прямо не смогу. В течение двух дней дадим бензин. ….
Погрузили на десять машин около 80 тонн муки и отправились в
сторону золотого рудника. Если половину пути приходится подниматься в горы, то остальную часть пути спускаешься к их подножию.
Ятап. Не знаю, почему это место получило такое название. Но для путников это место отдыха. На вершине Ятапа идущие пешком или едущие на лошадях делают привал, пьют чай, отдыхают. Хоть и высоко находится вершина горы, она похожа на небольшую поляну. Несмотря на то что почва здесь песчано-каменистая, колёса одного грузовика начинают потихоньку буксовать. Шофёры не бросают друг друга  на дороге. Но не так-то быстро можно вырваться из неожиданной беды.
Я уже начала раскаиваться, что, доверившись незнакомым людям, отправилась в путь  одна, имея на руках такое богатство - муку. Но если посмотреть, товарищи мои не похожи на подозрительных людей.
Я обратилась к двум шофёрам:
- Идёмте, возьмите топор, напилим дров, сделаем костёр. Где наши вёдра? Сделайте треножник, поедим, чаю напьёмся.
Журча течёт горная речка. На одном тагане вскипятили чай, на другом сварили суп, а на третьем решили приготовить пшённую кашу. Я говорю шофёрам:
- Что у вас есть из еды, несите всё сюда.             
Слово «еда» в наши время – это минимум продуктов на одни
сутки пути, которые умещаются в одном маленьком узелке.
Хоть и немного, но есть картофель, лук, соль и даже чуток масла. На тандыре с бульканьем варится пшённая каша. Запах затирухи с картошкой и луком разносится по вершине горы. Чая ни у кого нет. Нет так нет, что за беда, в лесу полно душицы. Спешим поскорее съесть суп, пока не пропал его вкус. Сидящих в круге одиннадцать человек. На всех всего две ложки. Зачерпываем затируху кружками и пьём. Для каши вытесали тоненькие деревянные ложки.
Наесться досыта – большая радость. Нелегко было молодым парням целый день грузить муку, перенося её на спине, и вытаскивать забуксовавшую машину. Их задача довезти 80 тонн продовольствия. Было бы непорядочно заставлять парней, которые приложили столько физических сил, страдать из-за пищи. Я и сама неделю или десять дней не ела с таким аппетитом.
Я поглядываю на сидящих в кругу парней. У кого хорошее лицо, в том не разочаруешься, - есть такая поговорка. В их лицах вижу честность. Все они работают на доменном заводе. Все пригодны к военной службе. Как бы они ни стремились, в армию уйти они не могут, у них бронь.
На вершину горы поднимаются люди по пароконной упряжке.  Встретила так, будто их бог послал. Это начальник отдела снабжения отправился искать меня. Обрадовался, увидев, как много продовольствия мы везём. Я рассказала ему о тех самых 400 мешках и о том, что обещала дать бензин и поставила свою подпись.
- Вот где тебя поджидает удар. Трудное это дело с бензином. Но не выполнить нельзя. Ведь каждый раз нужда приводит к ним.
Отсутствие транспорта вынуждает делать это. - Начальник сказал, что он должен вернуться и объяснил, куда выгружать муку.
Мы угостили начальника, Кусера Ахметшу-агая, пшённой кашей и напоили чаем из душицы.
Сколько ни говори, дорожные мучения – муки ада. 
На закате солнца добрались до места. Размещение такого количества муки, хлопоты со сдачей, мои недавние переживания – из-за полученных в заготзерно мешков. Как до этого у меня, так и я попросила у заведующего пекарней расписку в том, что «он сохранит 400 мешков до завтра».
Нет слов для начальника снабжения, который позаботился о том, чтобы накормить моих работников – шофёров. Двери столовой открыты. В заполненных до краёв алюминиевых мисках сварен мясной суп. Лапша, гуляш, горячий чай. По приказу начальника каждому шофёру выдали по буханке хлеба, полкило колбасы, 200-граммовой пачке табака.
- Парни, - говорю я им, - зарплату вам мы не можем платить, Дадим авиабензин транспортному цеху. Соглашайтесь, парни, - повторяю я несколько раз. Когда стали прощаться, парни обступили меня:
- О том, чтобы платить нам зарплату, не должно быть и речи. Вы, тётя Ася, для нас самый дорогой человек. У вас широкая душа. Накормили нас, дали полную пазуху продуктов. Эту дорогу мы запомним на всю жизнь. Спасибо Вам, Вы проявили материнскую заботу. Суп-затируха на вершине уральских гор… - Слова благодарности, которые полагались начальнику, достались мне.
Бригадир Вася тоже поговорил со мной, чтобы дать мне совет:
- Тётя Ася! Наша бригада почти каждый день ездит в Магнитку. Не каждый раз бывает по десять машин. Но две-три машины ездят постоянно. Мы теперь знаем дорогу, с рудником ознакомились. Вы теперь не ходите в транспортный цех. Мы сами будем загружать и увозить, - сказал он.
Эта благоприятная возможность - нежданное счастье для меня.
Не могу выразить, как я довольна. Значит, я теперь за более короткий срок смогу перевезти продукты, находящиеся в моём ведении. Такие преданные, надёжные  парни, они сами загружают муку и увозят. Я сама даже не езжу на рудник. Они по моим фактурам сдают груз и на следующий день привозят мне назад необходимые документы. Их всё так же кормят в столовой и выдают хлеб, колбасу, сахар.
Совершенно неожиданно мне крепко досталось от руководителей снабжения. Не знала, куда себя деть.
- Почему ты в фактурах на присылаемые продукты не указываешь нетто-брутто? На сто мешков муки ты указываешь вес в тоннах и количество мешков. Каждый раз приходится составлять акт. Нужно всего-то указать на пятьсот граммов меньше муки на  один мешок. А ведь сто мешков – это пятьдесят кило муки. Я составляю акт. Я бы не стал составлять, но у меня ведь каждый раз получается меньше муки в мешке. Нужно чётко указывать нетто-брутто, - предупредил меня завпекарней.
« Значит, - размышляю я - из одной тонны я каждый раз должна вычитать один мешок муки из расчёта пятьсот граммов на мешок. Можно, значит, и не писать слов нетто-брутто». Невозможно помнить, что пишется вначале, нетто или брутто.  Но  завпекарней дал мне хороший урок. Нужно им обязательно воспользоваться. Это наставление осталось у меня в памяти.
Встретила главбуха. Хотела поздороваться, а главбух, увидев меня, чуть ли не плачет. « Что могло случиться?» - встревожилась я.
- Ты задерживаешь нашу работу. Из-за тебя мы не можем отчитаться перед Уфой. Ты должна каждый день подавать сведения, какой у тебя остаток. Почему скрываешь остаток? Пиши отчёт, снимай остаток! – закричала она. Но и я не стала молчать.
- Не могу снимать, - ответила я коротко, повернулась и ушла.
Я представила себе главбуха Марию Лукиничну, не умеющую держать слово, такую мелочную. Смотрит в глаза и кричит: «Снимай остаток!» Знать остаток -  неужели она думает, что у меня остаётся хотя бы совок муки?
У меня, самое меньшее, двадцать грузовиков муки, которые я должна сдать! Ведь она сама, когда выдывала мне доверенность, ясно объяснила мне, что я должна сдать отчёт, после того как 12 тонн муки будут получены и доставлены. Сегодня я оказалась виноватой в какой-то их счётной работе. Мало того, наполнила глаза слезами и готова заплакать. Как это она не может держать себя в руках. Ведь у меня большущий платок набит фактурами  для отчёта.
Как бы то ни было,  я получила хороший урок. Хотя я и не указываю нетто-брутто, но знаю теперь, как считать мешки и насколько меньше указывать их количество. Так я и пишу в фактуре. Когда я сама приезжаю на рудник с грузом, в контору отдела снабжения не захожу, решив не показываться на глаза главбуху.
Вернулась к месту работы, и тут снова получила взбучку.  Молодой человек, одетый в короткое, наподобие бушлата, пальто, похоже инвалид, вытащил из кармана бумагу и начал засыпать меня  вопросами:
- У тебя такая фамилия? Такой год рождения? Ты на свободном поселении?
Я, как бы соревнуясь с ним, даю ему слово в слово ответы.
- Раз так, - говорит этот человек, открывая левый уголок воротника и показывая свой значок, - твоё местожительство – рудник. Ты не имеешь права уезжать от него дальше, чем на 25 километров. Рудник же находится в 35 километрах от этого города. Если ты приезжаешь сюда даже на два дня, ты должна придти к нам и поставить нас в известность, - сказал он.         
- Откуда Вы? – стала я расспрашивать его. Он снова показал мне значок. Так как он, беседуя со мной, не отходил от этой темы, я тоже стала разговорчивей.
- Я приехала в командировку. Сегодня приехала, сегодня уеду.
- Не обманывай, - сказал он и подошёл поближе. – А твои начальники ответили: “Мы не знаем, куда она уехала”.
Тут в наш разговор вмешалась Кирилловна:
- Здесь хранятся государственные ценности. Я вот охраняю их. Сюда посторонним вход запрещён. Уходите, я закрою ворота на замок. Она сегодня приехала, сегодня уедет, - строго сказала она.
Шагая к воротам, человек со значком сказал:
- Завтра приду и проверю.
От сторожа Кирилловны, и так-то шумливой, досталось ему:
- Не то в официальном органе работает, не то по другим делам ходит. Кто знает? – рассуждала она вслух.
Но я была очень подавлена. Сегодня этому случаю есть простое объяснение: раз моё передвижение ограничивается 25- километровым расстоянием, раз мне не разрешается уезжать дальше этой границы, я не имею права выражать своё несогласие.
Такие скандальные события в жизни человека, которые могут привести его в растерянность, почему-то постоянно сменяют друг друга, порождая в душе тревогу. Невесёлые мысли уводят меня в сибирские края. Там хоть и тяжёлая работа, но с моральной стороны живёшь в безопасности.
Отсутствие дополнительных нарядов позволило мне погрузить и вывезти вплоть до последнего грамма хранившееся на складе продовольствие. Бумажки с нарядами завязала в платок, фактурами на отправленное мной зерно заполнила ящик. Душевно попрощалась с хозяйкой дома Кирилловной, выказав её большое уважение.
Трудолюбивая женщина,  в молодости она осталась вдовой, воспитывает единственную дочь, которую она балует. Подростком Кирилловна работала на железной дороге Кагинского завода, у французских богачей. Судя по её рассказам, её отец жил в дружбе с башкирским народом.
- Мы всегда с нетерпением ждали знакомца моего отца, башкира по имени Шамгун, он привозил нам обычно испечённые в золе булки. Когда Шамгун приезжал к нам, мы не спрашивая, брали с телеги его мешок и бежали в дом. Съедали булки, разрывая их  на части. Отец обычно давал Шамгуну с собой муку. “Пусть вдоволь наедятся башкирских булок, привози побольше булок”, - говорил мой покойный отец.
Хотя характер у Кирилловны горячий, за богатством она не
гонится, да и сердце у неё мягкое. К государственной работе относится с ответственностю. Такой я вспоминаю её.
Сдала документы помощнику главбуха Давыдову. Думала, что отчёт сдан. Через два или три дня помощник говорит мне:
- Отчёт твой мы закончили. Но пшеничной и ржаной муки у тебя получается на одну тонну больше. Овсяной и ячменной муки на триста кило, а вяленого мяса на пятнадцать кило больше. Мы их оприходовали, - сказал он.
Почему получилась такая разница? Продовольствие получала точно в соответствии с нарядом, при отправке на рудник всё правильно записывала. Настроение  из-за этого случая испортилось. 
В красном уголке отдела снабжения отдыхают работники, отправляющиеся в путь. Среди них и бригадир-экспедитор Василий Агапыч. Подойдя к нему, рассказала о своём печальном положении.
Василий Агапыч пожилой человек. Говорит медленно, вдумчиво. Память у него хорошая. Всю жизнь провёл на простой  работе. Сразу троих сыновей проводил на войну. Если посмотреть его записи, можно подумать, что  у него нет и двухклассного образования. Но костяшками щёлкает быстро и безошибочно. И в снабженческой работе у него большой опыт.
- Если крупы выходит больше, это неудивительно, - говорит он. Скажем, если ты получаешь вагон пшеницы, это тридцать тонн, а  бывает, как правило, тридцать тонн двести колограммов, иногда меньше. Если крупы лишнего, тоже неудивительно. Скажем, если отдаёшь тонну овса и ячменя на мельницу перемолоть на крупу, бухгалтерия считает, что должно выйти 60% крупы, Но если овёс и ячмень первого сорта, крупы выходит больше. Например, из ста килограммов овса вместо шестидесяти килограммов крупы получается 65-70 кило. Вот так появляется излишек. А иногда, наоборот, может оказаться меньше. Кто будет взвешивать её по отдельности. Работа экспедитора и тяжёлая, и ответственная. Вчера вот только, - продолжал Агапыч, - привёз три машины дорогих продуктов. Приехал на базу «Башзолото» в Магнитке и записался там в очередь. Очередь  минимум на двое суток. Когда я не находил места, куда голову приткнуть, один мужик говорит: «Если дашь 15 кг белой муки, 1 кг какао, 50 пачек папирос, получишь продукты сегодня же, без очереди, согласен?» Как тут было не согласиться. Три машины, трое шофёров - продержи-ка их двое суток. Бедные люди мучаются в ожидании очереди, а мы тут же загрузили груз и отправились домой. А в это время барометр показывает бурю. Вот сдаю отчёт в бухгалтерию, что они скажут. Легко щёлкать костяшками счетов. Посмотрели бы они, какие трудности встречаются в дороге, - вздыхает Агапыч.
Я думаю, что Агапыч так же, как и я, прошёл через много разных переживаний на своём трудовом пути. После его бесхитростных разъяснений на душе стало легче.
Меня больше не вызывали в бухгалтерию. И когда  я встречалась с главным бухгалтером, мы с ней просто здоровались. Она не понимала меня, я не понимала её, это и послужило причиной ухудшения наших отношений. Мне кажется, что из-за моего не очень хорошего знания русского языка могло быть и так, что я не допонимала смысла слов. Вот, например в магазине, на базаре каждый раз ведь говорят:
- Возьмите, остаток. И у меня в голове засела мысль, что когда говорят об остатке, это должен быть совок муки. А по  бухгалтерскому закону, сотни тонн тоже, оказывается, считаются остатком. Я это слишком поздно поняла. «Ты прячешь свой остаток», - эти тяжёлые слова оставили неизгладимый след в сердце.
В отделе кадров мне выдали трудовую книжку и сказали:
- Ты с работы уходишь. По решению райисполкома, ты отзываешься в распоряжение района.
Мне дали зарплату, компенсацию и месячную норму продуктовых карточек. Видимо, мой усердный труд не оставлен без внимания.
На этом месте я пока оставлю две большие и особенно богатые событиями темы моего сложного, принудительного трудового пути.
Если человек владеет двумя-тремя профессиями, о нём говорят «золотые руки». Число моих профессий-занятий доходит до двадцати трёх. По постановлению райисполкома я стала мелким финансовым работником. Клеймо политссыльной всегда было со мной. Руководители госучреждений смотрели на меня как на «врага народа». Если работа у меня шла хорошо, обычно говорили  «хитрая  она». По работе с налогами жалоб со стороны колхозников нет.       Однако же снова и снова устраивают проверки, смотрят с сомнением и подозрением.
Если в течение недели или десяти дней план остаётся  невыполненным, говорят: «Такая у неё цель, враг не упустит случая, чтобы сделать своё».
Я обслуживаю по части финансов фермы животноводческого совхоза и несколько колхозов. Веду также большую общественную  работу. Последние годы войны. Кампания по распространению займов завершилась за короткое время, идёт горячая работа по сбору налогов. В деньгах это сотни тысяч и даже миллионы рублей. Деньги в банк отправляем полными мешками. Сколько ошибок во время денежной реформы совершили такие «специалисты по финансам», как я.
В период между тридцать седьмым и пятьдесят шестым годами я, кроме указанных выше профессий, которыми я овладела более или менее хорошо, занималась самой разной работой, как например, плетением сит из тонкой проволоки, была арматурщиком, завбаней, работником культуры, маляром, фуражиром.
В 1953 году уехала в оренбургские края и жила на шахте. Оттуда в 1956 году переехала назад в Башкортостан, в Уфу.
Много лет прошло, много воды утекло. Но родина остаётся  родиной. Однако многое здесь изменилось. Знакомых редко встретишь. Мои товарищи-современники стали старшим поколением общества.  Товарищи, считающиеся молодыми руководителями, успели уже перешагнуть средний возраст.
Я с половиной моей семьи тоже начала совершенно новую жизнь.
Уже ни для кого не является тайной, что наше государство   реабилитировало тех, кто был безвинно осуждён, что оно приняло меры  для скорейшего улучшения нашей жизни и взяло лиц, высланных, как и я, из родных мест, под свою опеку.
Исходя из опыта своей жизни, вот что хочу я сказать. С какими бы событиями ни сталкивался человек, он может преодолеть временные жизненные трудности, если будет работать. Однако нежданная радость оказала на меня, хотя и временно, отрицательное влияние.
Где бы мы ни были, я всегда просматриваю страницы печатных изданий. Оказывается, живя в изгнании, здорово отстаёшь от духовного богатства. Начиная с первых дней жизни в нашей столице Уфе, я, не поднимая головы, стала читать книги, журналы, все газеты.
В один из дней я прочитала в газете «Советская Башкирия» объёмистую статью ответственного редактора газеты «Совет Башкортостаны» Гилемдара Рамазанова, посвящённую злободневным задачам. Я была в восторге от этой статьи, он очень  образованный, - подумала я.
Не медля, я тут же прочитала объёмистую поэму того же Гилемдара Рамазанова  и поняла, что он не только писатель, но и поэт. Почему-то мне в голову пришла мысль, что поэт должен быть уроженцем нашего района. «Нужно встретиться», – решила я. Дело в том, что в поэме упоминаются наши края, деревни, расположенные среди трёх озёр.
Не утерпела, отправилась в редакцию.
- Вы не наш ли земляк? В Вашей поэме описаны наши деревни, - стала я его расспрашивать.
- Нет, - сказал Рамазанов. – Просто мне приходилось бывать в тех краях, и он очень задушевно рассказал мне о своих родных краях, где он родился и вырос. Я поблагодарила его.
В одно время из печати вышел роман Даут-агай Юлтыя под
редакцией молодого критика Гайсы Хусаинова. Писателей того времени я знаю, как говорится, наизусть. В мою, всё ту же, беспокойную голову пришла ещё одна мысль: «Кто он, этот Гайса Хусаинов?» Нужно увидеться, решила я. Я представляла его себе как современника Даута Юлтыя.
Пошла ведь я всё-таки на работу к Гайсе. Вызвали его по моей просьбе. Какими глазами мне смотреть на него, молодым парнем оказался наш Гайса. Увидев его перед собой, я потеряла дар речи. Поздоровалась с ним, не называя своего имени.
- И… не Вы ли Хусаинов? – спросила я.
Гайса мог, вполне естественно, подумать: «Какое может быть дело ко мне у этой старушки?»
- Так это Вы, оказывается, редактор книги Даута Юлтыя. У меня  к Вам нет никаких дел. Я пришла только посмотреть на Вас, -  сказала я, придумав средство для оправдания.
Гайса Хусаинов попросил сдать в Институт языка и литературы, если попадутся, какие-нибудь сохранившиеся книги Даута Юлтыя.  Мы распрощавлись. И я ушла прямиком домой.
«Подумай-ка, - начала я говорить сама себе. – Раз Гариф Гумер, Сайфи Кудаш, Мухамет Бурангулов, известные мне в молодости как работники печати и как писатели, считаются представителями старшего поколения, то ведь я уже  наступаю им на пятки».
Молодые пареньки, миновав средний возраст, встали на твёрдый путь. Я забыла, что в области печати и литературы в Башкортостане за эти почти двадцать лет выросли талантливые юноши и девушки.
Это положение дел заставляло меня задуматься, призывало не отставать от жизни. У себя дома я устроила маленький библиотечный уголок. Какая бы новая книга ни вышла, я её тут же покупаю и начинаю читать.
Широта знаний - моё духовное богатство - с каждым днём возрастает. Не зная в лицо, я через газетные материалы, литературные и политические журналы познакомилась с очень многими поэтами, видными писателями, с кандидатами и докторами филологических наук.
То ли это признак того, что я раньше работала в прессе, то ли у меня такая привычка? Мне хочется увидеть автора каждой книги, каждой заметки, узнать, кто он такой. Здесь мне на помощь пришла книга под названием «Советские башкирские писатели», вышедшая под редакцией всё того же молодого нашего критика Гайсы Хусаинова». Эта книга – мой неразлучный спутник.
Читаю книгу доктора филологических наук Ахнафа Харисова «Литературное наследие башкирского народа». Открывая эту книгу, которая стала моим нынешним спутником, пристально рассматриваю  иллюстрации, читаю биографии и описание трудового пути. Этот большой труд товарища Харисова рождает в душе  глубокие и добрые мысли. Мне временами кажется, будто я живу душа в душу, в одной семье, в одном доме с крупным учёным, достойным вечного уважения.
Летом 1967 года в саду имени Луначарского состоялся пленум комсомольцев старшего поколения под руководством Обкома  комсомола Башкортостана. Мы, старики, встретились с молодым поколением Ленинского комсомола.
Навеки незабываемые, памятные речи произнесли аксакалы старшего поколения. Было зачитано написанное золотыми буквами в красной папке письмо-завещание, обращённое к молодёжи, которая будет жить в эпоху, когда комсомол будет отмечать своё столетие.
По асфальтовой дороге парка под музыку оркестра проходит группа, изображающая комсомольцев - участников гражданской войны. Из глаз невольно капают слёзы. Одни обуты в лапти, ботинки, рваные сапоги, на других малахаи, фуражки, что-то похожее на шинель. Третьи одеты в суконные чекмени. Они ведь встали на путь борьбы. Они не отдадут иноземным врагам советскую страну, эти отважные сыны отечества. И вооружены они по-разному. У одного на поясе наган, у другого ружьё, у третьего двустволка, сабля…
Мы смотрим, выстроившись на краю тротуара. Снова и снова просим пройти эту группу. Приехавший из Хайбуллинского района старый комсомолец не выдержал, встал позади команды и пошёл с ними. Он, видать, тоже прошёл боевой путь.
Среди комсомольцев-аксакалов довольно много и бабушек: Хатима-апай Вафина, Хаят Маннанова, Мастура Сахаутдинова, Рахима Юлдыбаева, Асма Муслимова, Зайнап Зубаирова. Важдаева, Мария Лукина, Князева и другие.
Молодёжь, приехавшая из  Ишимбая, Белорецка, Стерлитамака, Кумертау, городов, которые успели сделать стремительный шаг  в развитиии промышленности Башкортостана, рапортовала о выполнении производственного плана. Наша сегодняшняя молодёжь имеет высшее образование, овладела сложной техникой. Молодёжь живёт в счастливую, славную эпоху. Но «лёгким» этот период не назовёшь. Её задачей попрежнему является работа, учёба, обеспечение, подготовка специалистов для сельского хозяйства.
Дать дорогу лёгкой жизни – значит отказаться от необходимости трудиться, зарабатывать на жизнь. Жить, полагаясь на лёгкую жизнь – значит открыть в конце концов дорогу неприглядным и даже преступным деяниям.
Посмотришь на дела славного столетия и отбросишь мысли о лёгкой жизни. Каждый по-своему ощущает влияние овеянной славой жизни. Я прислушиваюсь к мыслям Тагиры-енге:
- Когда твой брат учился в Башкомвузе, я не раз приезжала в Уфу. В один прекрасный день у меня родился мальчик. Твой брат привёз свидетельтство о рождении.
- Как же назвали твоего сына?
- Имя джигита будет Париж.
Я немного растерялась.
- Он родился в День Парижской Коммуны. И наш сынок Париж каждый раз будет напоминать о победе парижских коммунаров, - сказал твой брат. И сейчас я часто приезжаю в Уфу, - продолжала рассказывать Тагира-енге, - мой сын Париж живёт с семьёй в Уфе. Он, как и его отец, мастер своего дела. В свободное время я выхожу к железной дороге, смотрю на проходящие поезда и удивляюсь. Как посмотрю на состав из бесчисленных вагонов, в глазах начинает путаться. Однажды смотрю, машинист, который вёл паровоз, молоденький паренёк, можно даже сказать, мальчик, надел набекрень шапку-ушанку и выглядывает из окна паровоза.
- Какой ты храбрец, шельма-малай, - успела я крикнуть ему вслед. Вон идёт электровоз. Увидела молоденькую смуглолицую девушку, в косынке, из-под которой свисают заплетённые в косы волосы. Она водитель электровоза.
- Веди помедленнее, - крикнула я, погрозив ей от удивления  кулаком. Удивишься тут, пожалуй, современной молодёжи.
И удивляется Тагира-енге, и удовольствие находит в нынешней жизни. Летом к нам ежегодно приезжает учитель математики из Зианчуринского района. Каждый раз он первым делом рассказывает об изменениях, которые увидел в Уфе.
- Иногда я весь проспект Октября прохожу пешком. Разглядываю
поднявшиеся ввысь дома. Мне нравится наблюдать, как молодые спешат на работу и с работы домой. Дворцы бракосочетания, дома построены и украшены сильными молодыми руками рабочих. В душе я словно нахожусь среди этих пригожих, ловких молодых парней и девушек и одного за другим обнимаю их.
- Когда в деревне открылась школа, мне было двенадцать лет. Я сел за парту учеником первого класса. После ШКМ служил в армии. Таким образом, я закончил высшее учебное заведение, когда достиг уже почти среднего возраста.
Молодое поколение ни в чём не подкачало – ни в учёбе, ни в
работе, ни в песне. Это признак его единства. Примеров того, как  нам брать уроки у жизни, как находить в ней удовольствие, много, им нет числа. Какое это наслаждение, какое большое счастье плыть в океане духовного богатства.
И история правительства нашего Башкортостана тоже записала тяжёлые и сложные тайны на своих страницах. Записки, послужившие пищей для этого духовного богатства, богатая история доставляют радость. Какие следы в этой истории оставишь ты, задаёшь себе вопрос.
1970 год. Мои дети, их дети живут душа в душу, они и советчики мои, и помощники. Это отражается в нашей личной жизни. Внучке Альфие идёт пятнадцатый год, она учится в восьмом классе. Начиная с первого класса и до сегоднящнего дня она по всем предметам учится очень хорошо. Иногда она единственная отличница в классе. В школе она  охотно участвует в общественной работе. Она не заглядывается на «богатую» жизнь людей, не увлекается тряпками, «модой». Ежегодно завоёвывает первые места на школьных, районных, городских олимпиадах по математике. Моя Альфия председатель совета школьной пионерской организации, комсорг своего класса.
Второму внуку Мирасу тринадцать лет, он учится в шестом классе. Он тоже не подкачал. Отличник. В красном уголке, в фотогазете под названием «Гордость нашей школы» есть и фотография Мираса.
Третьему внуку Салавату в апреле 1970 года исполнилось десять лет. В историческом году Салават был очень занят. Он и учиться успевал, и готовился к вступлению в ряды пионеров, и он добился исполненния своего желания.
В нашем доме очень много почётных грамот и подарков, которыми  отмечены мои внуки за образцовую учёбу и поведение и как победители различных олимпиад.
Я очень довольна  сегодняшней судьбой своих сородичей. Мы живём в среде, где каждый и советчик, и помощник другому. Во  внуках моих заложена основа для воспитания отзывчивости, правильного взгляда на жизнь, верности, трудолюбия, активного участия в общественной жизни.   
Вот так проходит моя жизнь. Много читаю, знакомлюсь с жизнью нашей страны, поддерживаю связь с друзьями-товарищами. Вместе с внуками ездим отдыхать в родные края, собирать ягоды.
Бродить по горам, ходить в лес, ловить рыбу, заготавливать дрова, косить сено, участвовать в жатве – всё это знакомо моим внукам. С самого детства они не были «истуканами». Вместе с другими дружно участвовали в деревенской работе. Любили ухаживать за птицей, мелким скотом.
А я старею и ни о чём не сожалею. Получаю удовольствие от жизни, нахожусь в гуще жизненных событий.